События в Белоруссии во многом повторяли украинские. Наиболее болезненными для национальных чувств белорусов были: языковой вопрос, радиоактивное загрязнение (большая часть осадков после взрыва в Чернобыле выпала именно в Белоруссии), а также обнаруженные в Куропатах под Минском массовые захоронения жертв сталинских репрессий. Для того чтобы добиться сооружения там мемориала, а также проведения независимого расследования сталинских преступлений в Белоруссии, было создано общество “Мартиролог”.
В октябре 1988 г. “Мартиролог” и несколько других неформальных групп организовали в Минске антисталинскую демонстрацию. Власти разогнали ее при помощи отрядов милиции особого назначения, вооруженных дубинками, слезоточивым газом и водометами. Но помощь явилась от всесоюзной гласности: ведущий белорусский писатель Василь Быков опубликовал в московской прессе письмо протеста. Союз писателей Белоруссии объявил, что в его помещении будет проводиться регистрация лиц, желающих вступить в Народный фронт “Обновление”. Литовцы к тому времени уже восстановили силы и предоставили “Обновлению” место для проведения его первого съезда, который состоялся в июне 1989 г. Народный фронт был ведущей силой “Демократического блока”, который на выборах в марте 1990 г. завоевал около 20% мест в белорусском парламенте.
В отличие от Западной Украины в XIX в. западная часть Белоруссии входила в состав Российской империи. Поэтому рассадником национальной культуры и националистических настроений она не стала. Возможно, именно по этой причине стремление Белоруссии к суверенитету было менее решительным и имело по преимуществу не националистический, а экономический и антикоммунистический характер. Белорусская декларация о суверенитете от 27 июня 1990 г. была совершенно идентична украинской, в том числе и в пункте, касавшемся подписания Союзного договора. Однако серьезного раскола в Компартии Белоруссии не было — казалось, ее вожди задались целью наглухо отгородиться от московской перестроечной заразы.
Самый серьезный вызов их власти исходил не от Народного фронта, но от рабочего движения. В ответ на санкционированное Москвой в апреле 1991 г. повышение цен поднялась волна забастовок. К экономическим требованиям очень скоро добавились и политические: об упразднении парторганизаций на производстве и в правоохранительных органах, о национализации партийной собственности, о проведении подлинных многопартийных выборов и о полном суверенитете. В Белоруссии с этими забастовками справиться не мог никто — оставалось только уповать на подписание Горбачевым и Ельциным Ново-Огаревского соглашения.
Фактически власть Коммунистической партии не была поколеблена вплоть до провала Августовского путча, когда Верховный Совет Белоруссии провозгласил независимость и избрал своим председателем физика-ядерщика Станислава Шушкевича, чья кандидатура была предложена Народным фронтом.
Русские пребывали в состоянии неопределенности и разброда. Несмотря на то, что их культура и язык использовались как инструмент угнетения, они подвергались эксплуатации и дискриминации ничуть не меньшим, чем другие народы, и прекрасно это сознавали. Русскому языку ничто не угрожало, однако прочие причины недовольства были у русских совершенно те же, что и у остальных: разрушение окружающей среды, подрыв культуры, религии, истории и традиционного образа жизни. Кое в чем причин для недовольства у русских было даже больше — РСФСР не имела собственной коммунистической партии, столицы и Академии наук — в Москве, столице СССР, были преимущественно общесоюзные организации.
Это ненормальное положение — прямое следствие двойственной природы первой советской конституции, а также тех манипуляций, которые производили с ней впоследствии коммунисты.
Перестройка усилила комплекс неполноценности у русских. Смутное и тягостное ощущение, что их принесли в жертву, усугублялось также откровениями гласности и ростом антирусских настроений в республиках. В то же время русские ощущали себя ответственными за Союз — ведь это, с исторической точки зрения, была их империя, они населяли все ее уголки и считали ее своей родиной.
Двойственное положение, в котором очутились русские, не позволяло им создать народный фронт по примеру многих других народов СССР. Поэтому русские национальные чувства находили самые разнообразные отдушины. На одном из полюсов размещались чернорубашечники из “Памяти”, которые нашли докоммунистических козлов отпущения, ответственных за унижения русского народа, — ими оказались жиды и масоны. Позиции “возрожденцев” были особенно сильны в Союзе писателей РСФСР и в журнале “Наш современник”. Они благосклонно относились к свободе слова и к критике сталинистского прошлого, которую они сами и начали в 70-х гг., но при этом предупреждали об опасностях, которые несли с собой “эксцессы” западной культуры, в частности, поп-музыка и порнография. Они также пугали население перспективой превращения России в простой придаток западной экономики. По их утверждениям, радикальная экономическая реформа приведет к обнищанию народа, поляризации общества и потере общинного духа. То, что они предлагали вместо этого, было близко идеям Шумахера и Зеленому движению в Европе: развитие малого производства и “цивилизованной кооперации”, основанной на традиционной для России крестьянской артели.
Поскольку нерусские по происхождению жители России и русские демократы западного типа относились к националистам с растущей неприязнью, они были вынуждены вступить в союз с теми самыми силами, которых на протяжении 70-х гг. поносили сильнее всего, — с консервативной частью партийно-государственного аппарата. И те и другие стремились сохранить Советский Союз и замедлить движение в сторону рыночной экономики. Этот союз, который никак не был оформлен официально, но существовал де-факто, лишил националистов той поддержки, на которую они, в принципе, могли бы рассчитывать — на выборах 1989 и 1990 гг. они потерпели сокрушительное поражение. После этого националисты сделали ставку на авторитарный переворот.
Одной из причин обострения этнических проблем в ходе перестройки было то, что не удалось возродить экономику на общесоюзной основе. Действуя в духе новосибирского доклада, Горбачев пытался децентрализовать командную систему управления экономикой, сокращая количество принудительных плановых показателей и предоставляя предприятиям право заключать прямые договоры друг с другом и заказчиками, вместо того чтобы, как обычно, получать плановые задания от центральных министерств. Соответственно была понижена роль министерств и упразднены промышленные отделы ЦК, ранее ответственные за управление экономикой. Но вскоре выяснилось, что сохранившиеся министерства могут по-прежнему командовать даже при контрактной системе — предприятия не имели вообще никакого опыта самостоятельного поиска заказчиков и потому полностью зависели от министерств.
Если уж в промышленности не было никаких радикальных перемен, то что говорить о сельском хозяйстве. Бухарина, действительно, реабилитировали и разрешили крестьянам брать в аренду участки земли на срок до пяти лет. Но частной собственности на землю по-прежнему не было, а коллективные принципы сельского хозяйства оставались в силе. Колхозники очень медленно становились фермерами-арендаторами — отчасти из-за того, что колхозы и местные власти крайне неохотно предоставляли им землю, отчасти же просто потому, что у них не было никакого опыта индивидуального ведения хозяйства (кроме того, что они приобрели на своих мизерных приусадебных участках). Не было и необходимых им машин и оборудования. К тому же крестьяне привыкли к постоянным переменам партийной политики в области сельского хозяйства и не собирались связываться с частными владениями, не будучи уверенными, что эта деятельность встретит правительственную поддержку. Провал реформы сельского хозяйства во многом лишил Горбачева общественной поддержки, поскольку для многих критерием оценки его деятельности было наличие продуктов в магазинах.
Главным горбачевским нововведением в области экономики стали кооперативы, по сути частные предприятия, занятые производством товаров народного потребления и услугами. Это новшество было действительно удачным, однако именно оно внесло окончательный развал в экономику в целом. Во многих городах появились рестораны, парикмахерские, овощные магазины, автомастерские и т.д., где снабжение было гораздо лучше, чем в государственных предприятиях. Качество нередко тоже было выше — но и цены превышали государственные в три или четыре раза. Многие граждане СССР пользовались их услугами — платить, конечно, платили, но ругали кооператоров спекулянтами. Это было не просто проявление угрюмого российского эгалитаризма[31]. Кооператоры работали в условиях дефицита и потому вынуждены были завышать цены. Они сами этот дефицит и усугубляли, вступая в сговор с правительственными чиновниками, ответственными за материально-техническое снабжение. Такие сделки всегда были необходимы для того, чтобы плановая экономика вообще могла функционировать: хоть теперь многие подпольные предприятия легализовались в качестве кооперативов, старые связи по-прежнему сохранились.
