Мощными и сокрушительными были удары советской авиации по вражеской пехоте, окопавшейся на сопках Заозерная и Безымянная. Бомбардировке подверглись также и огневые позиции японской артиллерии, районы Мантокусана и Иенчона, где были расположены вражеские резервы. На безлесных гребнях сопок, занятых японцами, от бомбовых ударов поднимались огромные фонтаны земли, в воздух взлетали обломки орудий, проволочные заграждения.
Истребители прикрывали действия бомбардировщиков. Они, словно тени, появлялись над сопками и на бреющем полете обстреливали вражеские войска из пулеметов. Только за один этот день советские бомбардировщики сбросили на вражеские позиции 1592 бомбы общим весом 122 тонны. 37 985 патронов было израсходовано при обстреле врага из пулеметов.
Словно сегодня видится мне этот солнечный день, когда мы, молодые офицеры-танкисты 2-й механизированной бригады, приняли свое боевое крещение.
Удар нашей авиации был действительно мощным и сокрушающим. Подобное мне, да и многим моим боевым товарищам, доводилось видеть впервые. С восхищением мы наблюдали за массированным ударом авиации и артиллерии и с нетерпением ждали сигнала для атаки.
Казалось, слишком долго длится эта канонада, но вот взвилась, искрясь, белая ракета — и взревели моторы наших танков. До рубежа атаки выдвинулись быстро, а дальше — труднодоступный заболоченный участок местности. Скорость снизилась. Противник открыл артиллерийский огонь по нашим танкам. Не молчали и наши танковые пушки и пулеметы. Мы вели огонь не только по огневым точкам, орудиям и живой силе врага, но и по траншеям, позициям, с тем чтобы прижать противника к земле, лишить его возможности вести активный бой. Нужно было как можно больше огня танков, это мы все понимали. Стрельбу вели в основном с ходу и реже — с коротких остановок. Преодолев заболоченный участок, набирали скорость. Управлял взводом главным образом личным примером — по принципу «делай, как я».
Час от часу бой нарастал и шел уже по всему фронту: на подступах к высотам, на самих сопках, на берегу озера. Немилосердно палило солнце. В танке жарко, дышать трудно, пот заливает глаза, а стреляные гильзы обжигают руки. Но, увлеченные боем, мы не замечали этого, упорно и настойчиво двигались вперед, туда, где засел враг, откуда он обстреливал атакующие цепи нашей пехоты. И не было такой силы, которая могла бы остановить наступательный порыв советских танкистов, заставить их отступить. Бои шли ожесточенные, горели танки начальника штаба батальона, командира роты, были подбиты два танка в моем взводе. Вскоре мы овладели северными скатами высоты Пулеметная Горка. Конечно же, это нас ободрило. Беспрерывно ведя огонь, развивали успех, а за нами неотступно шла пехота. Приоткрыл люк, вижу: за мной вплотную идут два танка взвода и один левее. Сколько длилась атака, я не фиксировал, но уже был вечер. Все ярче становились вспышки выстрелов. Огонь я вел беспрерывно; насколько он был точен, не знаю, но противнику покоя не давал, и вот неожиданно резкий удар потряс боевую машину. Пелена дыма и гари окутала башню, застлала глаза. В ушах зазвенело, а потом стало так непривычно тихо, что показалось, будто оглох. Но нет, через какое-то мгновение услышал дальнюю стрельбу и голос заряжающего Тимофеева:
— Вы ранены, товарищ лейтенант?..
Шевельнул руками, ногами, наскоро ощупал себя: нет, все вроде в порядке, не считая небольшой боли в левой ноге. Видимо, ушиб. Я припал к прицелу, чтобы выбрать очередную цель, но почувствовал, что танк непроизвольно сползает куда-то под гору, затем толчок — и остановился. Оторвался от прицела, взглянул вниз и тронул за плечо механика-водителя Моисеева. Он был мертв. 37-мм противотанковый бронебойный снаряд, пробив лобовую броню, прошел над коробкой переключения передач и сразил водителя.
Впервые в жизни я увидел так близко смерть. Ведь совсем же недавно, буквально несколько секунд назад, я отдавал ему команды, указывал ориентиры движения, наблюдал за его четкими действиями по управлению машиной, видел его утомленное, вспотевшее от напряжения и жары лицо, и вдруг — смерть. Он погиб молча, на боевом посту, зажав мертвой хваткой рычаги управления так, что трудно было потом освободить их от его рук.
Вместе с Тимофеевым мы кое-как перенесли окровавленное тело погибшего товарища в башню, и я сам сел на место механика-водителя. Пытаясь завести боевую машину, я буквально кипел гневом и ненавистью. Но двигатель, чихнув, замолчал и не запускался. Решил посмотреть, в чем дело. Только открыл люк механика, как по нему полоснула пулеметная очередь. Пули просвистели рядом, а одна даже задела шлем.
Я тут же захлопнул люк, перебрался на свое место, развернул башню в ту сторону, откуда вел огонь противник, и открыл огонь. Дал очередь, другую, третью. Прислушался: вроде тихо. Осторожно открыл верхний люк, поднял на металлическом пруте шлем — не стреляют. Бой шел левее нас.
Спрыгнул на землю, осмотрел танк, и сердце сжалось от боли за израненную машину: гусеницы перебиты, впереди — две пробоины, антенна искорежена, а на броне — оспенная россыпь следов пуль и осколков. Оказалось, что, увлекшись боем, мы несколько выскочили вперед, оторвались от роты. Только сняли пулемет и заняли оборону, как из-за пригорка выскочили другие наши танки, по которым противник вел сильный артиллерийский огонь. Один из танков загорелся, но из боя не вышел. Другой остановился недалеко от нас. Из него, поддерживаемый заряжающим, выбрался офицер и присел на землю. Я поспешил на помощь и, подойдя поближе, узнал своего комиссара батальона Туликова.
— Ты ранен? — спросил он.
— Никак нет, — ответил я. — Механик-водитель убит, танк сильно поврежден, двигаться не может.
— А меня вот немного задело, — сказал он, и я увидел на правом плече его комбинезона бурые пятна выступающей крови.
— Вам чем-нибудь помочь?
— Да нет, перевязку мы сделали сами…
Я пересел в другой танк, механик включил двигатель, и мы двинулись навстречу выстрелам в направлении высоты Заозерная.
До глубокой ночи 6 августа в районе Хасана шел бой, первый настоящий бой в моей жизни — мое боевое крещение.
Глубокая убежденность в правоте нашего дела, сознание того, что мы защищаем священные рубежи нашей Родины, придавали силы в бою, помогали выходить победителями даже из критических ситуаций. В тот памятный день 6 августа мужественно сражались с врагом летчики, артиллеристы, саперы и бойцы «царицы полей» — пехоты. И впереди атакующих были коммунисты, показывавшие замечательные примеры отваги и отличного выполнения воинского долга.
Секретарь комсомольского бюро 32-го танкового батальона коммунист лейтенант П. Бойко с разрешения командования повел в бой танковый взвод. Он с честью оправдал доверие, действовал мужественно и умело, за что был награжден орденом Красного Знамени.
Не могу не вспомнить и коммуниста полковника А. П. Панфилова, который вел в бой нашу бригаду. Он руководил боевыми действиями с подвижного командного пункта, на танках БТ непосредственно на поле боя. Нередко находясь в боевых порядках, Алексей Павлович, в зависимости от складывающейся обстановки, ставил перед танкистами конкретные задачи, словом и личным примером воодушевлял бойцов, вселял в них уверенность в успешном выполнении поставленных задач.
Мне, считаю, повезло: боевое крещение довелось принять рядом с такими товарищами, как комиссар бригады старший батальонный комиссар Гаврилов, командир батальона майор Меньшов, комиссар батальона старший политрук Туляков, командир роты старший лейтенант Казаков и другие…
Но вернусь к описанию событий того дня, накрепко запечатлевшихся в моей памяти. Бой развивался стремительно и яростно. Танки и пехотинцы, смяв все, что уцелело от бомбардировки на юго-восточных склонах Пулеметной Горки, развивали наступление по кратчайшему пути к высоте Заозерная, но встретили всевозрастающее огневое воздействие с ее северо-западных скатов. Левее, на берегу реки, догорал маньчжурский поселок Дигашели. Севернее его, в седловине, вверх колесами лежали исковерканные бомбами орудия японской батареи, опрокинутые броневики.
Но из глубины плацдарма японцы открыли ураганный пулеметный и минометный огонь. Пули и мины визжащей свинцовой стеной преградили путь наступающим. Такая же картина была и на другом фланге советских войск, где на Безымянную за танками двигались полки комбрига Берзарина.
Деморализованные ударами авиации и артиллерии, японские войска постепенно приходили в себя, поспешно налаживали разрушенную связь, восстанавливали боевые порядки, вводили в бой резервы. Сражение ожесточилось. Враг цеплялся за каждый метр советской земли.
Блюхер и Штерн, следя за ходом сражения, приказали авиации повторить налет с целью разгрома резерва и обнаруженных в ходе боя новых позиций и огневых точек противника.
