— противниками. Это определило менее бережное отношение к их территориальной целостности и в конечном счете их иную по сравнению с Испанией и Португалией судьбу. Впрочем, если бы на месте Милошевича в Белграде был лидер, подобный Суаресу и Хуану Карлосу, а Ельцин в Москве, подобно им, старался сохранить единство страны, западные лидеры деликатнее отнеслись бы к старым границам обеих коммунистических федераций.
Третья опора мирной трансформации — возрожденная испанская монархия. Мирное обновление элит иногда сопровождает фигура монарха-реформатора. Мы привыкли к ним в XVIII и XIX вв., но такие встречались и в XX в. Франко тянул с выбором преемника, но, в отличие от Салазара, все-таки назвал и узаконил официального преемника при жизни и дал время большинству граждан свыкнуться с будущим главой государства. В испанской верхушке нашлось не так много людей, желающих бросить вызов Франко даже во имя спасения его собственных идей. Оппозиция также склонялась к тому, чтобы дать преемнику шанс, своего рода испытательный срок. Именно в этот период Суарес при поддержке короля и провел свою политическую реформу.
Как ни старался Франко не реставрировать прежнюю испанскую монархию, а своими руками учредить новую, у Хуана Карлоса был источник легитимности вне режима — его принадлежность к династии Бурбонов, правившей в Испании с начала XVIII в. и продолжавшей еще более давнюю монархическую традицию. Хуан Карлос был готов наследовать пост Франко, но не желал примерять на себя его роль европейского изгоя. Осознавая, что рана гражданской войны затягивается, Хуан Карлос не хотел, чтобы его правление ассоциировалось только с одной из сторон бывшего гражданского конфликта. По своим убеждениям, в силу возраста и ради возрождения монархии он сознательно шел к тому, чтобы стать «королем всех испанцев», возглавлять «коронованную республику», примиряя таким образом республиканцев с монархистами и националистами. У Португалии аналогичной опоры внутри страны не было.
Договорная демократизация в Испании сразу ставила определенные рамки и направляла энергию изменений по ограниченному коридору. Нельзя договориться обо всем, но не договорившись ни о чем, невозможно осуществить переход к другому берегу — хотя бы потому, что неизвестно, где именно этот берег и какой именно берег другой. При переходе к демократии в Испании были вещи, которые с самого начала не ставили под сомнение ни реформаторское крыло власти, ни оппозиция. Это рыночная экономика, многопартийная демократия, принадлежность в широком смысле к западному миру. На спорные вопросы — монархия или республика; кому из претендентов быть на троне; легализовать компартию или нет — были даны ответы в процессе перехода. Открытым остался лишь вопрос о степени самостоятельности национальных и исторических автономий.
Португальская революция сразу сняла все ограничения, снесла все рамки и открыла все возможные пути. Освободительная энергия перемен стала распространяться, подобно взрыву, во все стороны. Неясно стало все, выбор расширился безгранично. Будет ли в стране представительная демократия или прямая, буржуазная или народная, как в странах советского блока, капитализм или социализм? Рыночная экономика или плановая? Частная собственность или национализация? Что такое свобода прессы — когда журналисты пишут что хотят или когда работники редакций решают, кто публикуется и выходит в эфир? Страна останется частью западного мира или нет? А если нет, примкнет к социалистическому блоку или к неприсоединившимся?
Португалия превратилась в чистый лист и потратила уйму времени и энергии, чтобы вернуться к тому, что Испания на старте приняла в качестве фундамента для перемен. Испанцы смотрели на Португалию несколько свысока, но уроки из ее опыта извлекали. Реформаторы в рядах режима видели, что происходит, если делать слишком мало, оппозиционеры — что получается, если требовать слишком много.
Революция, моментальный, резкий выход освобождающей, разрушительной энергии, — это красиво, революции запоминаются. «Революция гвоздик» стала днем рождения новой Португалии, точкой отсчета новой жизни. В стране регулярно празднуют юбилеи революции, выпускают памятные монеты, проводят конференции. 25 апреля — официальный государственный праздник, День свободы. По проспекту Свободы к центру города в этот день спускается шествие участников событий 25 апреля, политиков, благодарных и просто любопытных горожан.
У Испании такой точки отсчета нет: не считать же датой освобождения смерть диктатора. Есть День конституции, как у всех конституционных режимов, но главный национальный праздник —День открытия Америки Колумбом. Впрочем, и в Португалии День свободы 25 апреля не стал главным национальным праздником. Задержавшаяся позже других в статусе империи Португалия противопоставляет «имперскому» испанскому празднику день своей великой культуры. День Португалии — это день смерти Камоэнса, самого известного поэта, писавшего по-португальски, создателя португальского литературного языка.
Революцией 25 апреля Португалия, несомненно, гордится и одновременно как будто немного стесняется этого своего отличия от остальных западноевропейских стран. Настоящая революция в Западной Европе в конце ХХ в., которая временно превратила Португалию в страну третьего мира, выбирающую между капитализмом и социализмом, диктатурой прогрессивных военных и демократией, смотрится диковинно. Возможно, поэтому наиболее радикальные деятели революции в итоге не заняли самых высоких мест в пантеоне национальной памяти.
Эволюция нагоняет революцию
Скоростной потенциал революции и эволюции отличается только в начале. Эволюция проигрывает в скорости перемен на короткой дистанции, но догоняет и иногда перегоняет на длинной.
Выход Испании из долгой консервативной диктатуры сопровождался ускоренным распрямлением социальной пружины. Когда-то образцово консервативное испанское общество стало образцово толерантным. Испания почти раньше всех в Европе и точно за пределами европейского севера положительно ответила на один из проклятых вопросов нашего времени — об однополых браках. Однополый секс там декриминализовали в 1979 г., еще при «фалангисте» и католике Суаресе, одновременно с Англией, а уже в 2005 г., после второй победы социалистов на выборах, на восемь лет раньше Великобритании и Франции, приняли закон об однополых браках, и король Хуан Карлос его подписал. «Опус Деи» и церковь были против, но 62% жителей высказались за. Португалия, которая перешла к демократии революционным путем, легализовала однополые браки на пять лет позже — в 2010 г.
Сорок лет испанская диктатура проповедовала национал-католицизм, рассказывала об опасных либералах, настоящих патриотах, особой духовности и традиционных христианских ценностях испанского народа. И не просто рассказывала, а под этими лозунгами репрессировала несогласных. После этого выступать под теми же лозунгами стало просто неудобно.
Бывшие деятели режима не были подвергнуты ни судебному преследованию, ни люстрации, ни публичному осуждению. Они остались частью элиты. Но если приехать в Испанию сейчас и не знать, чем закончилась гражданская война, можно решить, что ее выиграли республиканцы, а Франко проиграл.
Демократия пришла без мести бывшим победителям, но с романтизацией бывших проигравших, которым сплошь и рядом прощали их давние, даже очень серьезные
