«традиционные игры и состязания», связанным с формами и способами репрезентации игрового наследия, то сейчас наметилась релевантная сегрегация уже и в самом спорте с конкретным выделением «традиционных видов спорта» (со скоростно-силовой составляющей — бег, плавание, борьба, гимнастика, танцы и другое), которым противопоставлены новые виды спорта, рожденные современными технологиями. Инженерные решения трансформировали спорт и стали основой для нарратива новой состязательности в принципиально иной среде: киберспорт, специальные трассы (бобслей, сани, скелетон, велотрек, Формула 1) и технические виды спорта.
Широкий спектр видового разнообразия спорта привел к появлению феномена региональных предпочтений на основе этнокультурных факторов и последующей регионализации в развитии спортивной индустрии. Х. Айхберг описывая культурные особенности, возникающие в контексте регионализации как «грамматические» (grammatikalischen) модели, указывает, что они «различаются не только от региона к региону, но и внутри отдельной культуры». Он заключает, что «в пределах единой культуры может существовать несколько подходов к спорту наподобие того, как в одном языке существует несколько диалектов и социолектов» [Айхберг 2009]. Нам удалось выявить, что региональные предпочтения создают корреляцию с традиционными играми и состязаниями, потому что детерминированы к вмещающему ландшафту и порождаемую им эстетику двигательности.
В теории этноспорта эстетика двигательности соотнесена с «этнометодологией» (1967) американского социолога, исследователя культуры повседневности Г. Гарфинкеля (1917–2011) [Гарфинкель 2012]. Программной задачей этнометодологии, по словам автора, стало выявление и объяснение «социальных фактов бессмертного обыденного общества». В разработанной Г. Гарфинкелем технологии обработки антропологических и социологических данных исключена культурная составляющая, обреченная на бесконечные изменения в условиях перманентной современности и воздействия факторов экстракультурного характера. Методология этноспорта при всей схожести подхода к исследованию обыденного обращена как раз на то, что Г. Гарфинкель вынес за скобки — на исследование эволюции культурной составляющей как результата перманентной деятельности в области игр, формирующей темпоральный статус игрового наследия и транслируемого им символического содержания, которое в большинстве случаев игнорируется в трудах антропологов, культурологов, социологов, экономистов и этнографов.
Здесь надо отметить, что в большинстве трудов в начале XX в. традиционные игры и состязания были представлены сугубо этнографически, что обусловлено отсутствием значимых изменений в их габитусе. Ситуация начала меняться только после Первой мировой войны, когда спорт превратился в мировое движение. В конце первой четверти XX в. практически по всем видам спорта стали проводиться чемпионаты мира, а мультиспортивные олимпийские игры становились все более привлекательными и ожидаемыми, как для самих спортсменов, так и для болельщиков.
Развитие спорта пробудило интерес европейцев не только к своим, но и к чужим — прежде всего азиатским игровым традициям (при том, что аналогичного интереса к Африке и Америке в этом отношении практически не возникло до сих пор и это требует отдельного кросскультурного исследования). Например, наибольшую популярность в Европе получила индийская йога, которая в первоначальном варианте была без асан — главной особенности в манифестации ценностей этой общеизвестной сегодня формы фитнеса. Постурально-ориентированные формы йоги начали появляться только в 1930-е гг., сообщает в своем исследовании английский культуролог М. Синглтон [Singleton 2010]. Появление асан окончательно сформировало современный вид этого направления фитнеса, который не имеет ничего общего с изначальной постуральной религиозной аскезой йогинов, потому что заимствованные ритуалы были совмещены с европейскими гимнастическими практиками made in England.
Другой яркий пример — дзюдо. Этот вид спорта скомпилировал (1882) из различных видов борьбы с использованием транскрибированной лексики и традиционного нижнего мужского белья (ги) в качестве экипировки один из основателей МОК японец Дзигоро Кано (1860–1938). Первые международные соревнования по «борьбе в пижамах», как поначалу называли дзюдо, состоялись (1929) в Германии [Law 2008]. В серии матчей летней школы дзюдо во Франкфурте-на-Майне вместе с немецкими борцами приняли участие выходцы из Японии, развивающие дзюдо в Европе: родоначальник британского дзюдо Коидзуми Гундзи (1885–1965) со своими сподвижниками Тани Юкио и Отани Масатаро, а также тренером Каваиши из Парижа и доктором Ри из Швейцарии [Britain and Japan 2002: 319]. Дзюдо стал первым в мире и, пожалуй, самым известным примером эксплуатации внешней формы традиционных состязаний с полной заменой их содержания на спортивную «начинку».
В поисках альтернативы буржуазному спорту большевики пошли по тому же пути, они решили создать пролетарский спорт, — хотя по факту он оставался все тем же англосаксонским спортом. Один из методистов массовых празднеств О.В. Цехновицер (1899–1941) писал, что демонстрации и карнавалы имеют одну природу и «пролетариат в своих массовых уличных шествиях, даже вызванных событиями огромной остроты, как: нота английского правительства, демонстрация протеста в связи с убийством тов. Войкова и т. д., вводит в шествие моменты полит-карнавала» [Цехновицер 1931: 6]. Одним из наиболее действенных средств для сплочения О.В. Цехновицер считал «национальные танцы, которые, благодаря своей простоте, могут быть сразу исполнены даже никогда не танцовавшими» [Цехновицер 1931: 71], но еще более подходящими ему виделись «физкультурные танцы», переходящие в построения пирамид из человеческих тел, которые успешно разработал начальник Высшей военно-педагогической школы физического образования РККА Я.В. Штангль (1884–1938) [Штангль 1928].
Интересно, что О.В. Цехновицер, упоминая в своей работе множество карнавалов и традиционных игр со всего мира, умалчивает о кастелях (от исп. castells — замки) — «человеческих замках» на религиозных танцевальных процессиях Муишеранга (Muixeranga), до сих пор бытующих на Пиренеях. Не упоминает о них и Я.В. Штангль, чье детство и юность прошли в Европе, где он получил специальность преподавателя Сокольской гимнастики, в которой использовалась заимствованные у каталонцев техники построений человеческих пирамид. Разумеется, советские организаторы шествий использовали только форму этого ритуала, наполняя ее «революционным физкультурным содержанием». Спустя столетие пролетарские инновации воспринимаются уже только в историческом аспекте иллюстраций ушедшей эпохи, хотя породивший их ритуал каталонских кастельеров «Людские башни» по-прежнему существует и даже внесен (2010) в Список НКН ЮНЕСКО [Human towers].
Важно отметить, что О.В. Цехновицер настойчиво рекомендовал после парадов и шествий проводить физкультурные состязания, отмечая, что «последние не раз осуществлялись в празднествах Европы прошлых веков» и постоянно «устраивались во время гуляний до Октябрьского переворота» [Цехновицер 1931: 76]. Очевидно большевики хотели провести дефрагментацию огромного количества элементов традиционной игровой культуры, чтобы редуцировать ее в пролетарском спорте, и для этой цели в 1920-е гг. было издано множество брошюр с подборками игр, пригодных для пролетариата: «Подвижные игры дома и в школе» [Филитис 1920], «Игры и развлечения» [Гориневский 1924], «Беседы по методике и теории игры» [Марц 1925], «Игры для уроков физической культуры» [Бэссак 1925], «Игры и развлечения деревенской молодежи» [Патыш 1925], «Коллективный отдых в рабочем клубе: забавы, игры, танцы, хор» [Харлампиев 1925], «Массовые игры, развлечения и инсценировки по физической культуре для молодежи города и деревни» [Вишневский 1925], «Массовые подвижные и спортивные игры» [Крадман 1925], «Сборник подвижных игр для старшего возраста» [Дюперрон 1925], «Некоторые игры среди оседлого
