Несмотря на то, что сельскохозяйственное производство оставалось на крайне низком уровне, государство изымало основную часть продукции; относительная величина этих поставок превышала часто уровень довоенного времени, который и так был чрезвычайно обременительным. Через различные каналы (обязательные заготовки, натуральные платежи МТС) колхозы передавали государству больше половины урожая[28]. Это было бы не так уж плохо, если бы эти поставки оплачивались соответствующим образом. Однако государственные закупочные цены, установленные на продукцию колхозов, оставались теми же, что и до войны, хотя все остальные цены в стране значительно выросли. Фактически они все еще оставались на уровне цен 1928 г., тогда как цены на промышленную продукцию, получаемую крестьянами, увеличились за прошедшее время в 20 раз. В результате получаемые колхозами денежные средства покрывали лишь незначительную часть издержек производства; перед войной государство платило за сельскохозяйственную продукцию мало; теперь же оно получало эту продукцию практически даром[29].
Выручка колхозов от продажи продукции государству, то есть поступления от реализации продукции основного их производства, составляла меньшую часть их доходов; все остальное они получали за счет различных дополнительных работ и в результате торговых операций на свободном рынке[30]. В сумме это все составляло весьма незначительные денежные величины, и из этого мизерного дохода надо было покрывать производственные издержки и выкраивать кое-что на новые капиталовложения. Почти ничего не оставалось для оплаты тяжелейшего труда колхозников. Затраты труда измерялись с помощью условной единицы — трудодня, оплата производилась в конце года частично в натуральной форме продуктами, частично деньгами в соответствии с количеством выработанных /312/ трудодней. Но в большинстве колхозов эта оплата была смехотворно мала, к тому же она стала даже меньше, чем до войны: за день выплачивалось несколько копеек плюс килограмм зерна. Немало было хозяйств, где люди не получали и этого[31]. Как правило, колхозник и за год не зарабатывал столько, сколько рабочий в месяц.
До войны в деревне соблюдался негласный компромисс, в соответствии с которым крестьянам в середине 30-х гг. было позволено обрабатывать свои мелкие огородные участки. После войны очень часто делалось то же самое. В коллективном хозяйстве отрабатывали, как правило, только норму, от которой не могли уклониться. Несмотря на то, что оставался в силе закон военного времени, предусматривающий уголовное наказание для тех, кто покидает свое рабочее место, 16% колхозников не вырабатывали положенного обязательного минимума трудодней[32]. Продажа на рынке того немногого, что выращивалось на мелких индивидуальных участках, была более выгодной, чем труд в колхозе. А в ряде случаев эти участки, общая площадь которых составляла лишь 6 процентов всех засеваемых угодий страны, приносили больше продукции, чем все колхозы и совхозы; так обстояло дело с производством картофеля, мяса, молока, яиц[33]. Но и этот сохранившийся с довоенных времен молчаливый компромисс был нарушен правительством Сталина во второй половине 40-х гг. Индивидуальные хозяйства были обложены чрезвычайно высокими налогами, денежными и натуральными, с тем, чтобы заставить таким образом крестьян работать в колхозах. Помимо стремления регламентировать труд введение этих налогов должно было ограничить наиболее прибыльную частную хозяйственную деятельность; оно нанесло удар, например, по владельцам поголовья скота, а также по тем, кто возделывал фруктовые сады. В ответ крестьяне начали избавляться от коров и вырубать фруктовые деревья, чтобы выращивать картофель: в 1950 г. 40% крестьянских семей не держали молочного скота, в том числе более 15% вообще не имели домашних животных[34].
Эта политика имела глубокие последствия не только для развития сельского хозяйства, но и для всей ситуации в советском обществе. Несмотря на успехи индустриализации, СССР оставался страной по преимуществу сельскохозяйственной[35]. Крестьяне не имели возможности протестовать, они искали случая покинуть деревню. Бегство из колхозов ускорилось начиная с 1948 г. Все еще действовал старый закон 1932 г., запрещавший крестьянам покидать деревню без специального разрешения[36]. Но способы уехать из села все же существовали, так как расширяющиеся промышленность и строительство остро нуждались в рабочей силе и рекрутировали ее, где только можно. Число колхозников снизилось с 66 млн. в 1947 г. до 62 млн. в конце 1950 г. Уезжала прежде всего молодежь, которая не была привязана к дому; в селе оставались пожилые люди. Но и у тех, кто остался, было немало возможностей уклоняться от работы /313/ непосредственно в сельском хозяйстве, поскольку они могли наниматься на сезонные земляные работы или на лесозаготовки. Уход из деревни населения нанес новый ущерб, дополнив потери времен войны: в 1950 г. трудоспособное население колхозов составляло немногим более половины уровня 1940 г. Та же тенденция господствовала и в первые годы последующего десятилетия. В деревне оставались в основном женщины, работавшие и в колхозах, и на собственных участках. А когда наступало время убирать картофель, то на колхозные поля приходилось присылать солдат или городских жителей, как это делалось во время войны, поскольку крестьяне выполняли эту работу явно неохотно[37].
Между различными районами страны образовались глубокие диспропорции. Хотя цены на все виды сельскохозяйственной продукции были чрезвычайно низкими, они все же устанавливались по-разному на разные культуры. Цены на хлопок, незаменимое сырье для промышленности, были довольно высокими, и возделывание его приносило неплохой доход; те немногие запасы удобрений, какие были в стране, использовались в производстве именно хлопка, которое сосредоточивалось в республиках Средней Азии. В Закавказье, где выращивались другие привилегированные культуры (чай, виноград, фрукты), поставки продукции села на городские рынки были облегчены и были делом выгодным. Колхозы этих регионов получали более высокие доходы и, таким образом, могли лучше оплачивать труд крестьян[38]. Средняя Азия и Закавказье не знали к тому же военных разрушений. В центральных же областях страны, в нечерноземных и черноземных краях России, в Белоруссии, северо-западной зоне страны, то есть в районах и так менее благоприятных по природным условиям, положение складывалось просто бедственное[39]. Они были опустошены в ходе военных действий, и им же был нанесен наибольший ущерб государственной политикой, так как в этих областях выращивались наименее рентабельные сельскохозяйственные культуры. Немногим лучше было положение на Украине и в целом в зерновых районах Юга. Разница между заработками колхозников Узбекистана и Кавказа, с одной стороны, и доходами крестьян Белоруссии или России — с другой, выражалась соотношением 10:1. В первой группе районов доходы крестьян росли в сравнении с довоенным периодом, сельские жители второй территориальной группы были обречены на нищету.
Ущерб был нанесен очень многим районам страны. Сельское хозяйство переживало длительный период упадка, из которого в будущем ему будет так трудно выбраться. Подъем в послевоенные годы наблюдался только в производстве ограниченного числа сырьевых культур. Но это относилось не ко всем видам производства сельскохозяйственного сырья для промышленности. Успех сопутствовал главным образом производству хлопка. В других секторах, в производстве свеклы или подсолнечника, положение улучшалось довольно медленно, урожаи не соответствовали плановым заданиям. /314/ Льняные поля, которые когда-то были гордостью северо-западной части страны, запустели[40]. Что касается зерновых, то урожаи этих культур росли медленно и так и не достигли уровня лучших довоенных лет; начиная же с 1950 г. и позже прогресс в этой области вовсе прекратился. Животноводство переживало тяжелейший кризис, производство животноводческой продукции было ниже предреволюционного уровня, который не был перекрыт и в довоенные годы[41]. Урожайность сельскохозяйственных культур была крайне низкой. Часть производимой продукции гибла из-за халатности и ограниченности материальных и технических ресурсов.
Ввиду трудностей в снабжении страны продовольствием, которые наблюдались в тот период, была ликвидирована даже минимальная автономия, какой колхозы обладали перед войной. Споры о методах организации труда в колхозах, которые велись ранее[I], были прекращены; была введена полностью унифицированная система, исключающая какие-либо материальные стимулы. Председатели колхозов и бригадиры, за редким исключением, не обладали необходимой квалификацией, как правило, они имели лишь начальное образование[42]. Были ли они людьми усердными или нерадивыми, имело мало значения для хода дела в хозяйстве. Подлинное руководство колхозами осуществлялось вышестоящими органами, прежде всего районным звеном управления (в особенности райкомами партии) и их уполномоченными: колхозы не имели права по своему разумению решать ни один действительно важный вопрос; сверху определили даже то, в какое время начинать сев на каждом поле. Хотя в теории пост председателя оставался выборным, тем не менее, в действительности людей на эту должность назначали по решению райкома, снимали их таким же образом. Председатель нес ответственность перед руководящими органами за выполнение плана заготовок продукции и должен был обеспечивать поставки любой ценой; в свою очередь, районные руководители подвергались такому же давлению и поэтому изымали сельскохозяйственные продукты повсюду, где могли их найти, так что лучшие хозяйства должны были покрывать дефициты в поставках, которые образовывались по вине слабых колхозов. Даже лучшие колхозы теряли всякий стимул в развитии производства. В сельском хозяйстве утвердились теории академика Лысенко, которые на бумаге обещали прекрасные результаты. Его методы в приказном порядке внедрялись по всей стране, /315/ единственным результатом чего было дальнейшее углубление кризисной ситуации[43].
