— Не выдержала? — спрашивает Молотов, сидящий напротив меня на диване.
— Не выдержала.
— Можно заменить. Так и сделаем. Так и сделали. Я продолжаю разговор:
— Что-то вы рассказывали о своем помощнике…
— Его арестовали и потом говорили, я сейчас не помню, кто говорил, что будто он в лифт бросился…
— То ли в лифте его убили, вы говорили…
— Такой слух до меня дошел, но я не ручаюсь.
Вот и все, что он сказал по этому поводу. А раньше я узнал, что этот помощник доставал Молотову по его просьбе материалы для оправдания невинно арестованных, в частности, по-моему, Тевосяна. Этого Могильному не простили…
19.04.1983
— Без крайностей ни Ленина, ни Сталина представить нельзя. Нет, нельзя жить, не только представить…
21.06.1972
— Военные сейчас говорят, что Сталин оставил нам великолепную армию.
— Вот в том-то и дело. Я считаю, что мы должны были пройти через период террора, потому что мы уже больше десяти лет вели борьбу. Это нам дорого стоило, но иначе было бы хуже. Пострадало немало людей, которых не нужно было трогать. Но я считаю, что Берия сам бы не смог это сделать. Он выполнял указания, очень жесткие указания Сталина.
— Неужели Сталин не мог додуматься, что так много людей не могло быть врагами народа?
— Конечно, очень печально и жалко таких людей, но я считаю, что тот террор, который был проведен в конце тридцатых годов, он был необходим. Конечно, было бы, может, меньше жертв, если бы действовать более осторожно, но Сталин перестраховал дело — не жалеть никого, но обеспечить надежное положение во время войны и после войны, длительный период, — это, по-моему, было. Я не отрицаю, что я поддерживал эту линию. Не мог я разобраться в каждом отдельном человеке. Но такие люди, как Бухарин, Рыков, Зиновьев, Каменев, они были между собой связаны.
Трудно было провести точно границу, где можно, остановиться.
— Говорят, все сфабриковано.
— Ну, это невозможно. Состряпать невозможно. Пятаков начинял Троцкого…
— Их били — не всякий человек выдержит, одного побьют — он все что угодно на себя напишет.
— Сталин, по-моему, вел очень правильную линию: пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны. Хотя были и ошибки. Но вот Рокоссовского и Мерецкова освободили.
— А сколько таких погибло?
— Таких немного. Я считаю, что эта полоса террора была необходимая, без ошибок ее провести было невозможно. Продолжать споры во время войны… Если бы мы проявили мягкотелость…
Власов — это мелочь по сравнению с тем, что могло быть. Много было людей, шатающихся в политическом отношении.
— Могли бы перейти на сторону Гитлера?
— Не могли бы, я думаю, но колебания были бы очень опасные.
29.04.1982
— Этот период я считаю просто замечательным. Двадцатые, тридцатые годы.
— Его называют кровавым.
— Я не считаю кровавым.
— Но кровь проливали.
— Проливали. Но все сводить к репрессиям принято мещанством. Среди коммунистов их очень много, мещан.
14.01.1975
— Попросил в Ленинской библиотеке все, что написано Тухачевским. Да, всю литературу. Дали на другой день. Одно заглавие я знал по какой-то книжке «Вопросы современной стратегии» в 1926 году. Вот я говорю: «Дайте мне эту книжку и все, что написано после этого». Вначале там посмотрел, потом взял на дом. У меня и сейчас лежит здесь. Ничего такого нет, просто для меня было интересно, в каком виде, — он же не мог выступить открыто против. Это все доклады на больших собраниях. Вся его литература состоит из девяти брошюрок, не больше двадцати пяти — тридцати страниц каждая. Все наследство. Все, что дали, все, что у них есть. Каждая такая брошюрка в переплете. Я все это взял с собой. Все гениальные труды, интересно посмотреть. Я прочитал все эти книжки, там ничего-то читать нельзя. Курсивом набрано, что Сталин говорит, что Молотов говорит, что Ворошилов, вот все время наши имена. Это у него выступления на сессии Верховного Совета. А остальные четыре брошюрки я не взял, потому что там ротные учения, практические. Я не стал читать. А все доклады и выступления, включая 1935–1936 годы, все они официально восхваляют нашего брата, и ссылки только. И что мы всех немцев расшибем и так далее. Это все там, не придерешься. А сам создавал группу антисоветскую.
— Но ему приписывалось, что он был немецким шпионом.
— Тут границы-то нет, потому что политически он рассчитывал. Оказывается, до 1935 года он побаивался и тянул, а начиная со второй половины 1936 года или, может быть, с конца 1936-го он торопил с переворотом — и Крестинский говорит, и Розенгольц. И это понятно. Боялся, что вот-вот его арестуют. И он откладывать никак не мог. И ничего другого, кроме как опереться на немцев. Так что это правдоподобно.
Я считаю Тухачевского очень опасным военным заговорщиком, которого в последний момент только поймали. Если бы не поймали, было бы очень опасно. Он наиболее авторитетный…
Участвовал ли каждый из обвиненных и расстрелянных в том заговоре, который готовил Тухачевский? Я не сомневаюсь, что некоторые из них участвовали, некоторые могли попасть и ошибочно. Или сочувствовали. По-разному. А две основные категории: опасные люди в армии, хотя и авторитетные какое-то время, и такие, которые, конечно, могли выправиться и пойти по настоящему, правильному пути. Ведь был арестован, скажем, Рокоссовский. Он мог как-то попасть в эту компанию, я не исключаю. Еще можно найти некоторые другие факты, которые законно требуют проверки.
Но что касается Тухачевского и наличия у него группы военных, связанных с троцкистами, правыми, готовящими заговор, тут сомнений нет.
Ко мне подошел один гражданин, автор книжки о Тухачевском. Я ему: «А вы читали процессы?» — «Нет». Вот тебе и автор. «Он ведь реабилитирован?» — «Да, реабилитирован, но… А процессы вы читали? Есть стенограммы процессов, это документы, а где документы по реабилитации?»
Глаза выпучил.
Если ссылаться на троцкистов, то и Троцкий будет реабилитирован, — говорит Молотов.
08.03.1975, 16.06.1977
— Как все-таки получилось, Вячеслав Михайлович?
— Знаете, вот получилось. Я все смотрю, с кем теперь беседую, все время у меня такое чувство, что люди удивляются всему, а если им готового нет, не обеспечено, иначе настроены. Хорошо, что борьба идет. Как хорошо, что новый кризис начинается!
— Вот я другого не пойму, — говорит Шота Иванович, — антисоветскую пропаганду ведут, тот же сын Якира, освободили его, ну зачем это?
— Жалко хлеб давать казенный.
— Синявский уехал во Францию.
— Вот это уж зря отпустили. Ев-евреев еще можно выпустить, черт с ними, не хотят, а русского выпускать — это, по-моему, слабость. У тех есть своя родина — пожалуйста.
— Но тоже, какая родина? Израиль — буржуазное государство.
— Пускай, наплевать на них. Они сами буржуазные, если они с нами не мирятся. Но назад не принимать — что у нас страна, гостиница, что ли?.. Вот пришлось Троцкого отпустить, а он антисоветчину там разводил. Я считаю, что все-таки правильно, что отпустили. Он бы больше будировал…
— В двадцать восьмом — двадцать девятом можно было убить его?
— Нельзя. Еще было бы пятно. И так с противниками… Все надежды на какие-то технические средства, а политика на втором плане. А политика — она решает. Да и сейчас убить Солженицына было бы нетрудно. Я считаю, что посадить было бы лучше. Это я допускаю. А если этот рой раз-раздавить, хлопот не оберешься. С этим надо бороться. Анатолий Кузнецов, ну чего стоит такой писатель? Ничего не стоит. Грош цена. И не жалко, что уехал. А с Сахаровым, конечно, надо считаться. Только, видимо, от него толку не будет, от его друзей, знакомых, окружения. И в известном смысле лечить надо людей, соответствующую среду. Не всегда это дается просто.
18.12.1970, 14.01.1975, 24.05.1975
— Вячеслав Михайлович, на Красной площади диссиденты демонстрацию устроили, распространяли антисоветские листовки…
— То-то смотрю, одна колокольня упала уже. Потрясли землю.
18.08.1976
— Много, конечно, попало, — говорит Молотов. — Конечно, ошибки были при этом, но я не согласен, что это была неправильная политика. Несмотря на ошибки, это было необходимо. И потому мы теперь живем так благополучно. В партии никто не подымет голоса, так сказать, никаких оппозиций нет, правых и левых, — так почистили.
— Сейчас появились диссиденты, при Сталине это было невозможно.
— Как невозможно? Послы бежали.
— Но об этом, кроме вас, никто не знал.
— Тогда об этом не публиковалось, теперь раздувают. Не один посол даже сбежал. Я не все фамилии помню, но некоторые помню.
