Возвращаясь к царицыному фавориту Александру Мамонову, скажем, что его желание исправить свое положение и возвратиться в альков императрицы успеха не имело, хоть сильно облегчило ее душевные Раны, позволив ей думать, что все-таки ее любили. Но на горизонте появляется новый, последний в жизни императрицы фаворит, и никакие Мамоновы с их поздним раскаянием ей уже не нужны. Шире дорогу, Платон Зубов идет!
«На склоне своих лет русская императрица Екатерина I! безумно влюбилась в молодого отважного красавца Платона Зубова. Ему было 21 год (22 года. — Э. В.), и он был действительно юноша очень интересный собой. Хотя его брат Валериан был еще более интересен. В Русском музее имеются портреты братьев Зубовых, Платона и Валериана, — былинные богатыри. Младшего царица увидела значительно позже, когда ее роман с Платоном был в самом апогее. Увидела и ахнула: „Хорош! По всем статьям красавец!“ Платон, видя, что брат Валериан произвел на государыню неотразимое впечатление, послал его на войну, где красавцу оторвало ногу ядром.
Интересно бы знать, как у них возник роман. Красавчик, вероятно, ужасно стеснялся, на первых порах и робел, когда пожилая дама на него напирала. Естественно, робеешь: все-таки священная особа, так сказать, императрица всея России — и вдруг, черт возьми, в постель тащит.
Представим себе такую картину: „Ну, обними меня, дурачок“, — говорит императрица. „Прямо, ей-богу, не смею, ваше величество, — бормочет фаворит. — Токмо из уважения к императорскому сану“ — мямлил Платон. „Да забудь ты об этом. Ну, называй меня Екатериной Алексеевной“. Мальчишка, неестественно смеясь, почтительно дотрагивался до стареющих плеч императрицы. Но потом привык и за свою любовь получил больше, чем следует»[217].
Это не мы, это замечательный сатирик М. Зощенко увековечил любовную сцену между царицей и ее фаворитом Платоном Зубовым. Да малость перепутал. Не посылал Платон Зубов брата своего на войну, но отношения между фаворитом и стареющей государыней не только описал забавно, но и верно ухватил. И прежде чем мы несколько подробнее представим вам двух братьев Зубовых в жизни Екатерины Великой, позвольте нам, дорогой читатель, небольшое отступление, в котором нам хотелось бы поговорить о возрасте фаворитов и любовниц. В разное время продолжительность человеческой жизни менялась. Вспомним, что в каменном и бронзовом веках, судя по останкам человеческих скелетов, люди старше 50 лет были исключением. Средняя продолжительность жизни в эти века составляла 18–20 лет. В Древнем Риме несколько больше: 28–30 лет. Человека в сорок лет там называли стариком, а в шестьдесят он был пригоден только для жертвоприношения.
У Бальзака тридцатилетняя женщина уже считалась пожилой, а в настоящее время благодаря косметологии и внутреннему упорству наши «звезды» в возрасте свыше шестидесяти лет щеголяют в мини-юбочках и с молодыми мужьями под руку. Многое, конечно, тут зависит и от генетической предрасположенности человека. Известен какой-то король, мы сейчас не помним его имени, который умер в 28 лет от «старости», а произведенное вскрытие показало, что органы его были как у дряхлого старика. И в то же время Лев Толстой в 82 года еще ездил на велосипеде и умер от воспаления легких. Тициан в возрасте 99 лет умер не «своей» смертью — от чумы. Композитор Обер умер в возрасте 90 лет, а в 87 лет его ум был так ясен, что он написал оперетту «Грезы любви» и говорил: «Мне не восемьдесят лет, мне четыре раза по двадцать». Гёте прожил 83 года. В возрасте 82 лет он кончил вторую часть «Фауста» и до самой смерти влюблялся в молоденьких девушек.
Но в общем-то «старость — не радость», говорит русская пословица. И пусть известные писатели силятся, как это сделал французский Брантом, живший в шестнадцатом веке, доказывать обратное, мы не поверим. Послушать этого Брантома, так дамы ждут не Дождутся, когда же на их личиках морщинки зацветут, а кожа увянет, как яблоко, долго лежащее на столе. Он прямо с пеной у рта и, наверное, по каким-то своим меркантильным соображениям доказывает нам преимущества старой куртизанки перед молодой. «Из старой курицы, дескать, бульон жирнее, чем из молодой», забывая, что «жирнее» отнюдь не означает «вкуснее». У него там, в его книжке, старушки перемещаются с неумолимой быстротой на конях, лица их белы, тело свежо, как у тридцатилетних, и короли их обожают. Так, там расписываются прелести семидесятилетней княжны Валентинской, которая питается супом из жидкого золота и драгоценных камней. У него Паулина Тулизенская в 80 лет свежа, как роза, и имеет тело молодой девушки. У него в 52 года женщина забеременела и родила, этот феномен — Констанция, королева Сицилии. Стоят там у него короли чуть ли не в очереди за седыми матронами, чтобы их в постель к себе затащить. Тут и Калигула, и Юлий Цезарь, и Октавиан, предпочитающий во время пиров иметь у себя за дверями исключительно старых матрон, которых после пира приглашали к императорскому столу, как сладкое блюдо к десерту. Брантом так и пишет: «Бывают стареющие женщины, с которыми приятности в физическом общении так же хороши, как и с молодыми, даже лучше, ибо они лучше понимают способы и обычаи, чтобы угодить вкусу любовника»[218].
Словом, старая потаскуха, по Брантому, лучше молоденькой невинности! Это смотря на чей вкус, дорогой маэстро, на чей вкус. Кому нравится поп, кому попадья, а кому попова дочка, не правда ли? Конечно, мы тоже можем привести такие вот единичные примеры душещипательных историй о сексуальных муках Людовика XIV к семидесятитрехлетней Монтеспан или о старушке Диане Пуатье, обслуживающей и отца Франциска I, и сына его Генриха II. И действительно, французский король Генрих II до самой своей трагической смерти предпочитал ее молоденьким ее внучкам! Но одна ласточка еще весну не делает, не правда ли? Такая патология, каприз ли, но это случается в жизни королей. Как говорится, от богатства и излишеств поневоле в аномалию ударишься. Назначил же ассирийский царь Сарданопал, живший в крайней роскоши, огромную награду тому, кто выдумает новое наслаждение. Но нам сподручнее привести изречение итальянского сексопатолога Паоло Мантечацца, который сказал: «Старость не порок, а хуже — она немощь и недуг».
И как ни крути, ни верти, но могущественные молодые фаворитки становились ненужной рухлядью в старости. Помните, как наш Александр Сергеевич Пушкин плакался над долей бедного станционного смотрителя? Бедный, обиженный богом и судьбой человек! Или какие притеснения терпел Акакий Акакиевич, маленький человечек Гоголя, в своей старенькой шинельке? Или Макар Девушкин из Достоевского? Да мало ли маленьких, притесненных людишек по свету и литературе бегает? Вот такими же маленькими, ничтожненькими и жалкими становились наши знаменитые фаворитки, когда малость постарели. Фаворитка в отставке. Да, жалкое это зрелище! Она уже никому не нужна. Из дворца ее выгоняют в простой колымаге, драгоценности отбирают. Хорошо еще, если жалостливый король, у которого прежние воспоминания об упоительных ночах не совсем из памяти стерлись, как-то судьбу ее устроит: пенсию, что ли, назначит, дворец, подаренный ранее, не заберет, совместно нарожденных детишек на ноги поставит или награду даст, как инвалиду военному. И тогда, подобно Лавальер, оставят ей дом, дадут звание герцогини, двух совместно рожденных с королем детишек в люди выведут, а ей самой выбор предоставят: тихо себе жить в своем уединенном гнездышке, седея, болея, старея и скорбя, или в монастырь уйти. Лавальер долго выбрать не могла. Все надеялась, а вдруг король вспомнит былое и вернет ее обратно. Но короли отставленных фавориток обратно не возвращают. У них новые, молодые, блестящие появляются. Прежние, потускневшие, как больной жемчуг, у них восторга не вызывают. Королям нужны все новые впечатления, новые чувствования, и визуальные и физические (виртуальных тогда не было!). Но время и для них существует: оно внесло свою лепту в их седину, обрюзглость, двойные подбородки, подагры и прочее. Но им стареть можно, фавориткам нельзя, и эта сентиментальная наша Лавальер, уже на любовь не надеясь, на привязанность едино, долго еще ждала: не позовет ли ее король обратно. Не позвал. Оказывается, привязанность — слабое чувство, сексуальными наслаждениями не подкрепленное мощи не имеет.
У Людовика XIV уже две любовницы прошли, третья намечается, уже с третьей у него четверо ребятишек бегают, а Лавальер все ждет. В конце концов вынуждена была в монастырь пойти, поскольку примириться со своей отставкой не могла. Решила примириться с Богом. Не лучшая судьба постигла и будуарную королеву Диану Пуатье. После смерти короля у нее все было отобрано: бесценные картины, которые полагалось лишь в Лувре или Эрмитаже выставлять, драгоценности и знаменитый ее дворец, в котором сейчас Мария Антуанетта разместилась.
