Автор одной из хроник о Тимуре отмечает, что «Эмир Тимур, неизменно удачливый на войне, в том году победил войско с помощью костров и занял город при помощи пыли».
Успех, как всегда у неугомонных татар, оказался горше неудачи. Хуссейн, раздосадованный неудержимостью Тимура, потребовал в виде утешения денег и привилегий, а Тимур угрюмо привел кабульского эмира к одной из святынь и заставил поклясться оставаться верным их дружбе. Хуссейн повиновался, однако требование клятвы его обидело. Оба они были донельзя усталыми, угнетенными ответственностью и ссорами своих приверженцев.
Автор хроники добавляет, что «в их лагерь приехала прославленная Улджай-хатун и ухаживала за больными эмирами».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
БИТВА ПОД ДОЖДЕМ
Что Ильяс-хан вернется, сомнений не вызывало, и Тимур выступил ему навстречу — на равнину к северу от реки Сыр, где монголы откармливали и холили коней перед тем, как вторгаться в татарские земли. Ильяс-хан пришел со всей военной мощью севера, с дисциплинированным и опытным войском, посаженным на лучших коней Азии, с хорошими командирами, с хорошим оружием — их знамена с бараньими рогами блестели над сплоченными сотнями затянутых в кожу всадников.
Монголы были не столь многочисленны, как татары, но Тимур знал им цену, и его разведчики не сводили с них глаз, пока не прибыл эмир Хуссейн со своими горными племенами.
Впервые на поле были собраны все силы татар — барласы и всадники пустыни, джелаиры, войско большого племени селдузов, воины Хуссейна с гурскими племенами и афганскими добровольцами, издалека чуявшими войну. Люди в шлемах и багатуры собрались под знамена.
Почти все были на конях — кроме слуг и нескольких сотен копейщиков и пастухов, охранявших лагерь за траншеями, и не представляли собой легкую иррегулярную кавалерию, которую современное воображение ассоциирует с Азией.
Они носили доспехи, персидские кольчуги из мелких колец, островерхие шлемы со спадающей на затылок и застегивающейся под носом или подбородком стальной сеткой для защиты горла. Плечи покрывали двойные кольчужные наплечники или стальные пластины. Некоторые кони были покрыты кольчужными или кожаными попонами и легкими стальными наголовниками.
Помимо непременных лука или луков, усиленных рогом или сталью, у них были кривые сабли, длинные талвары или прямые обоюдоострые персидские клинки. Копья были у кого легкими, десятифутовыми, с маленькими наконечниками, у кого более короткими и тяжелыми, с железным шаром на заднем конце, предназначенным для пробивания кольчуг. У большинства всадников были железные палицы.
Их подразделениями были сотня, хазара, и тысяча, которой командовал минбаши, полковник. Эмиры были рассеяны по всему войску, на них лежало бремя руководства в бою. Вокруг Тимура и Хуссейна были собраны эмиры их личной свиты, тавачи, и придворные — адъютанты.
Тимур разделил войско на правое крыло, центр и левое крыло, все они в свою очередь состояли из ядра и резерва. Правым крылом, которое он специально сделал самым сильным, командовал Хуссейн. Тимур принял под свое командование слабое левое крыло, где опасность была наибольшей. При нем находились барласские вожди, эмир Джаку и его сотоварищи.
Тимур был окрыленным, восторженным в этом решающем испытании сил. Татары, видя многочисленность и бравость своего войска, преисполнились уверенности. И вдруг хлынул дождь. Настоящая весенняя гроза в открытой степи хлестала струями людей и землю, вела в небесах собственную битву, полыхая молниями и грохоча громами. Мягкая земля превратилась в грязевое месиво, озябшие и ослабевшие лошади проваливались в него по брюхо. В довершение всего вышедшая из берегов река затопила овраги и низины. Вымокшие до нитки воины укрывали от воды оружие как только могли.
Автор хроники с прискорбием объясняет, что этот ливень был ухищрением джете, чьи колдуны вызвали его с помощью волшебного камня{12}. И добавляет, что монголы, зная о предстоящем, приготовили навесы из толстого войлока и войлочные попоны для лошадей, прорыли канавы для осушения своей позиции. Таким образом, он дает понять, что под ливнем, длившемся несколько дней, джете находились в гораздо лучшем состоянии, чем воины Тимура. Во всяком случае, монголы сели на свежих лошадей и двинулись на татарский лагерь.
Тимур выступил навстречу им, и после ритуальных поединков сотни его левого крыло атаковали правое крыло противника. Татары были тут же смяты и отброшены. Джете дружно преследовали их по пятам, и резервная конница Тимура заколебалась.
Перед лицом катастрофы Тимур велел барабанщикам бить наступление и устремился вперед со своими барласами. В том море грязи пришедшие в беспорядок сотни утратили сплоченность и разделились на вопящие, сбитые с толку группы.
Луки в такой мокряди были бесполезны — лошади скользили, падали, и потоки желтой воды покраснели от крови, действовать можно было только саблями, лязг клинков, пронзительное ржанье лошадей, вопли воинов и боевой татарский клич — «Дар у гар!» — превращали равнину в подобие сумасшедшего дома.
Тимур направил коня к знамени командира крыла джете и, приблизясь к монгольскому военачальнику, взмахнул боевым топором. Противник щитом отразил удар и привстал на стременах, чтобы рубануть Тимура саблей, но тут Джаку, не отстававший от своего повелителя, пронзил монгола копьем. Знамя пало.
Тимур снова велел бить в седельные барабаны и литавры, а монголы — которых всегда лишала мужества утрата знамени — начали отступать. На той равнине упорядоченное отступление было невозможно, северные всадники рассеялись и вскоре на своих более свежих лошадях оторвались от преследователей.
Въехав на холм, Тимур окинул взглядом все поле боя. Эмир Хуссейн сражался неважно, и его теснили, только упорное сопротивление всадников резерва сдерживало монголов, центры обоих войск сражались без заметного перевеса одной из сторон.
Тимур подал своим воинам сигнал перестроиться, но это было не быстрым делом. В нетерпении он с ближайшими сохранившими боевой порядок сотнями атаковал теснивших Хуссейна монголов. И продвинулся так далеко, что почти получил возможность обрушиться на них сзади. Под этим внезапным натиском монголы отступили. Ильяс-хан предусмотрительно не вводил в бой резервы и, казалось, был готов покинуть поле боя.
Открывалась блестящая возможность развить успех, и Тимур послал к Хуссейну гонца с настоятельным требованием немедленно перестроить свои тумены и наступать.
— Я разве трус, — воскликнул Хуссейн, — что он приказывает мне при моих воинах?
И ударил посланца по лицу, не дав ему никакого ответа.
Время шло, Тимур подавил гнев и отправил двух родственников Хуссейна объяснить эмиру, что Ильяс готов отойти, нужно немедленно наступать.
— Разве я бежал? — напустился на них Хуссейн. — Почему тогда он настаивает, чтобы я шел вперед? Дайте мне время собрать воинов.
— Худсарма, — ответили посланцы. — О повелитель, Тимур сражается с резервом противника. Смотри!
То ли у Хуссейна взыграла зависть, то ли он был не в состоянии наступать, в конце концов Тимур был вынужден еще засветло отступить. Он встал лагерем в поле и, охваченный унынием, не хотел ни видеть Хуссейна, ни слушать его посланцев. И твердо решил, никогда больше не идти в бой, деля командование войском с Хуссейном.
На другой день дождь полил еще сильнее, однако все еще ожесточенный Тимур выступил против Ильяса в одиночестве, ему преградили путь разрозненные тумены монголов, и он вынужден был отступить. Обратный путь в грозу по болотам и лужам, усеянным тысячами убитых, усиливал его уныние напоминанием о понесенных потерях. Промерзший, охваченный горечью, Тимур ехал молча, его барласы следовали за ним на расстоянии. Он потерпел полное поражение и не мог простить Хуссейна за то, что тот не смог его поддержать.
Хуссейн слал ему гонцов со всевозможными планами отхода в Индию, но Тимур в том состоянии духа не желал слушать ничего.
— Убирайся в Индию или в семь преисподних, — передал он Хуссейну. — Что мне до того?
Тимур поехал в Самарканд, убедился, что город обеспечен продовольствием на случай осады, потом отправился в свою долину набирать новое войско, а джете тем временем подступили к Самарканду.
Приехав, он узнал, что Улджай скончалась от внезапной болезни и похоронена в саване из своей белой накидки в саду его дома.
Со смертью Улджай оборвались узы, соединявшие Тимура с Хуссейном в течение пяти лет. Хуссейн не раз грубо обходился с сестрой, и Тимур это запомнил. Он всегда болезненно воспринимал личные горести и теперь оплакивал утрату супруги. Взяв Джехангира, он поехал с людьми своего племени на юг, снова за реку, к тому месту, где отдыхал прошлым летом с Улджай.
