Важным результатом этих перемен стало то, что стратегия, которая со времен Наполеона до Второй мировой войны часто подразумевала наступления и отступления на расстояния в сотни миль, теперь оперировала гораздо меньшими масштабами. Например, ни одна армия после 1945 г. не пыталась повторить наступление немцев от реки Буг до Москвы протяженностью в 600 миль, не говоря уже о 1300-мильном советском марше от Сталинграда до Берлина. С тех пор дистанции, которые проходили армии, стали гораздо короче. Не было случая, чтобы они превышали 300 миль (Корея в 1950 г.), обычно ограничиваясь 150 милями и менее. В 1973 г. Сирия и Египет столкнулись с неофициальной ядерной угрозой со стороны Израиля. В результате, как впоследствии признавали некоторые их лидеры, они изначально не планировали продвижения вглубь оккупированной территории более чем на 10 и 5 миль соответственно — столь низко пало когда-то великое искусство «стратегии»[861]. В других местах, при конфликте между ядерными державами, как в случае с Индией и Пакистаном, враждебные действия (оспаривание принадлежности отдаленного и практически не имеющего никакой ценности ледника Сиачен), вовсе не подразумевают каких-либо территориальных продвижений[862].
Не удивительно, что после того как ядерное оружие ограничило возможности войны, в теории войны с использованием обычных вооружений воцарился застой. Теоретики, которые в межвоенный период учили вооруженные силы мира, как воевать с помощью оружия или систем вооружений, основанных на двигателе внутреннего сгорания (Джулио Дуэ, Джон Фредерик Фуллер, Бэзил Лиддел Гарт, Гейнц Гудериан), не имели достойных последователей. Многие думают, что во времена «холодной войны» умы офицеров Генерального штаба в Москве были заняты исключительно мыслью о том, как провести блицкриг образца 1940 г., только в большем масштабе, быстрее и мощнее; и наоборот, что 90 % всех разработок НАТО касалось того, как быстро остановить такой блицкриг, а затем, возможно, ответить контрнаступлением, как поступили англичане в Эль-Аламейне в 1942 г.[863] Тем не менее основные аналитические термины, используемые для понимания крупномасштабных военных операций, — такие как наступление, отступление, прорыв, проникновение, окружение, фронт, линии коммуникаций, внутренние и внешние линии, прямое и непрямое действие, — оставались теми же, что и всегда; в результате «Стратегия» Лиддел Гарта, впервые опубликованная в 1929 г., переиздавалась всякий раз, когда начиналась война с использованием обычных вооружений[864]. Возможно, единственным новым понятием, появившимся около 1935 г., был воздушный десант[865]. Во время Второй мировой войны воздушный десант применялся множество раз (с использованием самолетов, а позднее вертолетов) для высадки войск во вражеский тыл, захвата ключевых пунктов и выведения из строя линий коммуникаций. Однако после Суэцкой кампании 1956 г. ни одна армия не прибегала к выброске сколько-нибудь крупных воздушных десантов; не считая использования в противоповстанческих операциях, эта самая передовая идея (которой, впрочем, уже более полувека) пока остается исключительно на бумаге.
Упадок большой войны между государствами, который начался с появлением ядерного оружия и сопровождался резким сокращением военных структур, также отразился в международном праве и обычаях. На протяжении веков, если не тысячелетий, завоевание и захват новых территорий были важнейшей причиной войн между политически организованными сообществами, включая (после 1648 г.) государства. Именно огнем и мечом Людовик XIV завоевал Эльзас, Фридрих II — Силезию, а Наполеон (хоть и на время) — большую часть Европы; то же можно сказать и о Пруссии, получившей в 1815 г. в результате наполеоновских войн Рейнскую область — территорию, которая ранее никогда ей не принадлежала, а также о США, захвативших огромную часть мексиканских территорий в 1846–1848 гг. Еще в 1866 г. именно в результате войны и последующего подписания мирного договора Пруссия аннексировала некоторые северные германские государства, а Италия отобрала у Австрии Венецию. На протяжении последующего полувека завоевание земель продолжилось в Азии и Африке, где местные общества еще не были организованы в государства, и даже стало происходить более интенсивно. В самой Европе дела обстояли иначе. Здесь распространение национализма — означавшего растущую идентификацию людей с государством, гражданами которого они являлись, — по-видимому, начало приводить к изменениям, сделавшим гораздо более сложным осуществление и легитимизацию завоеваний.
Ретроспективно, поворотная точка в процессе, который в конечном итоге привел к тому, что присоединение одним государством территорий, принадлежащих другому государству, стало невозможно юридически и практически, приходится на 1870–1871 гг. Немцы, победив в войне против Франции, как и бесчисленные завоеватели до них, потребовали платы в виде недвижимого имущества. Только что сформированное, но законное республиканское правительство Адольфа Тьера надлежащим образом оформило передачу этой недвижимости победителям, однако вскоре стало ясно, что французский народ не желает ничего отдавать, несмотря на то что подобная процедура неоднократно совершалась в прошлом. Напротив, сам факт, что их завоевали силой, стал причиной того, что Эльзас и Лотарингия были объявлены «священными»; во второй половине XX в. это стало участью каждой пяди оккупированной территории, какой бы незначительной она ни была. Поскольку земля стала священной, люди теперь надеялись на la revanche[866], отныне превратившегося в патриотический долг каждого француза или француженки, к исполнению которого готовились самым тщательным образом. Как ясно предвидел сам Бисмарк[867], из-за изменения в восприятии границ присоединение этих двух провинций (осуществленное по настоянию Мольтке и генерального штаба) стало его самой серьезной политической ошибкой. С тех пор любое государство, имевшее зуб на Германию, могло уверенно рассчитывать на поддержку Франции.
Идея о том, что полный суверенитет, в том числе и неограниченное право государства на ведение войны, в век современных технологий представляет слишком большую опасность, получила новый импульс к распространению после Первой мировой войны, унесшей 10 млн жизней[868]. Уже начиная с первой половины XVII в. выдвигались многочисленные предложения по ограничению прав государств вести войны против соседей. Предлагалось учредить некую международную организацию, которая стояла бы над отдельными государствами, выступала арбитром в их спорах и посылала войска против нарушителей мира. Не считая Сюлли, с подобными предложениями выступали Эмерик Крюсе, аббат де Сен-Пьер, Уильям Пенн, Жан-Жак Руссо, Иммануил Кант, Джон Стюарт Милль и швейцарский юрист Иоганн Блюнчли, — короче говоря, многие ведущие интеллектуалы периода от 1650 до 1900 г.[869] Наконец, в 1919 г. эта идея частично воплотилась в форме Лиги наций. Ее Устав и особенно Статья 10 представляли собой новое слово в международном праве. Впервые в истории территориальная целостность и политическая независимость государств (иными словами, право не быть подвергнутым завоеванию) были признаны фундаментальной международной нормой.
Следующий шаг был сделан в 1928 г. с подписанием пакта Бриана-Келлога. Страны, подписавшие этот пакт, первоначально разработанный министрами иностранных дел США и Франции, обязались «отказаться в своих взаимоотношениях от войны в качестве орудия национальной политики». В последующие годы к нему присоединилось еще шестьдесят одно государство, и поскольку временного предела не было установлено, с точки зрения юридической техники пакт сохраняет силу и сегодня[870].
Однако эти и другие «международные поцелуи», как их называли критики, взявшие себе наименование «реалистов», не смогли предотвратить развязывание Второй мировой войны, величайшей захватнической войны всех времен. Однако это отнюдь не означает, что в качестве индикатора общественного настроения все это не имело никакого значения. Сразу после окончания Второй мировой войны люди, считавшиеся виновными в ее развязывании, предстали перед судом в Нюрнберге и Токио. Предъявляя им обвинение в новом преступлении, о котором не было слышно со времен Гуго Гроция[871], а именно, в планировании и ведении «агрессивной» войны, суды, учрежденные союзниками, опирались на пакт Бриана-Келлога[872]. Аргументы защиты о том, что это был обвинительный акт post facto[873] за преступление, совершенное в то время, когда оно не считалось преступлением, не были услышаны. Самые главные нацистские и японские военные преступники были осуждены за это и за другие преступления, и большинство из них было казнено. Более того, не прошло и 13 месяцев после окончания военных действий, как запрет на агрессивную войну и применение силы для присоединения территорий, принадлежащих другим суверенным государствам, был записан в Статье 2 (4) Хартии ООН. Со временем, по мере присоединения к ООН все большего числа государств, Хартия стала документом, который подписало наибольшее количество участников за всю историю человечества.
