вмешательства в дела других; иностранные инвесторы должны быть уверены, что их не лишат собственности и доходов от ее использования; в этих целях страны, приглашающие иностранный капитал, должны признавать сделанные ими долги и обеспечить сохранность иностранной собственности или компенсацию в случае ее утери, а также создать необходимые для этого правовые предпосылки; воздержание от пропаганды, направленной к ниспровержению порядка и политической системы, установленных в других странах. Соблюдение этих принципов, «без которых, – по выражению главы французской делегации Луи Барту, – нет цивилизации», было названо условием дипломатического признания РСФСР. Права была лондонская «Таймс», писавшая в то время, что вопрос нормализации международных отношений состоит не в признании миром советской России, а, наоборот, в признании советской Россией окружавшего ее миропорядка.
После ленинского окрика Чичерину не оставалось ничего другого, как вести дело к закрытию «генуэзской лавочки». В итоге возможность общей нормализации отношений с ведущими державами мира, которая обещала выгоды широкого экономического сотрудничества и, на этой основе, социальный мир внутри государства и военную безопасность, оказалась упущенной. Следствием этого могли быть только либо черепаший темп экономического строительства в СССР на отечественные «пятаки», неприемлемый по внутри – и внешнеполитическим соображениям, либо, при попытке ускорить его, рецидив политики «военного коммунизма» с продразверсткой, милитаризацией труда и всеми сопутствовавшими им экономическими и политическими «прелестями». Tertium non datur! [212] На весах Истории никакие разумные уступки и компромиссы не могли перевесить выгод спасения страны от скатывания в эту пропасть. Да ничего сверхъестественного от советской России, как мы видели, и не требовали. К тому же этот результат был достигнут практически еще до начала предметных переговоров, и все указывало Чичерину на то, что можно было ожидать дальнейших уступок.
Посмотрим, к примеру, на соглашение, выработанное в ходе возобновленных в 1927 г. переговоров с наиболее жестким из всех партнеров – Парижем. Оно предусматривало окончательное закрытие проблемы русского долга Франции путем ежегодных выплат Советским Союзом по 60 млн. золотых франков (22 млн. рублей) в течение 61 года, что давало итоговую цифру 3,7 млрд. франков (1,5 млрд. рублей). Фактически же, по признанию самих советских экспертов, только номинальная стоимость и только «мирной» части российского долга Франции, не считая процентов по уже просроченным с октября 17 года платежам по нему, составляла 9 млрд. франков, т. е. 3,7 млрд. рублей. Процентов за следующий 61 год, от уплаты которых СССР освобождался, должно было бы набежать еще в несколько раз больше. Французская сторона согласилась также предоставить новый кредит в размере 240 млн. золотых рублей.
Главный же советский интерес заключался в том, что благодаря решению проблемы неплатежа Парижский клуб банков Европы открывал кредит для европейской промышленности, готовой работать в СССР путем прямых и портфельных капиталовложений в его народное хозяйство, а также кредит самому СССР.
Подписание соглашения было сорвано в последний момент в результате обострения политических отношений, [213] однако его подготовка доказывала возможность урегулирования проблемы долгов в весьма щадящем режиме. В начале 30-х годов Москва и Вашингтон также близко подошли к решению этой проблемы, и тоже со значительным дисконтом, но реализации его, как и в случае с Францией, помешали привходящие обстоятельства.
Проблема, созданная национализацией иностранной собственности на территории самой России, также имела вполне устраивавшее всех решение, заключавшееся в передаче в концессию (в данном случае имеющей вид долгосрочной аренды) предприятий их бывшим владельцам. По существу, это была скрытая реституция, но не сплошная, а договорно-выборочная. Целый ряд таких соглашений был действительно заключен (с английской «Лена Голдфилдс», дававшей четверть всего добывавшегося в СССР золота; шведской «СКФ» – создавшей шарикоподшипниковое производство в России и возродившей его в СССР (московские Государственные шарикоподшипниковые заводы); шведской же «AGEA», предприятие которой по выпуску силовых агрегатов стало прародителем нынешнего концерна «Ярославские моторы»; датским «Большим Северным Телеграфным Обществом», установившим через территорию России телеграфную связь между Европой и странами Дальнего Востока, и др.)
Как видим, ничего невозможного в достижении принципиальной договоренности со странами – инвесторами не было. Такая договоренность могла до неузнаваемости изменить политическое и социально – экономическое будущее СССР. Выбор этого пути с неизбежностью вел к возобновлению долгосрочного военно-политического союза с Великобританией, Францией и стоявшими за ними США, прошедшего испытание Великой войной даже несмотря на предательство его большевиками. (У нас как – то забывается, что от «похабного», по ленинскому определению, Брестского мира, сиречь условий безоговорочной капитуляции перед Германией, советская Россия избавилась не сама, и даже не в результате германской революции, а исключительно благодаря военной победе преданных ею союзников, сделавшей возможной и саму эту революцию). Возобновление (даже без Франции) союза в 1941 г. в форме антигитлеровской коалиции, страшно запоздавшее и осуществленное уже после начала германского нашествия, станет спасительным для СССР. Однако это было уже лечением последствий подхваченной в Рапалло болезни, тогда как своевременная прививка делала само нападение практически невозможным.
Макроэкономический интерес национальной России состоял, как указывалось выше, в продолжении блестяще оправдавшей себя дореволюционной политики ускоренного хозяйственного развития страны с опорой на привлеченный иностранный капитал. [214] Ничего «антисоциалистического» в этом не было, и компартия могла бы повести страну по этому пути, не отказываясь от власти. Примерно так, как это имеет место в нынешнем Китае. Однако сепаратная сделка Москвы с их вчерашним врагом и продолжение коминтерновского вмешательства во внутренние дела европейских государств стали вызовом для Франции и Великобритании, и доступ к их ресурсам сильно и надолго усложнился. А у Германии, разрушенной войной и разоряемой выплатой репараций, не только свободного, но и необходимого ей самой капитала не было. В результате остались у рапалльского разбитого корыта в компании нищего «союзника», который лишь чудом не стал могильщиком СССР.
Возвращение в реальность
Вскоре тяжелая экономическая ситуация заставила советское руководство пожалеть об упущенных в Генуе возможностях. Сохраняя верность рапалльскому внешнеполитическому курсу, Москва параллельно стала настойчиво искать возможность дотянуться до англо – французских и американских промышленных и финансовых ресурсов. В 1925 г. правительство разрабатывает план по широкому привлечению иностранного капитала в народное хозяйство страны. В этих видах полпредам в Лондоне, Париже, Риме, Вашингтоне и в ряде других столиц дается указание инициировать по – настоящему деловые переговоры (о них кратко упоминалось выше) в целях урегулирования вопросов о собственности и долгах. Главный концессионный комитет (Главконцесском) при правительстве СССР составляет обширные списки объектов народного хозяйства, могущих быть переданными в концессионное управление иностранным предпринимателям. [215] Концессионная политика много раз становится предметом обсуждения на Политбюро ЦК партии.
Находится для концессий место и в проекте плана первой пятилетки – плана развития народного хозяйства СССР на 1928–1933 гг., а также в рассчитанном на 15 лет перспективном долгосрочном плане
