И наконец, 25 декабря 1761 года в 2 часа пополудни умерла императрица Елизавета Петровна.
Глава 14
Несчастное рождество
Этой смерти ожидали уже давно — в конце 1750-х годов Елизавета Петровна болела все чаще и чаще. К своему пятидесятилетнему юбилею в декабре 1759 года Елизавета сильно сдала. Все кремы, мази, пудры, ухищрения парикмахеров, портных, ювелиров были бессильны, приближалась безобразная старость. Австрийский посланник Мерси д’Аржанто осенью 11 ноября 1761 года писал, что государыня не занимается государственными делами, «умственные и душевные силы императрицы исключительно поглощены известными близкими ей интересами и совершенно отвлекают ее от правительственных забот. Прежде всего, ее всегдашнею и преобладающею страстью было желание прославиться своей красотой, теперь же, когда изменение черт лица все заметнее заставляет ее ощущать невыгодное приближение старости, она так близко и чувствительно принимает это к сердцу, что почти вовсе не показывается в публике». С 30 августа посланник только дважды видел ее в театре — вещь прежде немыслимая!
Годы ночной неумеренной жизни, отсутствие всяческих ограничений в еде, питье, развлечениях — все это рано или поздно должно было сказаться на организме царицы. Весь двор был напуган неожиданными ударами, которые стали настигать Елизавету в самых неподходящих местах — в церкви, на приеме. Это были какие-то глубокие и довольно продолжительные обмороки. После них Елизавета подолгу не могла оправиться и оставалась в крайне слабом состоянии. Как вспоминает Екатерина II, «в то время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать».
И тем не менее она не соблюдала режим и старалась жить, как прежде. В декабре 1757 года французский посланник маркиз Лопиталь писал в Париж: «Императрица совершенно не придерживается режима, она ужинает в полночь и ложится в четыре утра, она много ест и часто устраивает очень длинные и строгие посты». Конечно, врачи постоянно занимались здоровьем императрицы. Они полагали, что главной причиной обмороков является тяжелый процесс климакса, неуравновешенность и истеричность больной, а также нежелание ограничивать себя в чем-нибудь. Как и надлежало врачам XVIII века, они выражались туманно и загадочно: «Несомненно, что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Рекомендации докторов: покой, клизмы, кровопускание, лекарства — все это было так отвратительно Елизавете, знавшей всю жизнь только приятное, вкусное и веселое. Чаще всего государыня соглашалась на кровопускание. «Отворение крови», или венесекция, было в те времена самым популярным методом лечения. В этом повинно учение прусского врача Эрнста Шталя — анимизм, согласно которому душа является причиной всех функций тела. Душа в здоровом теле находится в нормальном тонусе, то есть во взвешенном состоянии, которое при болезни нарушается. Вернуть душу в нормальный тонус можно было, по мнению врачей, с помощью кровопусканий, которые заменяли естественное кровотечение, ставшее из-за болезни затрудненным. Но кровопускание приносило облегчение лишь людям тучным, а также тем, кто имел на теле очаги воспаления.
Но бывшей красавице угрожали не только старость и болезни — сама смерть бродила вокруг ее дворца. Очень много шума наделал припадок, который случился с императрицей в Царском Селе летом 1757 года при выходе ее из церкви. Государыня на глазах толпы народа и придворных упала без памяти на землю и пролежала довольно долго. Столпившийся народ видел, как вокруг поверженной государыни хлопотали доктора, которых затем закрыли принесенные из дворца экраны. Стоит ли много говорить, какое впечатление на людей это произвело и какие волны слухов пошли из Царского Села. Такие глубокие обмороки неизвестного происхождения повторялись впоследствии. Они участились в 1761 году, потери сознания сделались довольно глубокими. Французский представитель в России Бретейль писал 23 июля 1761 года: «Уже несколько дней назад императрица причинила всему двору особое беспокойство: у нее был истерический приступ и конвульсии, которые привели к потере сознания на несколько часов. Она пришла в себя, но лежит. Расстройство здоровья этой государыни очевидно».
Все понимали, что наступают последние дни жизни — праздника, который, казалось, никогда не кончится для веселой дочери Петра Великого. Да уж и веселой царицу назвать было трудно: все чаще уединялась она в Царском Селе, никого не принимала, была сверх меры капризна, мрачна и плаксива. «Любовь к удовольствиям и шумным празднествам, — писал французский дипломат Лефермиер, — уступила в ней место расположению к тишине и даже к уединению, но не к труду. К этому последнему императрица Елизавета Петровна чувствует большее, нежели когда-либо, отвращение. Для нее ненавистно всякое напоминание о делах, и приближенным нередко случается выжидать по полугоду удобной минуты, чтобы склонить ее подписать указ или письмо».
Не все обстояло благополучно и в императорской семье. Как мы знаем, семья эта была невелика: императрица, ее племянник великий князь Петр Федорович с женой, великой княгиней Екатериной Алексеевной, и сыном, цесаревичем Павлом Петровичем. Но мира в семействе не было. Автсрийский дипломат Мерси д’Аржанто писал, что кроме недомогания и страха смерти Елизавета испытывает «еще сильное и постоянное неудовольствие, какое причиняет ей поведение великого князя и его нерасположение к великой княгине, так что императрица уже три месяца не говорит с ним и не хочет иметь никаких сношений… она попеременно предается страху, унынию и крайней подозрительности, и нет никакой возможности побудить ее обратить сколько-нибудь серьезное внимание на управление и связанный с ним ход дел».
Неслучайно поползли слухи о намерении императрицы воспользоваться правом самодержицы по собственному усмотрению распорядиться престолом и передать трон «мимо родителей» цесаревичу Павлу Петровичу. Планы эти созрели в кругу Шуваловых, боявшихся, и не без основания, потерять власть при вступлении на престол Петра III. Екатерина II писала, что еще при жизни Елизаветы Иван Шувалов поделился своими сомнениями с воспитателем Павла Никитой Паниным: «Фаворит… Иван Иванович Шувалов быв окружен великим числом молодых людей… [и] быв убежден воплем множества людей, которые не любили и опасалися Петра III, за несколько времени до кончины Ее императорского величества мыслил и клал намерение переменить наследство, в чем адресовал к Никите Ивановичу Панину, спрося, что он думает и как бы то делать». Шувалов якобы говорил Панину, что некоторые думают выслать Петра и Екатерину из России и «сделать правление именем цесаревича». Другие же хотят «лишь выслать отца и оставить мать с сыном и что все в том единодушно думают, что великий князь Петр Федорович не способен и что кроме бедства… Россия не имеет ожидать». Осторожный Панин отвечал, что попытка помешать законному наследнику занять престол неизбежно приведет «к междоусобной погибели, что в одном критическом случае того переменить без мятежа и бедственных следствий не можно».
Неизвестно, правда ли это, но то, что Шуваловы нервничали, очевидно. Они еще раньше пытались «приучить» к себе наследника и его жену. Фаворит оказывал подчеркнутые знаки внимания Петру и Екатерине, а Александр Шувалов был назначен обер-гофмаршалом «молодого двора». Это назначение искомому сближению не способствовало, а судороги лица начальника страшной Тайной канцелярии только пугали наследника и его супругу.
Что думала об этом Елизавета, мы не знаем. Известно лишь, что она взяла к себе новорожденного младенца Павла и посвящала ему много времени. Сохранившиеся письма императрицы за последние годы ее жизни говорят, что она просто пылала любовью к этому мальчику, глубоко и искренне интересовалась его здоровьем и воспитанием, думала о его будущем. Иностранные наблюдатели отмечали «поразительную нежность», которую выказывала Елизавета к Павлу публично, и ее заботу о его воспитании. Однако никаких планов заменить наследника императрица не высказывала — все оставалось по-прежнему. В глубокой любви к Павлу выражалось нерастраченное чувство материнства Елизаветы. Как видно из переписки Екатерины с английским посланником, великая княгиня не очень беспокоилась по поводу смены наследника, полагая, что у Елизаветы слишком робкий характер, чтобы решиться на такой шаг. В этом она не ошибалась: очень осторожная в государственных делах Елизавета никогда не рубила сплеча.
Но и времени ни на что у императрицы не оставалось. Всю осень 1761 года она безвыездно провела в Царском Селе, спасаясь от посторонних глаз. С ней неразлучно находился только Иван Иванович Шувалов. Мы почти ничего не знаем о последних днях жизни Елизаветы — Шувалов никому не рассказывал об этом. Думаю, что Елизавета была в отчаянии. Она всегда боялась смерти и никогда не могла представить, что «дама в белом» придет и за ней. К концу жизни она много молилась и впала в мистику. Мерси д’Аржанто писал, что особое беспокойство Елизаветы связано с ее угрызениями совести и боязнью смерти. От нее старались скрывать все, напоминающее о смерти, запрещено было проходить в траурном одеянии мимо ее покоев, о смерти важных лиц ее уведомляли только через несколько месяцев. Все это позволяло современникам предположить, что Елизавета «никогда не помирится с мыслью о смерти и не в состоянии будет подумать о каких-либо дальновидных, соответствующих этому распоряжениях». В мае 1761 года француз Лефермиер отмечал: «Ее с каждым днем все более и более расстраивающееся здоровье не позволяет надеяться, чтобы она еще долго прожила. Но это тщательно от нее скрывается и ею самой — больше всех. Никто никогда не страшился смерти более, чем она. Это слово никогда не произносится в ее присутствии. Ей невыносима сама мысль о смерти. От нее усердно удаляют все, что может служить напоминанием о конце».
