— Вот мы здесь, допустим, члены Политбюро, — говорит Шота Иванович, — один из нас исчез, пустое кресло. Говорили на Политбюро об этом?
— Нет, — отвечает Молотов. — В Политбюро всегда есть руководящая группа. Скажем, при Сталине в нее не входили ни Калинин, ни Рудзутак, ни Косиор, ни Андреев. Материалы по тому или иному делу рассылались членам Политбюро. Перед войной получали разведдан-ные. Но все наиболее важные вопросы обсуждала руководящая группа Политбюро. Так было и при Ленине.
Допрашивал ли Сталин Тухачевского? Нет, этого и не нужно было делать.
— Как же вы допустили гибель ряда известных вам людей, не говоря уже о тех тысячах, что пострадали на местах?
— Посмотрел бы я на вас на нашем месте, как бы вы справились, — отвечает Молотов.
…День рождения Молотова. На столе белая скатерть, подаренная двадцать три года назад, на ней вышито: «Вячеславу Михайловичу Молотову в день 60-летия». Сегодня ему восемьдесят три года.
09.03.1973
«Я пишу после каждого съезда…»
— А сейчас я вам расскажу свои новости. В прошлый вторник меня вызывали в парткомиссию. Беседовал с завотделом по поводу заявления о восстановлении в партии. Он спросил, нет ли у меня чего добавить к заявлению.
«Нет».
«Ваше отношение к политике тридцатых годов?»
«Я несу ответственность за эту политику и считаю ее правильной. Я признаю, что были допущены крупные ошибки и перегибы, но в целом политика была правильной».
Первое обвинение, которое мне было предъявлено, — злоупотребление властью в период тридцатых годов. Второе обвинение — участие в антипартийной группе.
«Да, мы допустили определенную групповщину, но мы хотели снять Хрущева, что впоследствии партия и сделала. Мы считали, что это надо было сделать на несколько лет раньше».
Завотделом больше ничего не спрашивал и не комментировал.
17.08.1971
— Я пишу после каждого съезда в ЦК: прошу рассмотреть мое заявление о восстановлении в партии. Один раз меня вызывали — после XXIV съезда партии. Я и пиг шу после съезда, чтобы новый состав ЦК рассмотрел новыми глазами. Выслушали. Поскольку я сказал, что я считаю политику тридцатых годов правильной, несмотря на ошибки, которые были допущены, — «подтвердить старое решение», и все. Тут же мне, конечно, дали отпор: видимо, Молотов не знает, как в жизни происходит дело, оторвался. Догматиком уже не называли, это Хрущев говорил: догматик. Я ни в одной оппозиции не был, я всегда был активным, на виду. Конечно, я допускал ошибки, это я тоже не могу отрицать.
Ленин тоже допускал ошибки и признавал. Сталин сказал, что можно построить коммунизм в одной стране.
Это, конечно, противоречит марксизму-ленинизму. На XVIII съезде. Я и тогда был против этого, но промолчал. А как сделать? Просто меня бы как пушинку вышибли, все — ура, ура! — всем хочется коммунизма. Сталин хотел показать, что он шаг вперед делает. Вот и в Программе тоже.
29.04.1980
— А я сегодня был в Комиссии партийного контроля, — тихо сказал Молотов. — По поводу восстановления меня в партии. Сегодня я второй раз был. Оставили в силе прежнее решение. Меня вызывали пятнадцатого июля по поводу моего заявления на съезд о восстановлении в партии. Там член комиссии прочитал доклад — оставить в силе прежнее решение. Я не очень был подготовлен к ответу и попросил дать мне почитать этот доклад. Вот сегодня и ездил.
Мотивируют злоупотреблением властью. В докладе этого члена комиссии (фамилии не помню, русская такая, несколько неуклюжая фамилия) говорится, что в период тридцатых годов было произведено один миллион триста семьдесят тысяч арестов — слишком много. Я ответил, что надо с этим разобраться, что действительно были незаслуженно пострадавшие, но и без этих суровых мер мы не могли обойтись. Вот, скажем, Тухачевский — на каком основании его реабилитировали? Вы читали процесс право-троцкистского блока в тридцать восьмом году, когда правые объединились с троцкистами? Когда судят Бухарина, Крестинского, Розенгольца и других? Там же прямо говорится, что Тухачевский торопил с переворотом в июне 1937 года! Говорят — не читали, но, мол, все это делалось под нажимом чекистов.
А я говорю: если бы мы не провели такие аресты в тридцатых годах, у нас война была бы с большими потерями. Сегодня я прочитал доклад, написал: «Ознакомился. Напишу письменный ответ».
Я решил ответить письменно, для меня, конечно, не безразлично, что меня не восстановили в партии, но я хочу, чтоб осталось у них письменное мое отношение к репрессиям. Я уж не сказал им, почему они в таком случае не исключили из партии Сталина после смерти!
— Сейчас один Калинин хороший. Даже Дзержинский допускал крупные ошибки — по Брестскому миру, в профсоюзной дискуссии. А Калинин, наверно, не был столь активным?
— Да. Мне один рабочий говорил, что Калинин перед первой мировой войной собирался открыть пивную лавочку.
— А пишут, что он вел кружок нелегальный.
— Это возможно. Я тоже вел нелегальный кружок, и Калинин у меня занимался.
— Калинин действительно был авторитетным или таким показным?
— Он больше был для народа… И был преданным Сталину. Он был особенно близок для крестьянства, поскольку для крестьянства других большевиков не было. Он хороший человек был, безусловно. Качало его немножко вправо, но он от нас старался не отбиваться. И Ворошилов к правым качался… Армия-то крестьянская.
— Но почему, если вас не восстанавливают в партии, во всех энциклопедиях пишут, что вы — член КПСС с 1906 года, и ни слова об «антипартийной группе»?
— В том-то и дело. Я в четырех или в пяти энциклопедиях видел. Видимо, неудобно им писать, что я исключен. Обо мне пишут сейчас, я бы сказал, в нейтральном смысле. Вот только в истории партии под редакцией этого, как его, кандидата в Политбюро, международника…
22.07.1981
— Хрущев заявил на XXII съезде, что якобы Молотов, Ворошилов и Каганович признали решение суда по делу Тухачевского и других неправильным и согласились с реабилитацией Тухачевского и других…
— Нет, — твердо отвечает Молотов.
— «Когда мы на Президиуме ЦК, — говорил Хрущев, — занимались разбором этих дел и нам доложили, что ни Тухачевский, ни Якир, ни Уборевич не совершили никаких преступлений против партии и государства, то мы тогда спросили Молотова, Кагановича и Ворошилова: «Вы за то, чтобы их реабилитировать?» «Да, мы за это», — ответили они. «Но вы же и казнили этих людей, — сказали мы им с возмущением. — Так когда же вы действовали по совести: тогда или сейчас?»
Это Хрущев.
— Понимаю. Я допускаю, что Тухачевский неправильно себя вел и оказался в положении врага не только Сталина, но и партии. Но у меня документов таких не было. А я кое-что помню из этого периода…
— Хрущев спрашивал, были ли вы согласны их реабилитировать?
— Нет.
— «Вы за то, чтобы их реабилитировать?» — «Да, мы за это», — ответили они».
— Я — нет, тем более, не согласен.
— То есть Хрущев извратил ваши слова?
— Да, безусловно. На него ж надеяться нельзя. Он бессовестный человек. Неточен. Примитивен очень. При мне не обсуждался этот вопрос. (Примерно то же самое мне рассказал Л. М. Каганович в беседе: «Хрущев не ставил нам таких вопросов, и ничего подобного не было». Л. М. Кагановичу девяносто семь лет, голова ясная, память хорошая, как и у Молотова в этом возрасте. — Ф. Ч.)
09.12.1982, 09.05.1985
Приехал к В. М. в Жуковку в семнадцать ноль-ноль, тепло, дождик плюс тринадцать градусов.
Когда вошел в коридор, В. М. спускался справа по лестнице. Он в новой голубой рубахе.
— Как на губернском празднике, — говорю, поздоровавшись и расцеловавшись.
— Стараемся, — отвечает Молотов. — Кто теперь лучший из поэтов? — спрашивает он.
— Лучшие умерли, — отвечаю.
— Мартынов умер?
— Умер. Ушли Твардовский, Смеляков, Тихонов, Пастернак…
— Пастернак тоже умер?
— Умер давно.
Молотов забыл об этом. Или не уследил.
Я рассказываю ему о том, что у нас в издательстве «Советская Россия» выходит сборник «Критика 20-х годов». Один из авторов — Н. Осинский. В 1921–1923 годах он был заместителем наркома земледелия, в 1923–1924 годах полпредом в Швеции, в 1929 году работал заместителем председателя ВСНХ. Литератор, критик.
— Это его псевдоним, — говорит Молотов. — Настоящая его фамилия Оболенский. Валериан Валерианович. С аристократической такой замашкой.
— А статьи интересные писал?
— Все-таки, конечно, небезынтересные, потому что он человек культурный и начитанный. Писал в «Правде». Он правый, но с капризами.
— Оппортунист?
