Однако самым главным фактором, который действительно повернул ход истории против империализма и способствовал основанию множества новых государств в Африке и Азии, была Вторая мировая война[813]. В Африке война привела к окончательному исчезновению итальянской империи (речь идет о территориях как на средиземноморском побережье, так и на побережье Восточной Африки) и временной оккупации войсками союзников всей территории французской Северной Африки. В Азии Филиппины, Гонконг, Индокитай, Малайзия, Сингапур, Бирма, Борнео, Индонезия и Новая Гвинея были оккупированы к лету 1942 г. Японские завоеватели сами, конечно, были азиатами и утверждали, что они действуют во имя «создания великой восточноазиатской зоны всеобщего процветания». То, что что утверждение хотя бы отчасти вызывало доверие, доказывает hit факт, что везде, где бы ни появлялись их войска или только ожидалось их появление, они обнаруживали, что часть лидеров и местного населения готовы сотрудничать с ними. Это относилось даже к Китаю, где, несмотря на все совершенные ими жестокости, они также создали новое правительство, альтернативное правительству Чан Кайши. Продлилось бы это сотрудничество, если бы страны Оси выиграли войну и было установлено японское господство — это, конечно, уже другой вопрос. Как бы то ни было, поражение старых имперских держав, которое иногда завершалось жалкой и получавшей широкую огласку капитуляцией, нанесло сокрушительный удар по их репутации, от которого они так никогда и не оправились.
К тому же все европейские имперские державы, как те, которые «проиграли», так и те, которые «победили» в войне, находились на момент окончания войны в состоянии фактического банкротства. Некоторые, особенно Великобритания, сильно задолжали собственным колониям, условием выживания других были подачки от крупнейшей державы — США. Те, в свою очередь, также не были уверены, как с моральной, так и с политической точки зрения, стоит ли им поддерживать империи своих бывших союзников[814]. Нуждаясь в союзниках для ведения «холодной войны» против Советского Союза, американцы позже изменили свою позицию и помогали оплачивать многочисленные неоколониалистские кампании, а иногда и сами участвовали в них. И все же, оглядываясь назад, можно утверждать, что попытка поддержать империализм была нелепа и была проявлением политических и расовых подходов, больше соответствующих XIX в., нежели второй половине XX в. В 1950 г. португальцы всерьез пытались оправдать свое правление в Анголе, описывая «грубых туземцев» как «взрослых с детским сознанием», в то время как бельгийцы в Конго утверждали (без сомнений справедливо), что «бóльшая часть населения не представляет себе, что такое компетентное правительство»[815]. Эти и подобные им претензии представляли собой резкий контраст, например, ситуация в Индонезии, где голландцы, традиционная «имперская» держава, не имели возможности заново оккупировать свои владения собственными силами и вынуждены были полагаться на войска, предоставленные им Великобританией и Австралией. Подобным образом в Индокитае попытка французов восстановить свое правление (1945–1954) не продлилась бы так долго, если бы не широкомасштабная американская финансовая и военная поддержка; там, где этой поддержки не было — как, например, на Суэцком канале в 1956 г. — попытки проваливались почти сразу.
С 1945 г. марш азиатских и африканских народов к образованию отдельных государств был уже неудержим, хотя нередко это сопровождалось крупномасштабным кровопролитием, как это случилось в Алжире и, прежде всего, в Индокитае. Первые серьезные шаги были сделаны в 1945–1948 гг., когда Филиппины, Индия, Пакистан, Бирма, Цейлон, Ливан, Сирия и Израиль (последний отделился от Палестины в результате принятия резолюции ООН) освободились от своих американских и европейских хозяев. Индонезия, где поддержка японцами Сукарно и его сторонников-националистов предотвратила возвращение голландцев[816], последовала их примеру в 1949–1950 гг. С этого момента новых государств появилось так много, что их стало сложно пересчитать. На Бандунгской конференции в 1955 г. собрались лидеры 29 стран, чье население составляло более половины населения земного шара (все, за исключением Китая, недавно освободились от колониального владычества); в течение последующих двадцати лет одна только Африка пополнила растущий список суверенных государств 50 новыми.
Когда португальские колонии Ангола и Мозамбик получили независимость в 1975 г., процесс деколонизации был в основном завершен, хотя еще оставались Южная Родезия, Джибути, Намибия и Эритрея (последняя после 1945 г. являлась колонией не европейской страны, а Эфиопии). В конце 70-х и в 80-х годах эти вопросы были решены, причем неизменно посредством образования новых государств, которые, претендуя на равенство с ранее возникшими государствами, тут же подали заявки на принятие в ООН. Движение к самоопределению продолжилось, когда независимость получили небольшие острова и островные группы Индийского и Тихого океанов. Еще несколько государств образовалось после развала Советского Союза. Другие, такие как Палестина и Чечня, похоже, находятся в процессе обретения государственного статуса; если они преуспеют в этом, их пример, без сомнения, вдохновит и других.
Практически без исключения все азиатские и африканские государства, будь то созданные буквально ex nihilo[817] или появившиеся на месте старых политических сообществ в обновленном виде, вступили в жизнь под лозунгом модернизации, под которой они подразумевали радикальное усовершенствование сфер здравоохранения, образования, повышение уровня жизни, который во многих государствах едва ли превышал минимальный уровень выживания. Такая модернизация, хотя и зависела от многих факторов, предполагала, прежде всего, политическую стабильность и действенный бюрократический аппарат, но такую стабильность и такую управленческую машину удалось установить лишь в немногих новых государствах. Самые успешные из них находятся в Восточной и Юго-Восточной Азии. Одни имеют долгие традиции политического единства и/или этнической однородности, другие, по меньшей мере, высокообразованную элиту, которая, в свою очередь, облегчила этот переход и в ряде случаев способствовала впечатляющему экономическому росту[818]. Можно даже утверждать, что к концу XX в. ситуация сложилась таким образом, что самые успешные государства находятся не в Европе, откуда пришел этот тип политического устройства, а в Японии, Южной Корее, Тайване и, конечно, Сингапуре. Во всех четырех странах были созданы обезличенные и хорошо дисциплинированные (хотя, с позиции отдельного человека, достаточно авторитарные) бюрократические системы и полицейские организации. Ни в одной из них не существует режим традиционного типа; в частности, в 1995 г. бывший премьер-министр Кореи получил наглядный урок, к чему приводит смешение государственной собственности и своей частной. При некотором везении Китай, Таиланд, Малайзия, Индонезия, Вьетнам и даже Бирма (если она освободится от своих военных правителей) могут однажды последовать их примеру, хотя большинство этих стран в гораздо большей степени этнически неоднородны и может оказаться, как в случае с Китаем, что они слишком крупны и сложны для того, чтобы ими эффективно управлять длительное время из единого центра[819]. В других странах Азии и Африки ситуация в целом гораздо менее благоприятна. Одной из причин этого является крайнее этническое разнообразие. Старые европейские государства имели в своем распоряжении века для формирования национального самосознания, национального языка (хотя еще в XVI в. жителя Лондона, путешествующего по Кенту, местные жители принимали за француза), национальной культуры и национальной среды общения. В других странах не существовало такого единства; от Филиппин до Эфиопии и от Ирака до Судана попытки создать его часто воспринимались как стремление одной группы установить свою власть, подчинив других. Например, в Индии на основном языке (который сам еще подразделяется на несколько диалектов, говорящие на которых не понимают друг друга) говорит лишь 40 % населения. Кроме того, там существует 33 других языка, на каждом из которых говорит как минимум 1 млн человек (на английском, считающемся якобы официальным языком страны, говорит лишь 5 % населения). Население Пакистана состоит на 55 % из пенджабцев, на 20 % из синдхов, на 10 % из пуштунов, на 10 % из муджахиров и на 5 % из белуджей; на языке урду, который правительство надеется превратить в официальный язык, говорит лишь небольшое меньшинство. В Нигерии три крупнейшие группы — хауса, йоруба и ибо — все вместе составляют лишь 60 % населения, остальные жители поделены не менее чем на 250 этнических групп[820]; в другой части континента — в Эфиопии — существует 76 этнических групп, представители которых говорят на 286 языках[821]. Но рекорд по разнородности, вероятно, побьет Папуа, где население в 2,5 млн человек говорит более чем на 700 разных языках. Считается, что большинство африканских государств «имеют мало общего, кроме своего разнообразия»[822].
