Для Венеции главной проблемой оказалась позиция германского императора. Максимилиан, как вскоре стало ясно, не был склонен уступить ни дюйма из тех земель, которые он считал имперскими, — в их число он включил не только основные города Верону и Виченцу, но, как оказалось, Падую и Тревизо, а также Кремону и Брешу. Но Венеция больше не была сломленной, деморализованной республикой, как четыре года назад; теперь, выступая как сильный союзник, венецианцы объявили претензии императора неприемлемыми. Эти города, возражали они, являются жизненно необходимыми для венецианской торговли и тем самым для выживания самой Венеции. Оказавшись в руках врагов, они могут быть использованы, чтобы блокировать ей доступ к альпийским перевалам и даже в какой-то мере к западной Ломбардии. Папа в попытке выступить посредником предложил, что, если венецианцы откажутся от двух больших городов, они могут удержать остальные города при условии уплаты ежегодной дани; но это предложение также было решительно отвергнуто, не просто из-за предложенной к выплате суммы (его святейшество упомянул об уплате 2500 фунтов золотом в качестве первоначального взноса и об уплате в дальнейшем 300 фунтов ежегодно), но потому что Венеция отказалась ставить себя в положение постоянного данника для кого бы то ни было.
Таким образом, пока тянулись споры в Мантуе, ситуация начала проясняться. Пока все члены Священной лиги были заняты тем, что добивались значительных приобретений для себя — Парма и Пьяченца для папы, Верона и Виченца для императора, Неаполь для испанского короля, — Венеция, на которую пришлась большая доля расходов лиги, была отодвинута в сторону и даже оказалась в опасности потерять многое из того, чем владела прежде. На это также незамедлительно указали венецианские представители; но в ответ папа только вышел из себя и стал угрожать. «Если вы не примете наши условия, — кричал он, — мы все вновь объединимся против вас». Другими словами, могла быть возрождена Камбрейская лига.
Папе Юлию II следовало бы лучше помнить историю последних лет. Такое отсутствие уважения к союзнику могло спровоцировать ответную реакцию. Венеция чувствовала, что с ней не только несправедливо обошлись, но что она окажется в изоляции и в опасности. В таких обстоятельствах было неудивительно, что она обратилась к единственной державе, которая ей не угрожала и кому она даже могла что-то предложить. Венеции даже не потребовалось проявлять инициативу; в последние шесть месяцев или более король Людовик неутомимо добивался ее дружбы, пытаясь разъединить республику со Священной лигой. И осенью 1512 года ему это удалось. Переговоры, которые с венецианской стороны были поручены Андреа Гритти и Антонио Джустиниани, продолжались до начала 1513 года. В течение этого времени папа подписал новое соглашение с императором, в котором гарантировал исключение Венеции из любого мирного соглашения, которое могло бы быть заключено, а также принять меры как духовного, так и светского характера против нее. Он даже выпустил папское послание, упрекающее республику за ее поведение, хотя, к разочарованию Максимилиана, он не стал отлучать город от церкви. Но Венецию было не запугать. Туда и обратно сновали гонцы между Риальто и французским двором в Блуа, где 23 марта 1513 года наконец был подписан новый договор о союзе. Оба государства договорились выступать вместе для взаимной защиты от любых врагов, которые будут угрожать кому-либо из них, «даже если этот враг будет блистать ведичайшим титулом». Если король Франции пожелает вернуть Милан или если республика вознамерится вернуть свои бывшие владения, обе стороны будут совместно преследовать свои цели, и их основная задача — восстановить политическую ситуацию, которая была предусмотрена соглашением 1499 года, в соответствии с которым Венеция удержит Кремону и значительные территории в Ломбардии до Адды на западе.
Таким образом, в течение всего лишь четырех лет трое главных участников войны Камбрейской лиги поучаствовали во всех возможных союзах. Сначала Франция объединилась с папой против Венеции, затем Венеция и папа выступили против Франции; теперь Венеция и Франция объединились против папы и, на деле, против всех остальных. Сегодня, когда к союзным обязательствам — хотя не без исключений — дипломаты относятся гораздо ответственнее, такое политическое непостояннство может показаться просто невероятным и довольно шокирующим. Однако в Италии XVI века — Италии Макиавелли — такое поведение не считалось особенно предосудительным. Союзы были прежде всего вопросом политического расчета: если они больше не являлись полезными для достижения результата, то договора расторгали и заключали новые, более перспективные. Это не считалось предательством — в политике дружбы не существовало. В конечном счете здесь всегда следовали одному правилу: каждый сам за себя.
Глава 33
НОВАЯ ВЕНЕЦИЯ
(1513–1516)
Господь даровал нам папство:
будем же им наслаждаться.
Лев Х
Всего лишь месяц спустя после подписания последнего соглашения в Блуа, 21 февраля 1513 года, в возрасте семидесяти одного года папа Юлий II скончался от лихорадки в Риме; и 4 марта кардиналы, как и положено, собрались в маленькой капелле — единственном, что осталось от собора Святого Петра,[238] чтобы избрать его преемника. Страже конклава показалось, что выборы проходят слишком медленно. Дабы ускорить события, кардиналам сократили рацион сначала до единственного блюда, а затем их перевели исключительно на вегетарианскую диету; и даже тогда прошла целая неделя, прежде чем кардиналы объявили о своем выборе: кардинал Джованни Медичи, который принял имя Льва X.
На самом ли деле новый папа произнес столь восхитительно циничные слова, приписываемые ему, которые служат эпиграфом к этой главе, или нет — неизвестно, но мало кто из итальянцев в то время удивился бы, будь это действительно так. Новому папе было тридцать семь лет. Он был несметно богат, безмерно могуществен (его семье после восемнадцатилетнего изгнания была возвращена власть над Флоренцией по решению Мантуанского конгресса в 1512 году) и демонстрировал еще большую склонность к пышности и великолепию, чем его отец Лоренцо. Коронационная процессия Льва X превзошла все коронации, когда-либо проходившие в Риме. Но он также был мирным человеком, искренне потрясенным резней в Равенне, свидетелем которой ему довелось стать; и мир был единственным, чего теперь страстно желали римляне, как духовенство, так и все остальные. Венецианцы также стремились к миру. Дож Лоредано сразу же послал Льву X поздравления со вступлением на престол и вскоре после этого отправил ему официальное приглашение присоединиться к Блуазскому соглашению. Но папа, несмотря на склонность к миролюбию, знал, что французы, однажды вернувшись в Милан, будут настаивать на возвращении им Пармы и Пьяченцы, от которых его собственный престиж никогда не позволит добровольно отказаться так скоро после их завоевания его предшественником. Отклонив это предложение, папа благоразумно возобновил союз с Максимилианом и стал спокойно ожидать нового вторжения французов.
Ждать пришлось недолго. В начале мая многочисленная армия под командованием двух ветеранов итальянских войн времен Карла VIII, Джан Джакомо Тривульцио, которому было уже шестьдесят пять лет, и Людовика, сеньора де Ла Тремуйля, вступила в Италию. Также 15 марта Бартоломео д'Альвиано, герой битвы при Аньяделло, облаченный в великолепный костюм из золотой парчи и сопровождаемый челядью в красно-белых ливреях, был препровожден во Дворец дожей и оттуда в базилику Сан Марко, где Леонардо Лоредано вручил ему священное знамя Святого Марка. Затем д'Альвиано вместе с армией направился в Ломбардию, куда прибыл почти одновременно с французами. Там их ожидал более теплый прием, чем они смели надеяться. Массимилиано Сфорца, меньше года просидевший на миланском троне, уже полностью лишился популярности у своих подданных, которых возмущали как его расточительность, так и полчища швейцарских наемников, на клинках которых держалась его власть. Теперь даже с помощью швейцарцев ему не удалось предотвратить утрату своих новых владений, в конце концов только два города остались верны — Комо и Новара.
Французская армия двинулась на Новару, и гарнизон, состоявший из 7000 человек Сфорца, поспешил укрыться в городе. Если бы все шло как обычно, то последовала бы осада, и Новара, скорее всего, не устояла бы; но в ночь на 6 июня, когда Ла Тремуйль все еще занимался приготовлениями, швейцарцы решились на упреждающую атаку и напали на лагерь французов, расположенный в одной-двух милях к востоку. Это было исключительно смелое решение: швейцарцев было по крайней мере втрое меньше, у них не было лошадей или артиллерии, тогда как французы обладали и тем и другим. Правда, от их кавалерии было не много пользы — земля была мягкой и топкой, и, более того, в темноте лошадям мешали траншеи, которые выкопали сами французы. Французская артиллерия сначала нанесла атакующим серьезный урон, но тем чудом удалось не сломать строй во время наступления, и очень скоро они захватили пушки и повернули их против французов. Те, поняв, что разбиты, впали в панику и бежали, почти не останавливаясь, пока не достигли Альп. Нашествие завершилось. Массимилиано Сфорца, чья репутация была восстановлена, вернулся в Милан; и те города, которые еще недавно перешли на сторону врага, теперь с восторгом вновь провозгласили его своим господином.
