в путче. Но ведь позиция короля долго не была до конца ясна широким слоям граждан, он смог передать свое обращение только спустя семь часов после начала переворота. Люди могли выйти, чтобы заявить о своем неприятии компромисса с путчистами, подтолкнуть короля к действию, ободрить противников путча во власти. В конце концов, и в Португалии середины 1970-х, и в России начала 1990-х действующие органы власти тоже были на месте и даже частично участвовали в путчах, а большая часть армии тоже оставалась в казармах. Значит, спокойствию, выжидательному оцепенению испанцев должно быть еще какое-то объяснение.
Все предыдущие годы испанцы наблюдали, как сверху, из самого центра власти, из дворцов короля и премьер-министра, совершается успешная трансформация политического режима. Возможно, они ожидали, что и этот кризис будет разрешен сверху. Интуиция могла подсказывать им, что властный центр, который завершил 40-летнюю диктатуру, должен справиться и с попыткой реванша.
Власть справилась. Но что, если бы «хирургический» переворот Армады пошел по плану? Если бы король позвал Армаду во дворец? Армада, преодолев сопротивление Техеро, мог бы дойти до депутатов, собрать на консультацию глав фракций, и они от имени всех или почти всех партий могли вынести его кандидатуру на голосование. Тогда королю сложно было бы не утвердить Армаду, ведь это стало бы открытым вмешательством конституционного монарха в политику.
Да и в самом ночном обращении короля не было ничего, что не позволило бы ему утвердить Армаду: Хуан Карлос осудил покушение на конституцию и демократию, но чрезвычайный глава коалиционного правительства, созданного в парламенте из представителей всех партий, мог бы считаться достаточно демократическим и конституционным. И тогда на следующий день, 24 февраля, многие граждане вышли бы на демонстрации за короля, демократию и Армаду, которого благодарили бы так же, как благодарили его, покидая здание парламента после 17 часов плена, Суарес, генерал Мельядо и другие депутаты, не знавшие, что он стоял за путчем. Благодарность была бы искренней, и промежуточное «голлистское» решение могло быть принято, потому что отгоняло призрак военной хунты и гражданской войны.
Есть, похоже, самое простое объяснение, почему Лиссабон и Москва выходили во время своих путчей на улицы, а Мадрид и Валенсия — нет. В Португалии не было гражданской войны, для России она была страшным, но забытым, давним опытом. Испанское общество и особенно испанский политический класс состояли из людей, которые застали гражданскую войну взрослыми или детьми, она им дышала в затылок. И они помнили, что гражданская война началась с того, как горожане в ответ на армейский мятеж вышли на улицы, блокировали казармы и потребовали оружия. И есть повод опасаться, что если бы вечером 23 февраля прошли массовые коммунистические или сепаратистские демонстрации, если бы воспользоваться переворотом захотели баскские или ультралевые боевики, то воинские части, округа и генерал-капитаны, которые замерли в ожидании на пороге путча, тоже вышли бы из казарм и последовали примеру генерала Миланса и подполковника Техеро.
Во время второго за полвека военного мятежа испанцы взяли паузу и ждали решения сверху. Они в каком-то смысле предпочли риск компромисса с силовиками опасности новой гражданской войны. Они не приняли бы классическую военную диктатуру или хунту, но могли принять мягкую, промежуточную диктатуру. И так получилось, что в течение первых критических восьми часов путча следование букве и духу демократической конституции зависело от одного человека — короля Хуана Карлоса, причем в ущерб его собственной власти.
Король и переворот
Армада намекал, что действует от имени короля, генерал Миланс дель Боск говорил своим подчиненным в Валенсии, командующим другими военными округами, офицерам дивизии Брунете, что действует от имени короля, подполковник Техеро уверял своих гвардейцев и захваченных ими депутатов, что все согласовано с королем. На суде, который прошел через год, линия защиты большинства подсудимых, прежде всего самого Техеро, основывалась на том, что они действовали в интересах и по косвенным приказам короля.
Линия защиты другой группы — генерала Армады, майора Кортины, который был связующим звеном переворота и спецслужб, и его подчиненного капитана Гомеса Иглесиаса — выглядела более изощренной. В то время как Техеро, Миланс и другие участники переворота старались напрямую втянуть короля как косвенного соучастника, Армада, Кортина и Гомес Иглесиас преподносили себя защитниками короля, которые в интересах нации делали все, чтобы сначала предотвратить переворот, а потом, когда он начался, удержать его под контролем и найти ему мирное решение. Они всячески отрицали связь короля с переворотом, но делали это так, чтобы у многих создалось впечатление, что они жертвуют собой ради чести короля.
Недоверие к официальным версиям повышает самооценку обычных, далеких от политики людей, которые, выражая сомнение в общепринятых теориях, реализуют свой интеллектуальный суверенитет, стремление смотреть в корень, идти прямо к сути. В этом главная причина популярности конспирологических теорий, которые держатся на распространенной вере в то, что элиты всегда и при любых обстоятельствах хотят скрыть правду от народа. Чем дальше в прошлом оставались события 23 февраля, тем популярней становилась версия, что король как-то причастен к перевороту, — особенно в антимонархических левых кругах.
Этой версии противоречат свидетельства десятков людей, которые виделись и созванивались с королем в ночь переворота, генерал-капитанов и глав силовых ведомств, с которыми Хуан Карлос всю ночь был на связи, журналистов и операторов государственного телевидения, депутата-социалистки Анны Брабато, которую путчисты выпустили из-за ее беременности и которая, выйдя из парламента, дозвонилась до дворца, поговорила с королем и уже через час после начала путча давала в эфирах радиостанций комментарии о том, что Хуан Карлос против переворота. Но главное, переворот увенчался бы успехом, если бы король этого хотел, потому что в течение долгих часов успех переворота зависел от одного человека — Хуана Карлоса I. И в эти часы не было никого, кроме него, кто мог бы остановить переворот.
Если бы Хуан Карлос хотел победы переворота, он мог бы пригласить Армаду во дворец, а не отказывать ему, мог бы направить его в парламент с совершенно другими полномочиями — не освобождать депутатов, а вести переговоры с фракциями о формировании правительства национального единства. В конце концов, он просто мог еще до переворота внести в парламент кандидатуру Армады, а не Кальво-Сотело, и есть вероятность, что партии приняли бы его предложение. Хуан Карлос в ночь переворота мог бы совсем иначе говорить с генерал-капитанами, и они с радостью ловили бы его слова и даже интонации.
Похожие обвинения будут позже адресованы советскому лидеру Михаилу Горбачеву, который то ли сам стоял за путчем ГКЧП, то ли ушел в тень,
