Во время предвыборной кампании произошло событие чрезвычайной важности: КПСС наконец-то отказалась от своей монополии на власть. Это свидетельствовало о том, что она сама начала сомневаться в собственных способностях осуществлять исполнительную власть и в возможности сохранить целостность Советского Союза. Горбачев расширил свои президентские полномочия, которые заменили бы власть партии, но было совершенно ясно: реальная власть переходит в союзные республики. Это означало, что в течение 1990 г. республиканские верховные советы стали ареной событий совершенно нового рода — борьбы между ставленниками номенклатуры и радикалами (последние по-прежнему находились в меньшинстве повсюду, кроме Армении, Грузии, Молдавии и республик Прибалтики). Разворачивались эти события вокруг понятия о суверенитете, смутного и изменчивого. Для радикалов оно означало воплощение их мечты о демократии и национальном самоопределении. Для аппаратчиков это была просто власть, в том числе и власть отвергать навязываемые Москвой крайне для них неприятные перестроечные новшества.
Именно благодаря этим событиям в 1990 г. большинство союзных республик заявило о своем суверенитете — начало этому процессу положила Литва, фактически объявившая себя независимой. В какую бы словесную форму эти декларации ни облекались в каждом конкретном случае, республиканские верховные советы обязательно заявляли о первенстве местных законов над теми, что принимались в Москве. Сделав ставку на суверенитет России, Ельцин смог сначала стать спикером российского парламента, а после, в июне 1991 г., стал первым всенародно избранным Президентом России.
Те политические силы, которые желали сохранить Союз, тоже спешили организоваться для сопротивления “параду суверенитетов”. Эти попытки привели к тому, что первоначально многие русские националисты сотрудничали с коммунистами, поскольку опасность, с их точки зрения, им угрожала одна и та же. Для русских национальное освобождение вовсе не означало автоматическое отделение от Советского Союза; напротив, многие российские патриоты, причем не только национал-большевики, но и некоторые возрожденцы, считали, что русские унаследовали от предков родину, простирающуюся на весь СССР, а не только на РСФСР. Даже некоторые из тех русских патриотов, которые раньше находились в глухой оппозиции коммунизму, вроде сибирского писателя Валентина Распутина, теперь готовы были вступить в союз с аппаратом КПСС ради достижения общей цели — сохранения Российской империи.
Теперь к Интерфронту в странах Прибалтики добавился Объединенный фронт трудящихся — он был создан в Ленинграде в сентябре 1989 г. для того, чтобы поднять “ведущий класс” на защиту социализма и единства Советского Союза. Вскоре явилось и сонмище аналогичных организаций, объединявших солдат, служащих, деятелей искусства и т.д. В декабре 1989 г., готовясь к местным и республиканским выборам, они в качестве противовеса “Демократической России” создали Блок социально-патриотических движений России. Его предвыборный манифест провозглашал: “Отечество в опасности!”. Блок получил ничтожное количество голосов, как правило, менее 10%.
Потерпев поражение на выборах, социал-патриоты попытались добиться своих целей иными методами. Главным их органом стала депутатская группа “Союз”, которая на Съезде Народных депутатов СССР была создана для противодействия Межрегиональной группе. Ее лидерами были, в основном, выходцы из союзных республик, русские по происхождению — Юрий Блохин из Молдавии, полковник Виктор Алкснис из Латвии. После того, как партия отреклась от своей монополии на власть, они требовали возродить и укрепить другую опору империи: Вооруженные силы, КГБ и недавно созданные специальные части милиции — ОМОН.
Тем временем Горбачев пытался спасти Союз по-своему — комбинируя реформу экономики и новый Союзный договор. Беда была в том, что он пытался совместить несовместимое, и его попытки как-то контролировать ход событий выглядели все более безнадежными.
В сфере экономики он мог бы пойти навстречу требованиям радикалов и удовлетворить их, если бы принял план академика Шаталина. Этот план принимал понятие частной собственности на средства производства (в том числе и землю); признавался и суверенитет союзных республик и не предусматривались никакие попытки установить над ними союзный контроль; в качестве первого шага предлагались антимонопольные меры и приватизация предприятий, что должно было сочетаться с резким сокращением государственных расходов (это предполагало отказ от крупного промышленного строительства, почти полное прекращение помощи другим странам и резкое сокращение военных расходов).
Какое-то время летом и ранней осенью 1990 г. казалось, что Горбачев действительно принял план Шаталина. Но его оппоненты сыграли на страхах Горбачева. Они совершенно правомерно полагали, что воплощение в жизнь плана Шаталина лишит партийно-государственный аппарат экономической власти, которая основывалась на подчиненных центральным министерствам предприятиях военной и тяжелой промышленности. При поддержке министра финансов Валентина Павлова правительственная команда разработала альтернативный план. Горбачев нервничал — его старые товарищи отвергали предложения Шаталина, к тому же он не знал, насколько можно доверять радикалам. В итоге он предложил соединить оба плана — Ельцин назвал это свадьбой ежа со змеей.
В конце концов Горбачев принял решение. Он отверг план Шаталина и назначил Павлова премьер-министром, чтобы тот смог воплотить в жизнь свои предложения. К тому же он сместил и министра внутренних дел Вадима Бакатина, который вел с союзными республиками переговоры относительно предоставления им всей полноты власти над полицейскими силами. Вместо Бакатина министром стал Борис Пуго, бывший шеф латвийского КГБ. Вместе с министром обороны Дмитрием Язовым и председателем КГБ Владимиром Крючковым двое этих новых министров составили группу высших государственных деятелей, полных решимости сохранить целостность Советского Союза и — по возможности — власть партийного аппарата. Видимо, именно они инспирировали демонстрацию силы в Прибалтике в январе 1991 г.
В марте 1991 г. эта группа предприняла вторую попытку повернуть вспять общее движение к демократии, что совпало с попытками сместить Ельцина с поста спикера Российского парламента. Марш протеста в защиту Ельцина в центре Москвы был запрещен, а улицы были перекрыты войсками. Возможно, помня о событиях в Праге и Лейпциге, тысячи людей нарушили запрет и вышли на улицы. После нескольких часов напряженного ожидания стало ясно, что войска просто стоят и смотрят на демонстрантов. В парламенте же группа коммунистов переменила фронт и спасла Ельцина от выражения ему вотума недоверия.
Напуганный возможным поворотом событий, явно чреватых насилием, Горбачев частично пошел навстречу требованиям радикалов. На своей загородной даче в Ново-Огареве он достиг согласия с Ельциным и лидерами других республик относительно нового Союзного договора: в соответствии с ним республики должны были получить значительную власть. В обмен на это условие Ельцин взял на себя обязательство способствовать прекращению нараставших в тот момент политических стачек. Это соглашение было попыткой расчистить путь к радикальной децентрализации СССР.
Однако противники этого придерживались иной точки зрения. Они полагали: то, что должно произойти, приведет к окончательному развалу Советского Союза. 19 августа, за день до подписания нового Союзного договора, они начали действовать, чтобы не допустить этого. Вице-президент Геннадий Янаев, поддерживаемый Государственным Комитетом по чрезвычайному положению, выступил с заявлением, что он взял на себя исполнение обязанностей президента СССР, так как Горбачев заболел. В состав ГКЧП входили Крючков, Язов, Павлов и Пуго. Комитет объявил в стране чрезвычайное положение с целью “преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политических, этнических и гражданских раздоров, хаоса и анархии, угрожающих безопасности и жизни граждан Советского Союза и независимости нашего Отечества”.
Примечательно, что в обращении этом не было ни единого упоминания о Коммунистической партии, да и сам его язык не содержал ни малейших следов марксистско-ленинского мышления. Содержание документа было насквозь имперским и употреблялись там такие понятия, как единство, закон и порядок, не обошлось также и без упоминания о позиции, занимаемой Советским Союзом в мире.
Первое, что бросается в глаза, — импровизированность переворота, несмотря на то, что подготовка его велась на протяжении нескольких месяцев. Весьма вероятно, его участники рассчитывали на то, что Горбачев, который находился на отдыхе в Крыму, присоединится к ним — и были ошарашены его отказом. Возможно, они рассчитывали и на то, что с возвращением привычной власти все незамедлительно подчинятся ее приказам. Если так, то они не учли тех глубинных изменений в настроении людей, которые принесла перестройка. Как бы то ни было, но оппозиционные политические деятели не были арестованы (в отличие от Польши в декабре 1981 г.), сохранилась также и связь с внешним миром. Оппозиционные газеты, правда, были запрещены, но умелое пользование множительной техникой привело к тому, что на улицах и станциях метро часами висели листовки, денонсировавшие распоряжения ГКЧП
