Руководствуясь этой программой, левые коммунисты победили в апреле 1918 года Ленина и надолго ввергли Россию в утопию моментального социализма.
* * *
Бухарин остался лидером левых коммунистов, но после поражения, связанного с Брест-Литовским договором, отошел от руководства оппозицией, предоставив другим спорить с ленинской концепцией государственного капитализма. Главным теоретиком левого коммунизма был Валериан Оболенский, более известный по своему псевдониму «Н.Осинский». [Подробнее о нем см.: Энцикл. словарь Гранат. Т. 41. Полут. 2. С. 89–98. Его осудили в 1938 г. (вместе с Бухариным) и, по-видимому, вскоре расстреляли — якобы за участие в подготовке покушения на Ленина. См.: Conquest R. The Great Terror. N.Y., 1968. P. 398–400.]. Он родился в 1887 году в семье ветеринара, настроенного довольно радикально, и в двадцатилетнем возрасте примкнул к большевикам. В течение года в Германии он изучал политическую экономию и считал себя после этого вполне подготовленным, чтобы писать по экономическим вопросам, главным образом о сельском хозяйстве в России. Сразу после большевистского переворота он был назначен директором Государственного банка и покинул этот пост в марте 1918 года в знак протеста против подписания Брестского договора.
Его книга «Строительство социализма», написанная летом и вышедшая в свет осенью 1918 года, по существу, содержала концепцию военного коммунизма25. В решении экономических задач режим должен был, по мысли Осинского, действовать по трем направлениям: установить контроль над «стратегическими точками» капиталистического хозяйства, очистить это хозяйство от непроизводительных элементов и подчинить экономическую жизнь страны единому плану.
Следуя идеям Хильфердинга, Осинский ставил во главу угла задачу овладения банками — «мозгом капитализма». Их предстояло преобразовать в клиринговые агентства советской экономики.
За этим следовала задача национализации частной собственности в сфере промышленного сельскохозяйственного производства — как крупного, так и мелкого. Это означало не только законодательную передачу прав собственности, но также и кадровую чистку с целью замены прежних владельцев и руководителей рабочими. Эти меры позволили бы нанести удар в самое сердце капитализма и в то же время перейти к более рациональной организации производства путем правильного перераспределения ресурсов.
Следующий шаг, заключавшийся в национализации торговли, был наиболее сложным. Правительство должно взять на себя управление всеми коммерческими синдикатами и крупными торговыми фирмами. Установив монополию на оптовую торговлю, оно сможет назначать цены на потребительские товары. Со временем все товары будут распределяться государственными органами, по возможности бесплатно. Принципиальной мерой является ликвидация свободного рынка: «Рынок — это очаг заразы, из которого постоянно возникают зародыши капиталистического строя. Овладение механизмом общественного обмена уничтожит спекуляцию, накопление новых капиталов, нарождением новых собственников. Оно вынудит деревенских мелких собственников сперва подчиниться общественному контролю над их хозяйством, потом перейти к общественному хозяйству. Правильно проведенная в жизнь монополия на все продукты земледелия, при которой нельзя будет продавать на сторону ни одного фунта зерна, ни одного мешка картофеля, совершенно лишит смысла самостоятельное хозяйничанье в деревне»26.
Ликвидация розничной торговли вынуждала на четвертый шаг: принудительное создание потребительских коммун, монопольно распоряжающихся предметами первой необходимости. Это позволило бы покончить со спекуляцией и «саботажем» и лишить капиталистов еще одного источника прибыли.
Наконец, необходимо стало ввести принудительную трудовую повинность. Принцип, положенный в ее основу, прост: «Никто не имеет права отказываться от работы, которую ему укажет бюро». На селе, где наблюдался избыток рабочих рук, в то время не было нужды в принудительном труде, но в городах он был признан необходимым. При такой системе «трудовая повинность <…> есть способ принуждения к работе, заменяющий прежний «экономический стимул» (переводя на простой язык — опасение помереть с голоду)».
Одна из принципиальных предпосылок плана Осинского заключалась в том, что в силу политических и экономических причин хозяйственная жизнь не может быть в одной своей части капиталистической, а в другой — социалистической: здесь необходим выбор. Тем не менее, из уважения к Ленину, он называл свою программу не «социализмом» и не «военным коммунизмом», а «государственным капитализмом».
Экономическая программа левых коммунистов получила мощную поддержку у членов партии и рабочих, — тех, кто извлекал выгоды из системы рабочего контроля и других интересов не имел. Рабочие не больше стремились расстаться с фабриками, завоеванными в 1917 году, чем крестьяне — покинуть занятую землю. Симпатизировали этим идеям и левые эсеры. Ленин смотрел на эти планы скептически, но вынужден был уступить: такова была цена за возвращение популярности, потерянной в Бресте. В июне 1918 года, при обстоятельствах, которые мы еще обсудим, Ленин подписал декрет о национализации российской промышленности. Эта мера закрывала возможность государственного капитализма в том смысле, в каком понимал его Ленин. Это был прыжок в неизвестность.
Архитекторы военного коммунизма, его теоретики и исполнители — Осинский, Бухарин, Ларин, Рыков и другие — были очень поверхностно знакомы с экономическими дисциплинами и не имели никакого опыта организационно-управленческой деятельности. Их экономические знания были в основном почерпнуты из социалистической литературы.
Ни один из них никогда не руководил предприятием и не заработал ни рубля в сфере производства или торговли. За исключением Л.Б.Красина, который не принял участия в этих экспериментах, все большевистские лидеры были профессиональными революционерами. Если не считать коротких периодов учебы в российских или иностранных университетах (во время которой они занимались главным образом политической деятельностью), их жизнь проходила между тюрьмой и ссылкой. В своих начинаниях они руководствовались абстрактными формулами, вычитанными у Маркса, Энгельса и их немецких последователей, или радикальными суждениями, извлеченными из исторического опыта европейских революций. Про каждого из этих людей можно было бы сказать так, как Н.Суханов сказал про Ларина: «лихой кавалерист, не знающий препятствий в скачке своей фантазии, жестокий экспериментатор, специалист во всех отраслях государственного управления, дилетант во всех своих специальностях»27. Вот такие записные энтузиасты, осуществляя нововведения, которые не были опробованы — даже в гораздо меньших масштабах — еще никогда и нигде, собрались перестроить сверху понизу экономическую систему, стоявшую в то время на пятом месте в мире. Это кое-что говорит о здравомыслии людей, захвативших власть в октябре 1917 года в России. Наблюдая их деятельность, невольно вспоминаешь портрет французского якобинца, нарисованный Тэном: «Его принципы — это аксиомы политической геометрии, доказательство которых заключено в них самих, ибо, как и в обычной геометрии, они сводятся к комбинации ряда простых самоочевидных идей… Люди как таковые его не интересуют: он их просто не видит. Ему и не требуется их видеть. Закрыв глаза, он накладывает свою схему на человеческий материал, являющийся предметом его манипуляций. Ему никогда не приходит в голову мысль о необходимости учитывать реальные качества этого сложного, многообразного, переменчивого материала, будь то крестьяне, ремесленники, мещане, кюре или аристократы, — идущие за плугом, сидящие в своих домах, в лавках, на приходах или во дворцах, во что-то неисправимо верящие, к чему-то стремящиеся, готовые с упорством чего-то добиваться. Все это проходит мимо его сознания, где безраздельно господствует один отвлеченный принцип, не допускающий других мыслей. И даже если непрошенная идея придет из опыта, проникнув сквозь глаза и уши, она не удержится надолго: какой бы она ни была яркой и убедительной, абстрактная схема выгонит ее вон»28.
* * *
Нигде качества эти не проявились с такой наглядностью, как в ранних финансовых экспериментах большевиков, нацеленных на введение безденежной экономики.
Марксом было написано много хитроумной ерунды о природе и функции денег. Опираясь на фейербаховские понятия «проекций» и «фетишей», он определял деньги как «отчужденные способности человечества», как то, что разрушает «естественные человеческие качества», как «кристаллизованный труд» или как «чудовище», порожденное человеком, а затем подчинившее его себе. Идеи эти были с энтузиазмом встречены интеллектуалами, которые ни имели денег и не знали, как их зарабатывать, но мечтали о влиянии и радостях, приносимых обычно деньгами. Будь они ближе знакомы с экономической историей, им стало бы ясно, что в любом обществе, где существуют разделение труда и обмен товарами и услугами, всегда имеется также некоторая мера, некоторый эквивалент, не обязательно именующийся «деньгами».
