Говорят, что жители Скандинавии наших дней, миролюбивые и законопослушные, будучи доведены до предела, кончают жизнь самоубийством. Совсем иначе обстояло дело в средневековой Исландии. Ее жители были одной крови с норманнами, и та энергия, которая в европейских условиях находила выход в ведении войн и управлении государственными делами, обращалась исландцами на междоусобные распри и создание произведений литературы. И все же саги содержат в себе гораздо больше, нежели описание кровавых стычек между жителями острова. Они представляют собой общую историю исландской героической эпохи, отражая душу нации. Без этих сказаний мы не сможем должным образом понять и оценить исландский национальный характер: ни присущие ему идеалы и верования, ни те качества, которые привели к расцвету республики, путешествиям к Гренландии, Винланду и развитию исландской литературы. С другой стороны, они же вели к кровавым распрям, гражданской войне, потере независимости и прочим несчастьям. Величайшим из сказаний является «Сказание о сожжении Ньяла», написанное около 1280 года неизвестным автором, проживавшим на юго-западе Исландии. Сведя все ее повествовательное богатство к общему тезису, можно сказать, что в саге повествуется о том, как главный ее герой, Гуннар из Глидаренди, погиб из-за превратностей судьбы и собственного характера. Точно так же были уничтожены мудрый Ньял и вся его семья, и в конце концов человек, который сжег его, и человек, который отомстил ему, мало-помалу пришли к соглашению и примирению. Написанная около 1280 года, спустя двадцать лет после потери национальной независимости Исландии, эта сага является одновременно хвалебным гимном и элегией минувшему величию республики. Из «Сказания о сожжении Ньяла» мы можем узнать о средневековой Исландии и исландцах больше, чем из какого-либо другого, отдельно взятого источника. Это сказание также является величайшим образцом исландского литературного мастерства. Оба эти обстоятельства заставляют нас уделить особое внимание этому произведению»{6}.
Но, несмотря на то что мы называем данную сагу величайшей, она все же не является единственной, так что каждый вправе сам выбрать из сказаний то, которое придется ему особенно по душе. Рыцарски-сентиментальный читатель, скорее всего, отдаст предпочтение тонким чувствам и благородным порывам, отраженным в «Лаксдёла сага»; тем, кто любит высокую поэзию и захватывающие дух приключения, может показаться непревзойденным «Сказание об Эгиле»; в то же время явное пристрастие многих исландцев к сказанию о поставленном вне закона Греттире является убедительным свидетельством того, как целый народ может найти отражение своей судьбы в истории одного человека, Среди менее грандиозных произведений практически безупречным с точки зрения содержания является сказание о Храфнкеле, служителе бога Фрейра. Столь же совершенной можно назвать историю об Отуне Вестфиртере, купившем в Гренландии медведя и подарившем его датскому королю Свейну. При желании этот список можно продолжать и продолжать, но нам следует обратиться прежде всего к одному аспекту исландских сказаний, непосредственно связанному с задачей данной книги.
Являются ли сказания достоверным отражением действительности? Если же нет, то до какой степени мы можем полагаться на них при изучении истории Исландии и путешествий к Гренландии и Винланду?
Все саги брали свое начало в истории. Первая исландская «школа» письменного сочинительства располагалась в Одди и Хаукадале. Именно с ней ассоциируются такие прославленные имена, как Сэмунд Ученый и Ари Торгильссон. Это была аристократическая, в полном смысле слова научная школа, составлявшая истории, генеалогии, анналы, биографические подборки, которые позднее активно использовались создателями саг. При написании своей книги «Либеллус Исландорум» (около 1122–1133) Ари Торгильссон делал столь значительный акцент на подробном освидетельствовании истинности исторических фактов в произведении, что это стало своего рода гарантией подлинности практически всех упоминаемых в его книге фактов. Как мы помним, Ари, согласно утверждению Снорри Стурлусона, был первым исландским автором, написавшим произведение научного характера на национальном языке. Но ко времени создания такого произведения, как «Сказание о Виглундаре», и прочих компиляций XIV столетия исторический элемент из них практически исчез. Между двумя этими крайностями и лежит тот путь, по которому шло развитие исландского письменного сказания, берущего свое начало в исторической традиции — строго научной, как в Одди и Хаукадале, или романтичной, как в Тингейраре на севере страны. Но со временем авторы саг вынуждены были прислушаться к пожеланиям своей аудитории, жаждавшей одновременно наставлений и развлечений. В результате таких изменений исландская сага стала и популярной, и исторически достоверной. Но постепенно творческая фантазия начала преобладать над исторической основой. Если в «Сказании об Эгиле» (1220–1225) оба эти начала находятся в равновесии, то в «Сказании о Ньяле», написанном пятьдесят лет спустя, творческое воображение мастера достигает своего апогея, хотя автор продолжает при этом следовать основной исторической канве. Автор еще более позднего «Сказания о Греттире» (около 1310–1320) куда свободнее обращается со своим материалом, историческая основа которого едва различима под напластованиями чудесного и романтического. Что же касается совсем позднего «Сказания о Виглундаре», то здесь история оказывается полностью погребена под псевдоисторическими событиями.
Из всего вышесказанного следует, что в большинстве тех семейных сказаний, авторы которых с большой ответственностью подошли к задаче подбора и оформления материала, имеется твердая историческая основа. Но нам следует помнить о том, что мы имеем дело с историей в средневековом ее понимании, а также с тем фактом, что авторы сказаний обращались к событиям, имевшим место за два-три столетия до их рождения. Из этого, в свою очередь, следует, что подлинность событий каждой саги необходимо устанавливать заново — через обращение к любым доступным источникам информации, а также путем разделения между достоверными и вымышленными элементами повествования. Наиболее яркими примерами творческого переосмысления создателями саг исторической действительности являются сказания об Эйрике Рыжем и о гренландцах.
В основе этих произведений лежат подлинные события: открытие и заселение Гренландии и попытка заселения части побережья Северной Америки. По прошествии столетий исторические факты обросли добавлениями и искажениями, но суть их оставалась по-прежнему неизмененной, что и подтвердилось в последние два года находкой в Кагссьярссуке-Браттахлиде подлинной церкви Тьодхильд, построенной из торфа, — «неподалеку от главной фермы Эйрика». Подтверждается это и новыми данными о том, что северная часть территории Ньюфаундленда и весь район Священного залива были некогда местом недолгого проживания норманнов. Последние же относили эту область к легендарному Винланду.
Первая республика в Исландии просуществовала почти четыреста лет, если в качестве точки отсчета брать момент прибытия на остров Ингольфа Арнарссона, — и никак не менее трехсот лет, если мы будем рассматривать эпоху поселений (870–930) не как первую главу в истории нового государства, но лишь как вступительную часть к нему. Ближе к концу существования республики ни одна другая нация не работала столь же усердно над уничтожением собственной независимости, как исландцы. Что же касается тех, кому было поручено отвечать за порядок в государстве и служить примером для остальных, то они справлялись со своей задачей из рук вон плохо. Соответственно, из всех периодов исландской истории именно эпоха Стурлунгов — последнее столетие независимости — была отмечена наибольшим количеством стычек и злоупотреблений. Это была эпоха ненасытного стремления к власти и богатству, эпоха эгоизма и высокомерия, приведшая в итоге к гражданской войне, которая полностью истощила нацию. Все многочисленные предательства завершились одним, самым грандиозным: передачей всей полноты власти в руки иноземных правителей. И все же нам следует избегать упрощенных формулировок и категоричных суждений. Так называемые «предатели» сами были жертвами истории и различных обстоятельств — как и те, кого они предали. К тому же в числе таких «предателей» были и те, кого мы с полным правом можем отнести к наиболее одаренным и прославленным людям Исландии.
Никакое отдельное событие или человек не могли привести исландцев к потере независимости в 1262–1264 годах и последовавшему за этим угасанию национальной жизни страны. Само наследие героического индивидуализма исландцев несло в себе угрозу политическому единству нации. Но даже если бы такое единство и было достигнуто, исландцам не так-то просто было бы поддерживать его. Первые поселенцы, а также их сыновья и внуки, отличались высоким мастерством в кораблестроении. На своих кораблях они совершали рискованные путешествия к знакомым и незнакомым землям, торгуя, исследуя и совершая набеги на местное население. Но уже к XI столетию все меньше и меньше вождей имело свои собственные корабли. Те, что принадлежали некогда их предкам, либо были утрачены, либо пришли в полную негодность, а на острове не было деревьев, пригодных для постройки новых судов. В надежных источниках XII столетия встречается на удивление мало воспоминаний о собственных кораблях исландцев, способных плавать не только в прибрежных, но и в открытых водах. В XIII столетии это становится еще большей редкостью. Такое положение дел грозило большими неприятностями народу, населявшему самый неплодородный из всех островов Северной Атлантики. Торговля с другими странами и путешествия по морю стали теперь возможны только благодаря иностранцам (а в XIII веке это означало прежде всего — норвежцам). В этом-то и заключалась самая большая опасность, поскольку и монархия, и церковь Норвегии имели свои собственные виды на Исландию, что для последней закончилось потерей национальной независимости.
