Отвергалась и преемственность с прежней Россией. Перечеркивалась вся ее история. На этом поприще размахались Бухарин и его клеврет «красный академик» Покровский, объявленный «светилом» исторической науки. Внедрялась установка, что до 1917 г. ничего великого и значительного просто не могло быть. Там лежало лишь «темное прошлое». А история Советского государства началась совершенно новая, с нуля. Труды классиков исторической науки запрещались. Вместо них выходили книги, заполненные грязной клеветой. Все цари, великие князья, государственные деятели, полководцы карикатурно рисовались алкоголиками, сифилитиками, ворами, дебилами, поработителями «угнетенных наций». Русские победы оплевывались, поражения смаковались, достижения отрицались.
Похоронена была и российская культура. За попытки защитить «крепостника» Пушкина, за висящий на стене портрет «офицера» Лермонтова можно было загреметь в чрезвычайку. Появились РАПП и прочие организации, искоренявшие в области культуры все русское и насаждавшие уродливую «пролетарскую культуру». Уж казалось бы, чем не потрафил новым властителям Есенин? Отрекся от Бога в своей кощунственной «Инонии», поддержал революцию, разъезжал по красным фронтам на «поезде им. Луначарского». Но нет, его стихи не нравились. Их называли «мелкобуржуазными», а Бухарин открыто обвинял Есенина в «русском шовинизме». Под руководством завотделом Наркомпроса Штернберга крушилось русское изобразительное искусство, и один из апологетов «новой» живописи Казимир Малевич заявлял:
«Имитативное искусство должно быть уничтожено как армии империализма».
Театральный отдел Наркомпроса возглавил Мейерхольд, призывавший «отречься от России». Приходил в театры в кожанке, с маузером на боку. Строго проверял репертуар, предостерегая:
«Смотрите, как бы за русским названием не скрывался русский православный материал».
А в собственных постановках уродовал пьесы, изображая все русское темным, пьяным, хамским[482].
А на месте разрушенного государства строилось другое. Численность нового государственного аппарата к 1922 г. составила 2,5 млн. «совслужащих» — в 10 раз больше, чем чиновников в царской России, которую принято было клеймить «бюрократической». Впрочем, подавляющее большинство из этих «совслужащих» являлись пешками, ничего толком не умели сделать, лезли из кожи вон, чтобы изобразить работу и не потерять скудный паек из кусочка конины и тарелки жидкой каши. Прослойка истинных руководителей была гораздо уже. И жила гораздо лучше.
Постановлением ЦК «О материальном поощрении активных партработников» была фактически узаконена «номенклатура». В промышленности и сельском хозяйстве этим «активным» устанавливался минимальный заработок 300 руб., работникам ЦК, ЦКК, губкомов — 430 руб. Полагались и надбавки: 50 % для тех, кто имеет семью из 3 человек и больше, 50 % за работу во внеслужебное время. Чисто номинальные отчисления начинались лишь с «партмаксимума» — сумм, превышающих 645 руб. Хотя в это же время средняя месячная зарплата рабочего составляла лишь 10 руб. Ответственные партработники кроме высоких окладов получали бесплатно спецпайки, жилье, медицинское обслуживание, транспорт. Для них дополнительно оплачивались отпуска от 1 до 3 месяцев с возможностью отдыха и лечения за границей. Число «активных партработников», которым были доступны эти блага, составило 15.325 человек, с членами семей — 74.470. Плюс 1920 освобожденных партработников в руководстве советских и хозяйственных органов. И изрядная доля таких привилегированных состояла вовсе не из русских, а из когорты прибывших в Россию «интернационалистов».
Подобным положением, когда складывалась новая элита, а народ бедствовал, возмущались многие рядовые партийцы — в общем-то совершенно непонятно получалось, «за что боролись». Находились и лидеры, которые считали себя обойденными при распределении теплых мест, пытались сыграть на недовольстве «низов». Но считаться с их требованиями новые властители не намеревались. В марте 1921 г. на X съезде партии было принято постановление «Единство партии», о недопустимости фракций. С его помощью стало возможно подавлять любое инакомыслие в коммунистической среде. Если кто-либо выразил мнение, отличное от правящей верхушки, стал обсуждать это мнение с товарищем — это уже можно было квалифицировать как «фракционность». И как нарушение постановления съезда. То есть, подрыв партийной дисциплины, за что полагается нести ответственность. С помощью этого постановления в феврале 1922 г. была разгромлена «рабочая оппозиция» во главе со Шляпниковым, Мясниковым и Коллонтай, часть «фракционеров» исключили из партии и посадили. Нечего воду мутить.
Вот и спрашивается, кто же победил в гражданской войне? Рабочие? Конечно, нет. Крестьяне? Тем более нет. Евреи? Тоже нет. Правда, представители этой нации преобладали в правящей верхушке, заняли все заметные места в советских учреждениях. Но в Берлине в 1923 г. вышел сборник «Россия и евреи», выпущенный несколькими еврейскими общественными организациями, которые отмежевывались от большевиков, как от «предателей интересов и России, и еврейства»[483]. Среди представителей той же нации находились настоящие герои, как Каннегиссер, лейтенант Абрамович. Евреи занимали весомое место не только среди большевиков, но и в других революционных партиях — среди кадетов, меньшевиков, эсеров. Которые оказались отнюдь не победителями, а подверглись гонениям. Но даже те евреи, кто прибился к новой власти, сумел пристроиться на «теплые места» в советской системе, в большинстве своем жили гораздо хуже, чем при царе! Не говоря уж о массе рядовых жителей украинских и белорусских местечек, по которым несколько раз прокатилась туда-сюда гражданская война со всеми ее ужасами, а потом обложенных продразверсткой и налогами. Нет, о «победе» тут говорить не приходится.
Иногда принято говорить и так, что в гражданской войне «победителей не было». Нет, были. Победила «мировая закулиса», силы крупного западного капитала. А проиграл войну — русский народ. Весь. Без деления на красных и белых. Причем проиграл с колоссальными потерями. В 1917–1921 гг. в результате гражданской войны, эпидемий, голода, террора наша страна потеряла, по разным оценкам, 14–15 млн человек. Плюс 5–6 млн жертв голода в 1921–22 гг. Вместе — 19–21 млн. Только погибшими Россия потеряла 12–13 % своего населения. Не считая подорвавших здоровье, раненых, искалеченных. И морально искалеченных.
51. Москва — Генуя, далее везде…
Белогвардейцы Врангеля, эвакуированные из Крыма в Турцию, искренне верили, что борьба за Россию еще продолжится. Что союзники помогут перебросить их на другой фронт — в Румынию, Польшу, где тоже скопились белые отряды и пытались создавать армию Савинков и генерал Перемыкин. Или на Дальний Восток, где еще шла война. Но не тут-то было. Франция, согласившись разместить русских воинов в своей оккупационной зоне, дала понять, что исчерпала этим свои союзнические обязательства. Ни о какой перевозке в другие места даже речи не было. Указывалось, что это слишком дорого. Белогвардейцев разместили в отвратительных условиях, в палаточных лагерях на зимних ветрах и дождях, на скудном пайке, без какого-либо вещевого снабжения и медицинского обеспечения. То и дело унижали. От Врангеля требовали распустить войска, перевести их на положение гражданских беженцев. В лагерях шла беззастенчивая вербовка в иностранный легион — воевать за французов в Алжире, и Марокко. Сюда преднамеренно запускались и другие вербовщики, набиравшие людей на торговые суда, на кофейные плантации в Бразилию.
7 апреля 1921 г. советское радио передало обещание амнистии. И французы тут же ухватились за этот повод, чтобы вообще избавиться от лишней обузы. Дескать, теперь вам ничего не грозит, вот и возвращайтесь в Россию. Одна за другой следовали ноты французского правительства и командования о предоставлении эмигрантам «полной свободы», об «ограждения их от влияния» собственных командиров. 3 ноября 1921 г. большевики повторили «широкий жест» — вышло постановление ВЦИК об амнистии рядовых белогвардейцев. Советская агентура, специально созданные за границей организации «Союза возвращения на родину» уговаривали эмигрантов ехать «домой». И французская администрация поддерживала подобную деятельность. Разрешала вести агитацию в беженских лагерях, от лица союзного командования распространялись листовки, тиражирующие текст большевистских обращений. Чтобы подтолкнуть белогвардейцев к отъезду, им урезали пайки, снимали с довольствия. Доходило и до силовых акций — так, на Лемносе подогнали транспортное судно и под прикрытием пушек миноносца французские солдаты начали насильно загонять содержавшихся там казаков для отправки в Россию.
