Сейчас мы должны перестроиться и укрепить этими силами фронт.
Как вы знаете, Махно с группой в 600 человек ушел на Херсонщину собирать армию, а все его полки остались под непосредственным нашим руководством. Это что означает?
Будь это григорьевщина, она бы давно передалась на сторону Деникина. Но, махновцы терпят даже тогда, когда наши трибуналы вырывают из их рядов любимых командиров. Они наши попутчики, Надо лучше присмотреться, надо взвесить старые промахи, и нам без боли удастся перевоспитать партизан, подчинить командиров.
Боевая обстановка участка нашей 14-й армии на сегодня неблагоприятная. Махновцы имеют большой резерв и, если мы их вооружим, снабдим боеприпасами, они будут воевать. Только вот не знаю, что делать с командирами: оставить их или заменить своими? И я бы рекомендовал, в основном, оставить им старых командиров, которые хорошо знают своего противника и самоотверженно ведут полки в бой.
— Как оставить? Это невозможно, — сразу обозвалось несколько голосов. — Есть директива Троцкого, надо ее выполнять!
— Нет, товарищи, я не согласен с нею, — произнес баритон. — Старых махновских командиров мы должны использовать в целях скорейшей победы над партизанщиной.
— Нет, нет, это невозможно, — перебили голоса, — их надо в ЧК и никуда больше.
— Товарищи, меньше горячки, больше дела. Кого вы дадите на их место? Есть ли они у нас? Таким командирам, как Митрофанов, погубивший 3-й советский полк у Чаплино, я бы рекомендовал не доверять махновцев, ибо они навредят. Мною отдано распоряжение, чтобы махновский участок разделить на четыре участка и поручить командование Федьку, Кочергину, Маслову и Митрофанову (красные командиры). К ним надо выслать в качестве помощников Куриленка, Белаша, Платонова и Калашникова.
— Нет, нет, это невозможно, их надо в ЧК, — снова загудели в кабинете.
Положение наше в приемной было «аховское». Мы не знали, что делать: бежать в подполье или открыть дверь кабинета и крикнуть: «Спасайте фронт, чем только можно, но не преследованием, оно погубит нас всех».
Вскоре собрание получило известие о том, что кавалерийский полк, который я видел в Орехово, разбит.
— Это махновцы, — послышалось за дверью. — Не иначе — они. Ведь не мог противник разбить такой примерный полк: сил у него не хватит!
Но голоса ошибались. Не только разбит кавалерийский полк, но пострадал и пехотный в самом настоящем бою с белыми, а не с махновцами. Спорщики еще не знали грозной силы противника, который был силен, обучен и лучше нашего вооружен. На всех участках он перешел в наступление и имел везде успех.
— Вот и махновцы, вот и доверяй им, — заговорил кто-то скороговоркой в кабинете, — я говорил, что григорьевщину и махновщину мы долго терпели, отчего понесли поражение. Во всем виновато наше военное командование, и никто больше. Их надо было сразу разоружить и не вступать с ними ни в какие союзы, ни в какие соглашения. Но коль промахнулись, каленым железом, самыми репрессивными мерами надо теперь лечить язву. И чем скорее разоружим и нейтрализуем, тем быстрее пойдем к победе; жалеть не следует!
— Товарищи, — перебил баритон, — не место обвинять военное командование в махновщине и григорьевщине, ибо у нас мало было сил. При их поддержке наша Украинская Красная Армия, а она была вначале в составе только двух дивизий, заняла юг Украины и Крым. И не будь их, таких успехов на Украине нам не видать. Да, мы долго терпели этих попутчиков и должны были терпеть, ибо, если бы их на фронте не было, то кем бы вы их заменили? С какой шумихой проходит мобилизация теперь, но на фронте сил пока что нет.
На Украине у нас не было общефронтового резерва армии, полки имели запасные части в своем близком тылу и пополнялись из добровольцев. Кроме того, ведь у нас не было достаточного количества патронов, снарядов, физической силы. Как можно было не обращать внимания на повстанцев? — говорил баритон.
Он еще что-то говорил, уговаривая собрание, чтобы с махновцами, в интересах победы, поступить повежливей. Но голоса были непримиримыми.
Наконец совещание ВРС закончилось.
Командарму, очевидно, доложили о нашем прибытии и мы были приглашены в зал.
— Кого я вижу, — поднялся ко мне навстречу бывший комиссар из г. Туапсе т. М....й.
Мы были знакомы с 1917 г. по Туапсе, где вместе 15 октября организовывали выступление, провели туапсинский октябрь.
Беседа с Ворошиловым началась о фронте. Он живо интересовался противником, разделял мой взгляд относительно отвода в тыл безоружных махновцев для реорганизации и вооружения, выслушал мои доводы в отношении вредного влияния на войска репрессивных мер против махновцев. Под конец он дал слово, что никто из махновцев не будет арестован и направил меня в Большой Токмак в распоряжение начбоеучастка Кочергина.
Мы расстались...
— А это еще, что такое? — спросил меня Долженко, когда подходил к своему вагону. — Никак арест?
Вагон, в котором мы приехали, был оцеплен красноармейцами. Несколько наших товарищей стояли в сторонке в кругу конвоя.
— Смотри, они арестованы, — говорил Долженко. — Надо быть на стороже. Ворошилов обманул, бежим скорее.
Да, положение было не из приятных, надо было скрываться. Но куда, от кого? Ведь он обещал, дал слово?! И мы свернули в город.
У штарма было оживление: караул усилен, выставлены пулеметы. Полк ротами подходил и строился тут же, на улице, против штарма.
Вскоре мы сидели на конспиративке и обсуждали тревожный момент, как вдруг стучится наш паренек. Он явился вовремя, и я использовал его для связи с М-им.
«Дорогой друг М...й! Надеюсь, мы останемся такими, как и раньше. Вспомни Кавказ... Мы были идеологическими противниками, когда в мирной обстановке перед массами выступали на митингах, ты защищал большевизм, я — анархизм: чуть не дрались за идею! И какими хорошими были товарищами наедине, помнишь, в Совете, когда надо было решать городские дела? И, вероятно, помнишь, какими были задушевными братьями, когда надо было усмирять восставшие станицы, идти в атаку на Корнилова? Наши политические разногласия сглаживались, оскорбления забывались, мы объединялись и потому побеждали.
Не такое ли положение сейчас на фронте? Но у вас не хватило терпения и, видимо, всю злобу за неудачи на фронте вы решили выместить на махновцах. Я вас не понимаю! За что арестованы мои ребята? Вексель, данный мне Ворошиловым, надо полагать хитрой уловкой? Почему же ты не арестовал меня, когда с Иваном был у тебя? Нет, видно, ты не испорчен окончательно. Наша беспечность, а, порой, безрассудность, губит дело революции. В настоящий момент, когда крайние бедствия вызвали у революционного крестьянства напряжение всех сил, когда все честное поняло, что решается вопрос трудового народа на многие годы, когда махновщина (без Махно и Реввоенсовета) отодвинула свои требования, личные и политические, свое недовольство и недоверие, когда фронт так неважен, вы начали поход против тех, которые все время пролизали на фронте свою кровь. Помни, друг, что махновщина ставила и ставит своей задачей — раздавить врага. Сумейте подчинить ее себе не репрессиями, а ласковым, добрым словом и делом, она послушается. Знайте, что репрессиями непоправимо навредите!
Что намерены делать с махновщиной? Как фронт?
Я ушел в подполье и буду ожидать момента, пока фронт настолько определится, что смогу ему принести, хотя малую, пользу. Буду рад, если Деникин вами будет побежден. Виктор.
25/6 19 г. Подполье».
Вскоре, я получил ответ, звучал он примерно так:
«Дорогой Виктор! Ты прав, и твои мысли я целиком разделяю. Пойми, что мы поставлены в такое положение, при котором ни в какой мере не можем верить махновцам. Только что получили телеграмму, что твой Махно в селе Томаковке изрубил на днях продотряд и соединился с Григорьевым.
К тому же Харьков, на который так надеялись, сегодня взят Шкуро. Оставлены белым г. Белгород, ст. Синельниково, на ст. Раздоры целиком погиб батальон Ленинской бригады.
Это — причины, побудившие к арестам. Но, думаю, сегодня же они будут освобождены. Перемелется — мука будет! 13-я, 8-я и 9-я армии продолжают отход на север. Нашей 14-й приказано перейти в наступление, чтобы отвлечь Деникина от Харьковского участка. Не знаю, что ожидает впереди — успех или поражение, но на Екатеринослав прорыв обозначился. Собираем свои вооруженные крохи, чтобы отбить Синельниково и проехать на Екатеринослав, где имеем вполне укрепленный район. Прощай. 25/6»».
В ночь на 26 июня я с Долженком на телеге ехал в сторону Орехово. Не доезжая села Камышевахи, встретили сводный отряд Шубы и Чередняка, который оставил фронт и уходил в тыл.
«Что мы там будем торчать, когда красные вчера переарестовали наших командиров... Идем на выручку; пусть они воюют сами», — так говорил Шуба.
Его отряд к тому времени состоял, примерно, из 400 штыков и 50 сабель. В нем было большинство анархистов и много им сочувствующих.
