Проговорив до глубокой ночи, успокоив сеидов и отпустив их, шейх сунул под мышку молитвенный коврик, вышел из своей кельи при мечети, спустился в ущелье и углубился в густой лес.
Свершив омовение в ручье, журчащем среди плоских мшистых камней, он обратился лицом к Кыбле, преклонил колена в стал молить творца защитить людей от жестокости и алчности, от безвременных смертей и горечи разлук. Шейх молил всевышнего о мире и спокойствии для всего, что живет на земле, для человека и всякой твари, для муравья, чтоб не быть ему ненароком раздавленным под пятою человека, даже для змей и их детенышей.
Проговорив с творцом до рассвета, когда в первых лучах солонца засверкали алмазной росой травы и листья на ветвях, шейх напоследок помолился за упокой души переселившихся в лучший из миров, в том числе и за вечный упокой женщины, подарившей ему солнцеликую дочь, затем поднялся с колен, сложил свой молитвенный коврик, сунул его под мышку и той же дорогой пошел из лесу домой. Поднявшись из ущелья, он увидел зарево над Малхамом.
Между лечебницей, караван-сараем и домами на улицах валялись трупы. В затоптанной зелени двора застыла потеками кровь, белые дорожки окрасились в ржавый цвет ссохшейся крови. Уцелевшие старцы стояли и скорбно взирали на погибших.
Шейх походил среди трупов, заглянул в кельи лечебницы и дома сеидов, двери и окна которых оказались выломаны и все разграблено. Дом шейха тоже был разграблен, и вместе с содержимым железных сундуков исчезла его солнцеликая дочь.
В Малхаме в тот день выросло большое кладбище - жители окрестных сел хоронили потомков лекарей и фармацевтов, присланных сюда, два с половиной века назад справедливым шахом Манучехром. Так кончилась славная пора Малхама, который в одночасье превратился из райского уголка в юдоль печали, и шейх, облачившись в траур, покинул его в сопровождении уцелевших родственников-сеидов. В надежде настигнуть султана Ахмеда и вернуть солнцеликую дочь, шейх с родственниками направились в сторону Аракса и Тебриза и, ночуя в придорожных селах, на хуторах и яйлагах, расспросив про султана Ахмеда, продолжали по его следу свой горестный путь.
В это время эмир Тимур воевал в Иране, и оттуда в Мавераннахр и обратно двумя встречными потоками шли через Ширван, Карабах и Нахичевань раненые и исцелившиеся воины, переодетые дервишами. В те времена они вели себя в Азербайджане благопристойно; заходя во двор, приветствовали хозяев словами: "Один у нас с вами язык, одна вера", и лишь после этого протягивали руку за едой. Чаще же, бросив в огонь принесенное с собой мясо, доставали его полусырым, смахивали золу, и, жуя на ходу, шли дальше. Дорога свела шейха и сеидов с дервишами. Ведавшие обо всем и обо всех, начиная от правителя Золотой Орды Тохтамыш-хана и кончая султаном Ахмедом Джелаири, дервиши заверили шейха, что господь бог создал эмира Тимура, дабы покарать всех завоевателей в мире и что нынче у эмира Тимура нет врага злее, нежели султан Ахмед Джелаири, который после разбойничьего набега на святой Малхам разграбил богатства Карабаха и Нахичевани и, укрыв добычу в крепости Алинджа, поручил сыну стеречь ее, сам же вернулся в Тебриз, обобрал там своих же вельмож, купцов и ремесленников и под предлогом защиты имущества своих подданных от эмира Тимура бежал с неисчислимыми сокровищами и множеством красивых наложниц и слуг в Исфаган.
Отчаявшиеся тебризцы отправили к эмиру Тимуру послов с просьбой казнить султана Ахмеда, а на трон посадить одного из своих наследников, восстановив тем самым в Тебризе царство потомка Чингисхана - Казанхана Хулакида. И поэтому, говорили дервиши, эмир Тимур осадил город Исфаган и терпеливо ждет его сдачи. У эмира Тимура множество мощных катапульт, перед которыми не устоят никакие крепостные стены, но, говорят, Исфаган - один из красивейших городов мира, а эмир Тимур человек добросердечный и праведный, он ходит под зеленым знаменем в знак вечной жизни пророка и справедливым мечом ислама карает каждого, кто сбился с пути истины; он милостив к верующим и собирает под широкое крыло свое всех потерпевших за веру, дает пропитание сеидам и дервишам и щедро одаряет их. Шейху святого Малхама, говорили дервиши, одна надежда в этом мире и один путь - к эмиру Тимуру.
Далее шейх и сеиды шли вместе с шумной ватагой дервишей-тимуридов. Переправились через Араке, перевалили горы, богатые минеральными источниками, прошли южные земли Азербайджана и, вступив на землю фарсов, направились к осажденному Исфагану. Днем шли, а с наступлением темноты спали где придется. На рассвете шейха и сеидов будили истошные вопли дервишей: "Иа-гу! Иа-гу!" - и начинался долгий и трудный путь до следующего вечера.
Дервиши эмира Тимура разнились как от ширванских дервишей, ходивших с чашей для подаяний из скорлупы кокосового ореха, так и от румских дервишей-оборванцев с бубнами-думбелеками под мышкой. Вместо чаши для подаяний тимуриды носили на боку глубокую, как колодец, кожаную торбу и не знали не только ни одной суры или айи из Корана, но даже о житии имамов Мухаммеда. Их религией, богом, пророком был эмир Тимур. Со своими смертоносными батганами они воплощали собой грубую силу, чуждую природе шейха святого Малхама. Взяв с собой из Малхама в дорогу только молитвенный коврик - джанамаз - и пятижды в день расстилая его на земле, чтобы помолиться о спасении похищенной разбойниками султана Ахмеда юной дочери, чьи большие черные глаза отовсюду смотрели на отца, молясь и уповая на всевышнего, шейх неосознанно стал надеяться на силу и могущество, которому поклонялись невежественные дервиши и воплощением которого они отчасти были сами. В конце пути, когда до стана эмира Тимура оставался всего день пешего, хода, шейх, влекомый дервишами, которые спешили, чтобы поспеть к началу праздника жертвоприношений, шел без передышки, а временами даже бежал, позабыв о намазе и молитвах.
Когда они дошли наконец до стана и шейх остановился, переводя дыхание, то перво-наперво увидел всадников в латах и островерхих шлемах на белых конях караульное войско эмира Тимура, дни и ночи сторожившее подступы к Исфагану. Затем он увидел под высокими стенами городской крепости, в густой зелени, странные, похожие на гигантских бабочек со сложенными крыльями, орудия; дервиши пояснили, что это и есть знаменитые катапульты эмира Тимура. Небо над головой зависало дымной тучей, и шейх увидел, что дым идет от великого множества костров, горевших перед шатрами, неисчислимо рассыпанными по стану. Слышалось блеяние овец, мычание коров, рев верблюдов. Пахло печеным мясом. Человечья толпа поглотила шейха и сеидов, накормила их, напоила, расспросила и выслушала, про горе, которое привело их сюда, и, передавая от шатра к шатру и от костра к костру, вывела наконец на зеленый лужок, где не так тесно, как прочие, а довольно свободно стояли шатры эмиров; поодаль, особняком высился большой белый шатер, на котором развевалось зеленое знамя с серебряным полумесяцем - знаком пророка.
Шейх, умолявший всех и каждого: "Отведите меня к властелину, я поведаю ему о своем горе, мне не нужно, мирских благ, только бы вернули мое дитя", увидел белый шатер под зеленым знаменем и молитвенно провел рукой по лицу - свершил салават.
И тут из белого шатра вдруг выбежали два черных раба, один с золотым тазиком в руках, другой со сверкающим изогнутым кинжалом и кинулись к шейху.
Не на шутку испугавшись, шейх растерянно отступил, но тут из шатра вышли, судя по павлиньим перьям на головных уборах, по драгоценным каменьям на поясах, по золотой и серебряной инкрустации, которой сверкали их мечи, сановные эмиры, подошли вслед за рабами к шейху, и под общий, смех один из них бросил ему белого кудрявого ягненка со словами: "Если ты вправду из святого места явился, то заколи ягненка. Он одолеет Исфаган". Шейх с недоумением посмотрел на эмира, на раба с серьгой в ухе, сунувшего ему в руки кривой кинжал, и, не улавливая смысла, машинально уложил ягненка головкой к Кыбле, произнес "бисмиллах" и заколол его. Рабы, ловко приняв заколотого ягненка, слили кровь его в золотой тазик, не пролив на землю, ни капли, и тотчас унесли тазик с дымящейся кровью в белый шатер. Эмиры, все так же смеясь и шутя, последовали за рабами.
Летописец Шами, который сопровождал эмира Тимура в его походах, пишет, что ни в тот день, когда эмир 'Тимур верхом на белом коне победоносно въезжал в Исфаган, ни много позже никто, кроме сыновей, внуков, ближайших соратников и самого Шами, не знал, что накануне повелитель, выпив кровь заколотого святым шейхом ягненка, лег в постель, приказал звать к себе посланника - визиря султана Ахмеда, который ждал с утра в посольском шатре, и бледный, как мертвец, изблевал на глазах посла и множества присутствующих выпитую кровь в поданный ему золотой таз, после чего сказал исфаганскому послу: "Ты видишь, я умираю. Шесть месяцев я сижу здесь, армия съела и истощила мою казну. Мне нечем платить им за службу. Передай султану Ахмеду, пусть оплатит мои расходы, и я уйду отсюда. Мне бы до Самарканда добраться, чтобы тело мое погребли в отчей земле".
