Но тем временем герцог Феррарский, которого интердикт тяготил гораздо меньше, одержал блестящую победу над папской армией, двигавшейся по направлению к его городу по нижнему течению реки По, и Юлию еще раз пришлось защищаться. В середине мая преемник Шомона, Джан Джакомо Тривульцио, участвовавший в половине всех сражений столетия в разных частях полуострова и со времен Карла VIII являвшийся верным сторонником французов, возглавил второй поход на Болонью; и по его приближении жители города, увидев возможность освободиться раз и навсегда от ненавистного кардинала Алидози, подняли восстание. Кардинал в панике бежал, спасая свою жизнь, даже не позаботившись предупредить ни герцога Урбино, который с папскими войсками располагался лагерем на западных подступах к городу, ни венецианцев, находящихся под Капелло в миле или двух к югу. Таким образом, обе армии, застигнутые врасплох, не имели ни шанса удержать город, ворота которого уже закрылись перед ними, и с трудом, потеряв при этом часть обоза, смогли выбраться из этой ситуации, столь же опасной, сколь и унизительной. 23 мая 1511 года Тривульцио с триумфом вошел в Болонью во главе своей армии и восстановил власть семьи Бентивольи.
Кардинал Алидози, который за неимением других достоинств, кажется, обладал хотя бы чувством стыда, заперся в замке Риво, чтобы избежать папского гнева; но предосторожности оказались излишними. Юлий, который несколькими днями ранее благоразумно отступил в Равенну, не испытывал к нему злобы. Даже сейчас, по мнению папы, его возлюбленный друг не сделал ничего плохого, и он без колебаний возложил всю вину за это несчастье на герцога Урбино, которого немедленно призвал к себе. Последующая беседа едва ли уменьшила давнее презрение герцога к Алидози, которого он теперь сделал козлом отпущения. Поэтому, когда на улице он столкнулся лицом к лицу со своим старым врагом, который покинул свой замок и только что прибыл в Равенну, чтобы поведать папе свою собственную версию недавних событий, герцог был уже не в силах сдерживать свой гнев. Стащив кардинала с мула, он кинулся на него с мечом; свита Алидози, думая, что герцог, возможно, действует по приказу папы, не решилась вмешаться и двинулась вперед, только когда герцог снова вскочил на коня и ускакал в Урбино, оставив их хозяина валяться мертвым в пыли.
Горе папы Юлия из-за убийства его фаворита было, как мы можем прочитать, ужасно. Он неудержимо рыдал, отказывался от пищи. Он отказался дальше оставаться в Равенне и немедленно отправился в Римини в закрытом паланкине, и все, кто встречался на пути, могли отчетливо слышать его рыдания, доносившиеся из-за опущенных занавесок. Только через какое-то время после прибытия Юлий сумел взять себя в руки; но его ожидали новые несчастья. Мирандола (за этот замок папа всегда чувствовал себя лично ответственным) была в течение одной-двух недель захвачена Тривульцио. Папская армия, сбитая с толку, деморализованная и лишенная командующего, развалилась. С освобождением Болоньи открылась дорога для французов, которые теперь могли захватить все церковные земли в Романье, за которые папа сражался так долго и упорно. Все труды последних восьми лет были уничтожены. И теперь, в Римини, папа обнаружил воззвание, прибитое к двери церкви Санто Франческо и подписанное девятью его собственными кардиналами и поддержанное Максимилианом и Людовиком Французским, в котором провозглашалось, что первого сентября в Пизе соберется Всеобщий церковный собор, чтобы расследовать и исправить злоупотребления его понтификата.
Однако даже сейчас, хоть и ненадолго, самые унизительные новости от папы скрывали. Папские агенты в Болонье сообщили, что торжествующие граждане не только снесли замок, который он построил в центре города больше для собственного прославления, чем для защиты; они также свалили бронзовую статую, заказанную у Микеланджело, и продали ее на переплавку герцогу Феррарскому, который, в свою очередь, переплавил ее в огромную пушку, которую любовно назвал Юлием.
И как папа, и как человек Юлий II имел множество недостатков. Он был горячий, импульсивный («настолько импульсивный, — писал Гвиччардини, — что это погубило бы его, если бы не почтение к церкви, разногласия государей и условия того времени»), непостоянный, мстительный, плохой организатор и руководитель, плохо разбирающийся в людях. Будучи опытным тактиком-дипломатом, он неважно ориентировался в долговременной стратегии. Пожираемый ненасытным честолюбием, он был крайне неразборчив в средствах, стремясь достигнуть своих целей. Определенными качествами, однако, он обладал в полной мере — отвагой и неукротимым духом. По возвращении в Рим, когда ему было около семидесяти, папа уже обдумывал новый союз, который мог бы возглавить, включающий Венецию, Испанию, Англию и, если возможно, империю, чьи объединенные силы выдворят Францию с Апеннинского полуострова раз и навсегда. К началу июля начались переговоры.
Они не вызвали серьезных разногласий. Фердинанд Испанский уже получил все, что мог надеяться получить, от Камбрейской лиги, и не желал видеть дальнейшее усиление позиции французов в Италии. В Англии зять Фердинанда Генрих VIII охотно согласился удерживать своего соперника занятым на севере, в то время как его союзники сделают то же самое на юге — хотя он был вынужден указать папе, несмотря на то, что принял его предложения, что было бы лучше, если бы они не были преданы явно двойным агентом (очевидно, имея в виду покойного кардинала Алидози), который бы регулярно сообщал обо всех событиях королю Людовику. Венеция, которая во время переговоров сражалась упорно и в целом успешно, отражая атаки французов в Венето и Фриули, не требовала ничего другого. Максимилиан, как обычно, колебался; но даже без него новая лига демонстрировала, что является силой, с которой стоит считаться.
Двойственная позиция императора объясняется, помимо его личных особенностей, перспективой проведения церковного собора в Пизе, который он с королем Людовиком совместно поддерживали. Людовик уже начинал сожалеть об этой идее, которая в значительной степени была дискредитирована, когда по крайней мере четверо из девяти кардиналов, которых считали инициаторами собора, заявили, что с ними эта идея даже никогда не обсуждалась и что они не будут в этом участвовать. Затем папа Юлий объявил, что он сам созовет должным образом учрежденный собор в следующем мае, таким образом, в сущности, снимая надобность в сентябрьском собрании, которое теперь могло показаться для всех не более чем неуклюжим политическим ходом. Поскольку неканонический собор лишился необходимой поддержки, дата его открытия была отложена с сентября на ноябрь. Но и тогда, после всего лишь двух коротких заседаний, враждебность местных жителей вынудила перенести собор в Милан. И даже там, под защитой французов, над собором столь открыто потешались, что местный хронист воздержался от отчета о проведении собора, потому что, по его утверждению, принятые собором установления невозможно воспринимать серьезно, и вообще, у него мало чернил, чтобы их переводить.
Тем временем папа, почти чудесным образом выздоровевший от безнадежной болезни,[235]4 октября смог провозгласить свою «Священную лигу» — хотя Англия не объявляла о своем присоединении официально до 17 ноября — и начал готовиться к войне. Однако вскоре он обнаружил, что король Людовик тоже припрятал новый козырь в рукаве — своего племянника Гастона де Фуа, герцога де Немура, который в возрасте двадцати двух лет уже показал себя одним из выдающихся военачальников своего времени. Бесстрашный, одаренный богатым воображением, изобретательный, этот замечательный молодой человек мог принять решение мгновенно и, приняв его, мог молниеносно повести армию за собой. Стремительного наступления отряда, расположенного в Милане, в начале февраля 1512 года было достаточно, чтобы помешать неуклюжей попытке отбить Болонью, предпринятой папской армией, состоявшей по большей части из испанских войск и возглавляемой наместником короля Испании в Неаполе Рамоном де Кардона. К сожалению, этот марш-бросок также навел граждан Бреши и Бергамо на мысль, что с уходом французской армии в поход настал подходящий момент, чтобы поднять восстание и вернуться под власть Венеции. Им быстро доказали, что это не так. Продвигаясь днем и ночью, при плохой погоде — и, между прочим, уничтожив венецианское войско, которое попыталось его остановить, в ночном сражении в четыре часа утра, — Немур был под стенами Бреши прежде, чем на укрепления смогло прийти достаточно защитников. И он со своим другом Баярдом возглавил штурм, сражаясь босиком, чтобы не скользить по мокрой земле. Бреша была взята штурмом, предводитель восставших был публично обезглавлен на главной площади, и весь город был отдан на пятидневное разграбление, во время которого французские и немецкие войска набрасывались на местных жителей, творя убийства и насилие с ужасающей жестокостью. Еще три дня прошло, пока 15 000 трупов смогли убрать с улиц. Бергамо поспешно заплатил 60 000 дукатов, чтобы избежать подобной участи, тем восстание и закончилось.
