Прежде всего нужно отметить, что в описываемое время единственным законом, действовавшим на всей территории страны, был Судебник 1497 г. Все остальные меры, даже такие важные, как создание на местах специальных выборных органов для борьбы с разбоями (губная реформа), вводились в действие путем рассылки указных грамот по волостям и уездам. В этом отношении грамота игумену Глушицкого монастыря напоминает (по форме!) губные грамоты конца 1530-х — начала 1540-х гг., о которых пойдет речь в следующей главе. Но отсюда следует, что, имея в своем распоряжении только одну указную грамоту, мы никак не можем судить о территориальном охвате упомянутого выше запрета на приобретение монастырями вотчин служилых землевладельцев. Есть ли какие-либо следы этого постановления в сохранившихся архивах других монастырей?
К сожалению, исследователи, изучавшие землевладение Троицкого, Иосифо-Волоколамского, Симонова монастырей, не касались вопроса о том, сталкивались ли эти обители с указанным правительственным запретом. Нижеследующие наблюдения призваны хотя бы частично восполнить этот пробел; не претендуя на полноту, они все-таки могут пролить некоторый свет на интересующую нас проблему.
Сохранилось немало сведений о росте монастырских вотчин в 30-е гг. XVI в. за счет покупок и вкладов по душе. Так, Иосифо-Волоколамский монастырь приобрел в 1534/35 г. у братьев Василия, Григория и Федора Матвеевых детей Ржевского их вотчину — село Никольское и деревню Мелехово в Рузском уезде[1869]. В следующем году Дмитрий Данилов сын Розного, приняв в Иосифове монастыре постриг, передал обители в качестве вклада свою вотчину — пустошь Жеденево в Раховском стане Волоцкого уезда[1870]. Каких-либо санкций верховной власти на эти сделки не понадобилось.
Не действовал упомянутый запрет и в вотчине Троицкого Калязина монастыря. В 1534/35 г. игумен Тихон с братией купил у Федосьи Дмитриевой дочери Гавренева, вдовы Петра Лукшина, с детьми их вотчину — сельцо Голубово в Кашинском уезде[1871]. В 1535/36 г. Калязин монастырь получил два земельных вклада: деревню Савино — от Семена Иванова сына Воронцова и шестую часть (жребий) сельца Маурина в том же Кашинском уезде — от князя Василия Федоровича Охлябинина[1872].
Зато акты Троице-Сергиева монастыря сохранили прямые свидетельства вмешательства великокняжеской власти в отношения обители с ее вкладчиками — светскими землевладельцами. 10 июня 1534 г. кн. М. Л. Глинский дал по своей душе «в дом живоначальной Троицы и чудотворца Сергия» сельцо Звягино с деревнями в Московском уезде[1873]. Но вскоре, как мы знаем, князь Михайло Львович был арестован и умер в темнице, а его владения были конфискованы. Троицкий монастырь получил сельцо Звягино лишь четыре года спустя: 6 мая 1538 г. Некрасу Офонасьеву, который «ведал» на великого князя это бывшее владение кн. М. Л. Глинского, была послана указная грамота с распоряжением — отдать сельцо Звягино троицкому игумену Иоасафу с братией[1874].
Но если в данном случае временную конфискацию сельца, переданного в монастырь, можно объяснить опалой его прежнего владельца, то в следующем эпизоде понять мотивы аналогичных действий властей значительно труднее. 5 апреля 1538 г. от имени Ивана IV была послана грамота Кузьме Всесвятскому, ранее ведавшему по великокняжескому приказу сельцом Куниловом в Дмитровском уезде — бывшей вотчиной Кувалды Семичова; теперь Кузьме было велено отдать то сельцо и деревни игумену Троице-Сергиева монастыря Иоасафу с братией[1875]. Между тем, как выясняется, упомянутый Кувалда Семичов еще в 1532 г. завещал свое село Сергиевой обители[1876]. Чем он провинился и почему завещанное им монастырю село несколько лет (до весны 1538 г.) находилось под арестом, остается неизвестным. Ясно только, что контроль (по крайней мере, выборочный) за отчуждением вотчин светских землевладельцев в пользу монастырей действительно существовал и что содержавшаяся в грамоте Глушицкому монастырю угроза великокняжеских властей «отписывать на себя» вотчины, принятые в монастырь без ведома правительства, не была пустыми словами.
7 мая 1538 г., т. е. на следующий день после упомянутой выше грамоты Некрасу Офонасьеву с приказом отдать сельцо Звягино Троице-Сергиеву монастырю, троицкий игумен Иоасаф получил жалованную несудимую и заповедную грамоту Ивана IV на монастырские села, которые ранее были даны их владельцами к Троице как вклад по душе. Здесь наряду с уже известными нам селами Звягино (вклад кн. М. Л. Глинского) и Кунилово (вклад К. Семичова) упомянуты еще село Никоново и сельцо Назарьево: их дал в монастырь Данило Щукин сын Кутузова, а также село Подчертково в Повельском стану Дмитровского уезда — вклад князя Давыда Хромого (Ярославского)[1877]. Таким образом, эти приобретения Троицкого монастыря получили в 1538 г. санкцию верховной власти.
Вместе с тем нетрудно убедиться в том, что упомянутый контроль над земельными вкладами в Троице-Сергиев монастырь носил выборочный характер и не охватывал все подобные приобретения. Так, в 1536/37 г. Анна, вдова Фомы Александрова сына Скрипицына-Балуева, передала обители деревню Ельник в Переславском уезде, а Ульяна, вдова Селифонта Захарьина сына Печенегова, — несколько деревень в Бежецком Верхе, а также сельцо Пахирево и деревню Дракино в Костромском уезде[1878].
Создается впечатление, что в поле зрения великокняжеских дьяков попадали главным образом крупные земельные вклады и вклады знатных лиц, в то время как мелкие пожертвования рядовых детей боярских или их вдов, представляя собой будничное явление, не привлекали к себе внимание верховной власти и ни в какой санкции не нуждались.
Это предположение подтверждается при обращении к актам Московского Симонова монастыря. В его архиве сохранилась, в частности, указная грамота Ивана IV Чечетке Патокину от 25 апреля 1536 г. об отдаче симоновскому архимандриту Филофею села Дикого в Вышегородском уезде, «что была вотчина Ивана Рудного Кортмазова, а дал то село Иван Рудной в Симонов монастырь за долг и по душе»[1879]. До нас дошла также духовная память Ивана Андреева сына Рудного (Картмазова), которую ее публикатор, Л. И. Ивина, датирует 1531–1536 гг. Как явствует из этого документа, Иван Рудный действительно был должен крупную сумму (100 руб.), но не Симонову, а Пафнутьеву Боровскому монастырю, причем, согласно долговому обязательству (кабале), он не имел права «то село Дикое и з деревнями мимо Пафнотьев монастырь ни продати, ни менити, ни по душе дати»[1880]. Однако в итоге, как мы уже знаем, упомянутое село досталось именно Симонову монастырю, а какое-то время перед тем его «ведал» на великого князя упомянутый выше Чечетка Патокин. Многое в этой истории остается неясным. Ивина обратила внимание на то, что, согласно вкладной и кормовой книге Симонова монастыря, село Дикое было дано обители не Иваном, а Кириллом Картмазовым, причем вклад явился, по сути, скрытой продажей: за половину вклада он получил 200 рублей, а вторая половина предназначалась на помин души[1881]. Как бы то ни было, интерес властей к судьбе этого села понятен: это было довольно крупное земельное владение, к тому же обремененное долгами и, как можно предположить, оказавшееся в сфере имущественных интересов двух монастырей — Пафнутьева Боровского и Симонова.
Тем временем, пока решалась непростая судьба села Дикого, Симонов монастырь покупал одну деревню за другой, и эти относительно мелкие сделки проходили без вмешательства великокняжеской власти. Так, в 1533/34 г. архимандрит Филофей с братией приобрели у Федора Михайлова сына Овцына с детьми их вотчину в Рузском уезде — деревни Бормино, Крушково, Нечесово и др.[1882] В следующем 1534/35 г. они купили у Шарапа Яковлева сына Филимонова с сыном Григорием их деревню Ясенево в том же уезде[1883]. К 30-м гг. относится еще одно приобретение Симонова монастыря — село Демьяново с деревнями в Корежской волости Костромского уезда, купленное у Анфала Волоцкого: купчая на это село до нас не дошла, но оно упоминается в жалованной несудимой и заповедной грамоте Ивана IV, выданной симоновскому игумену Филофею с братиею в июне 1538 г. Там же перечислены и другие купли 30-х гг.: деревни, приобретенные у Ф. М. Овцына, и деревня Ясенево, принадлежавшая ранее Шарапу Филимонову[1884]. Тем самым права Симонова монастыря на эти новые владения были признаны верховной властью, а перечисленные в грамоте деревни получили судебный иммунитет.
Подводя итог сделанным выше наблюдениям, следует отметить, что принятое в советской историографии выражение «борьба с ростом монастырского землевладения» мало подходит для описания соответствующей политики правительства 1530-х гг. Вопреки предположениям А. С. Павлова, И. И. Смирнова и некоторых других исследователей, приобретение монастырями вотчин служилых людей не было законодательно запрещено. Обители по-прежнему охотно скупали и принимали во вклад и в заклад села и деревни светских землевладельцев. Контроль властей за подобного рода сделками существовал, но носил выборочный характер и никак не мог остановить (да и вряд ли имел это своей целью) дальнейший рост монастырских вотчин, который, по единодушному мнению современных исследователей, активно продолжался и в 30-х и в 40-х гг. XVI в.[1885]
