виду такой грозы, король послал повоножаловашиого подканцлера Трембецкого в
Регенсбург просить Германский Союз на помощь предостению христианства, как
пазывала себя Полына, и не иначе, как до истечения трех месяцев. Полякам казалось,
что вся Европа рухнет вместе с их доблестным государством, не умевшим обраться ни
с жолнерами, ни с козаками. В „деклорации о грозящей Священной Империи
опасности* прямо сказано, что когда передовая стена христианства падет, она
„засыплет своими развалинами Немцевъ*.
368
.
И венгерский, и волошскии послы старались в Бресте перетянуть Речь Посполитую
каждый на свою сторону. Венгерский посол домогался наступательно-оборонительного
союза с Рокочием и мультанским господарем против Хмельницкого. Ян Казимир был
не прочь от этого союза, но отложил все дело до своего возвращения в Варшаву на 28
мая.
На генеральный сейм в литовскую Брест прибыло лить несколько сенаторов, и
королю нельзя было ничего предпринять ко вреду Лупула. Литовский гетман, Януш
Радивил, был его зять, а король пуждался в Радивиле для того, чтобы соединить
литовское войско с коронным. Поэтому король сделал литовского гетмана виленским
воеводою, не взирая на ропот католиков, которые, устами проповедников, „народных
пророковъ" своих, осыпали его с амвонов упреками. Дом князей Радивилов смотрел на
дело Лупулово, как на свое собственное, а дом этот был в то время
могущественнейшим в Литве. Громадными владениями, можновладным родством и
первенствующими дигнитарствами в княжестве достиг он такой силы, что если его
приватные интересы не были согласны с интересами государства, то перевешивали их:
слова самих Поляков об их былом отечестве. Поляки подозревали князя Януша даже в
тайной политике, основанной им па родстве с Луггулом и Хмельницким. Но они в то
время так потерялись, что подозрительность доходила у них до безумия.
Король советовался в Варшаве с приглашенными туда членами сенаторской рады, а
отсутствующих просил сообщить свое мнение о волошском вопросе письменно.
Памятный наш бискуп Гпевот не советовал входить в союзы с владетелями
подначальными. Его мнение поддерживали и другие. Но избранник Хмельницкого, Яп
Казимир, был для него полезен тем, что изо всех зол избирал всегда наибольшее. Так
поступил он и в настоящем случае. Он вообразил, что Ракочий не только сам послужит
ему опорою против Хмельницкого, но заставит служить Польше и обоих господарей.
Некоторые стеснялись относительно Лупула тем, что он столько раз доказал свое
доброжелательство Речи Посполитой; что он, как польский шляхтич и гражданин по
индигенату, имеет право на оборону со стороны короля; но король, по отзыву
нынешних поляков, торговавший человеческою кровью, успокаивал свою совесть, или
свою бессовестность, тем, что Лупул отдал ДОЧЬ' свою за Хмельничепка, а хоть и
перевел свои богатства в Подольский Каменец, но пе написал об этом ис королю,
следовательно
.
309
держался в двусмысленном положении между ним и Хмельницким. Нам
позволительно думать, что эти то богатства и били на уме у короля-иезупта, когда он
решил вопрос о помощи.
Как бы то пи было, только венгерскому послу был дан такой ответ, что король,
сочувствуя справедливому делу Седмиграда и Мультаи, готов на союз против
Хмельницкого. О Волощине пе сказал оп пи слова. Этот наступательно-
оборонительный союз назван conjunclio armorum и, насколько можно судить из
последовавших за ним военных действии, основывался на обоюдных обещаниях
воевать против Козаков и Татар.
Счастливый политическими иллюзиями своими Ян Казимир отправился после того
во Львов для дела не менее важного и пе более для Поляков исполнимого. Надобно
было уплатить войску недоплаченный жолд и вести его на Хмельницкого, пока тот не
вооружил еще черни и не призвал Татар.
Заготовленное для новой козацкой войны коронное войско новопожалованпый
коронный гетман, Станислав Потоцкий, разместил хоругвями в разных местах, на
далеком одна от другой расстоянии. Он боялся жолнерских соглашений о бунте за
неуплаченный жолд. Теперь стянул он войско под Глипяны, не вдалеке от Львова, в
числы 38.000, ожидавших заслуженного жолду.
По словам самих Поляков это было не столько войско, сколько собрание дерзких и
нетерпеливых кредиторов папской республики. О военной дисциплине не было в нем и
речи: оно служило из милости. Стоя бездейственно вблизи большего города, .жолнеры
входили в долги у Армян и Жидов для щегольства, разгула пьянства, и все это на счет
неуплаченного жолду. Не обращая внимания на строгия запрещения, выходили они
тысячами из лагеря, шлялись по улицам, устраивали сходбища, затевали ночные драки,
и возвращались в сопровождении нарушенных съестною добычею возов да веселых
женщин.
Лагерь гремел от пирушек и товарищеских сходок, называвшихся у. жолнеров
конверсациею. Это был старинный и пагубный обычай польского войска. Жолнер
обыкновенно приглашал к себе сослуживцев и, прокутивши с ними в один день
полугодовое жалованье, шел в гости к такому же кутиле. Бережливость у них
подвергалась презрению: только расточительностью можно было угодить и
товарищамь, и начальству. Обычай такой конверсации ввела богатая шляхта из
национального гостеприимства. Но эта добродетель польская, практикуемая в лагере,
бывала причиною поединковъ
т. ш.
47
ВТО
и драк, причиною грабежей и насилий во времи похода и на дежах, Растративши
все, жолнер дуждался во всем. Не удовлетворяясь платою, заявлял он требования
неслыханные, и был всегда готов к бунтам и конфедерациям, чтобы вынудить плату за
четверть года не в зачет и обеспечить себе амнистию за самоуправство. В таком
положении находилось войско и тогда, когда король прибыл во Львов.
16-е июня было сроком взноса денег для всех „скарбовых людей* Великой и Малой
Польши. В этот день поборцы были обязаны явиться во Львов с деньгами и
представить счеты в коммиссию, которая потом должна была уплатить войску
недоимку.
Всего с недополученными казною по прежним окладным сум мами набралось, по
счетам подскарбия, больше 8.000.000 злотых. Не смотря на все бедствия свои из-за
денежных затруднений, Польша вечно впадала в недочет. Не исправленная ни
Косинщиной, ни Наливайщиной, ни Павдюковщиной, ни самою Хмельнитчиной, опа и
теперь, когда готовилось последнее столкновение Народа Шляхетского с Народом
Козицким, очутилась в страшном недочете. Одни поборцы не явились в назначенный
срок, другие не привезли всех денег. В скарбе оказалось только 2.000 000 злотых.
При таких обстоятельствах, открыли паны во Францинсканском монастыре
коммиссию, составленную из 44 членов, под председательством сендомирского
воеводы, маркграфа Мышковского. Каждая хоругвь прислала в нее своего депутата.
Эти почтенные представители коронного войска, единственные защитники отечества,
последняя опора Речи Посполитой Польской, тотчас же объявили, что не приступят ни
к чему, пока обиды, причиненные жолнерами частным лицам, не будут покрыты
амнистией. В противном случае грозили „сорвать* коммиссию и „завязать*
конфедерацию. Король обещал амнистию, и все обиженные, съехавшиеся, в чаянии
правосудия, во Львов, уехали ни с чем.
По сведении счетов, оказалось, что Речь Посполитая задолжала спасителям
отечества 6.107.622 злотых. Но жолнеры не признавали счетов министра финансов,
подскарбия. Они требовали уплаты за 1В четвертей года, требовали вазнаграждения
убытков, понесенных от недоимки, и не отступали от своего домогательства ни на
Иоту.
Весь лагерь волновался, твердя, что коммиссия уменьшает жодверский заработок,
торгует жолнерскою кровью и потом. Демагоги сзывали сборища, кричали против
короля, грозили сенаторам, и были готов»и повторить козатчину над королевскими и
панскими добра
.
871
ми. Субординация, на которую Чернецкий возлагал всю надежду истребления Руси,
пала окончательно. Польская пехота столкнулась на лагерном майдане с иноземною, и
между ними завязалась перестрелка, напомнившая панам Батоговскую катастрофу.
Пока их развели, погибло несколько сот человек, без сомнения, храбрецов, которыс,
при добром порядке, весили бы на весах боевого успеха столы ко же, сколько паны
задолжали войску. Безнаказанность и дерзость дошли до такой степени, что в самом
