на все и некстати обо всем рассказывает». В том году вышел «Хулио Хуренито» Ильи Эренбурга, весь построенный на контрасте между двумя видениями советской жизни – иностранца-сверхчеловека и местного простака. Пройдет полтора десятилетия, и Воланд, Мастер и Бездомный покажут, насколько более сложной являлась та ядерная ситуация.
Профессионального психиатра, с которым консультировался Булгаков по поводу «случая» Ивана, привычное равнодушие последнего к своей судьбе (еще и в странном сочетании с паранойяльной агрессивностью) не устраивало: «Иван Николаевич должен бы по законам психопатологии испытывать чувство тоскливого страха. Ведь ежели человек видит такую „чертовщину“, то не может ему не быть не по себе. У покойного Берлиоза это вами очень отмечено, а Иван Николаевич, как мне кажется, главным образом направляет свою активность по линии преследования врагов и разрушения их замыслов, но ничуть не реагирует на необычность совершающегося перед ним и с ним самим».
Но это для Воланда и Буллита, и в какой-то степени для Цейтлина и Булгакова, жизнь Бездомного кажется невероятной. Для него самого она нормальна, и писатель понимал это лучше психиатра. Истории о «психической переработке», которые рассказывал Всеволод Иванов в «У» (см. гл. VI), тоже кажутся невероятными читателю и тоже не вызывают никакого удивления у героев. Советская жизнь вообще удивительна только для внешнего наблюдателя.
Итак, «иностранный специалист», любитель театра познакомился в Советской России с попавшим в беду местным Мастером, которому без посторонней помощи отсюда не выбраться, да, впрочем, и с ней никак. Всесильный помощник, он покинул Москву и с сожалением оставил писателя с его подругой одних – самим идти по направлению к вечному их дому. Не сумевший помочь ему на этой земле, он, наверно, думал, что лишь развлек его да участвовал в его мечтаниях о тишине, которой тому никогда не давали в жизни. Он не знал, что на последних шагах своего пути этот Мастер вспомнит о нем.
Психологическая и жизненная зависимость от власти давала писателю стимул и материал для творческой переработки всю последнюю часть его жизни. Но, конечно, она не определяла полностью содержание того, что он писал. В романе Булгакова есть огромной важности слои – вся евангельская тема, да и не только она, – которые к отношениям Булгакова с Буллитом не имеют видимого отношения. И в самом образе Воланда есть множество черт, взятых автором из каких-то других источников.
Зависимость Булгакова от Буллита и Мастера от Воланда в чем-то подобна, а в чем-то отлична от другой важной для писателя как раз в это время зависимости – от ходившего к нему в гости врача-гипнотизера Сергея Берга, снявшего за несколько сеансов тяжелую невротическую реакцию. Увлекшись, Булгаков сам стал творить чудеса и за один сеанс избавил своего приятеля от «мрачных мыслей» образца 1935 года. Зависимость включает в себя, как один из своих психологических механизмов, идентификацию с тем, от кого зависишь. Так страдающий Булгаков начал сам проводить гипноз приятелю, отождествившись тем самым со своим избавителем-гипнотизером, а потом, как мы видели, и с ним самим стал говорить суггестивным языком.
Эффективный гипноз – это чудесный апофеоз зависимости одного человека от другого. Не каждый может быть гипнотизером; не каждый оказывается гипнабелен; Булгаков был, и тема гипноза – одна из немногих, пронизывающих собой всю структуру романа: Сперанский лечит гипнозом, Иешуа таким же способом лечит Пилата, и в том, что делала в Москве компания Воланда, «наиболее развитые и культурные люди» (а также и некоторые нынешние литературоведы) тоже видят гипноз. В апреле 1938 года С. Л. Цейтлин, дававший Булгакову советы по «психиатрической» линии романа, прислал Булгакову «классическую книгу о гипнозе». Рационально необъяснимое, в буквальном смысле чудесное искусство гипноза, предполагающее абсолютную пассивность одного субъекта и абсолютную власть над ним другого – и требующее от человека добровольного и благодарного принятия этой власти – на редкость соответствовало по своему духу советской эпохе. Увянув на Западе, где его убежденным противником был Фрейд, оно, единственное из всех видов психотерапии, уцелело и даже расцвело при коммунистической власти, видевшей и поощрявшей множество популярных гипнотизеров, от Вольфа Мессинга в 30-х годах до Анатолия Кашпировского в 80-х.
Булгаков, пациент гипнотизера, и Буллит, пациент психоаналитика, вряд ли обсуждали между собой свой клинический опыт. Важно другое: в страшном, необъяснимом и непредсказуемом мире сталинской Москвы только чудо может спасти человека. Когда остается надеяться только на чудо, тогда оно кажется возможным и, более того, достижимым. Его может творить, и иногда творит, Сталин; его может, наверно, сотворить посол далекой и могущественной страны; его может сотворить гипнотизер; больше того, его может сотворить даже пациент гипнотизера. Условием является то, что другой человек, в данный момент еще более растерянный и запуганный, поверит в возможность совершения чуда над собой.
30 октября 1935 года к Булгаковым приехала Ахматова: «Ужасное лицо. У нее – в одну ночь – арестовали сына и мужа. Приехала подавать письмо Иос(ифу) Вис(сарионовичу). В явном расстройстве, бормочет что-то про себя». Булгаков помогал составить письмо. Потом предложил Ахматовой переписать от руки отпечатанный на машинке текст – так, по его представлениям, было в данном случае лучше. Отвезли письмо Сталину, на четвертый день пришла телеграмма от Пунина и Гумилева – их освободили. Случилось очередное чудо. События, важнее которых для человека нет, зависели от совершения магических действий. Письма самого Булгакова Сталину – тоже магические действия, и когда они не срабатывали, то, значит, были совершены неверно. То, что Замятин получил разрешение на отъезд, а Булгаков – нет, Замятин объяснял тем, что его письмо было написано «четко и ясно», а письмо Булгакова – «неправильно».
Зависимость, как и любовь, бывает разной. Зависимость Булгакова от Сталина, зависимость односторонняя и полная, большая чем зависимость Мольера от «короля-солнца», была все же другого рода, чем отношения Булгакова с Буллитом. При всем различии их социальных положений и жизненных перспектив это было реальное, дружеское и, вероятно, обоюдно интересное общение. В результате Воланд куда больше похож на Буллита, чем Людовик из «Мольера» похож на реального Сталина. Это голос Буллита, любителя роскоши и женщин, Шуберта и Гёте, мы слышим в уговорах Воланда: «Что делать вам в подвальчике? О, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта?» И, в знак общего их иронического интереса к эксперименту по выращиванию новой породы людей: «Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?» Не то
