Основной вопрос, связанный с проблемой возникновения Ольвии, это вопрос о наличии или отсутствии здесь местного более древнего поселения. Н. Я. Марр давно уже показал, что название города восходит к догреческим временам, и утверждал, что в Причерноморье «греки явились на готовые места. Они не строили городов, переселяясь сюда для своих торговых дел, а устраивались в существовавших городах»[96]. Археологического подтверждения этого положения мы пока что в Ольвии в полной мере не имеем, хотя С. И. Капошиной и была сделана попытка доказать наличие здесь местного («скифского») догреческого городища[97]. Единичные находки древних предметов местной культуры, сделанные в Ольвии, относятся не к непосредственно догреческому периоду, а еще ко II тысячелетию до х. э. и, таким образом, в данной связи прямого интереса не представляют[98]. Вопрос о догреческой Ольвии, таким образом, пока остается открытым. Однако, Н. Я. Марр несомненно был прав в своем утверждении, что «греки явились на готовые места». Как мы пытались показать выше, в районе Днепровско-Бугского лимана, несомненно, существовали местные производственные центры с длительной культурной традицией, существовали поселения, которые хотя и не могут считаться «городами» в полном смысле слова, но вполне могли быть зачатками, из которых затем развивались бы местные города.
Березань и Ольвия, связавшие греков с древним культурным очагом в низовьях Днепра и Буга, в течение долгого времени являлись конечным звеном в цепи милетских поселений по западному побережью Черного моря. Тира и Истр являлись их ближайшими соседями с запада; основание этих последних, колоний обычно относят также еще к VII в.; археологически дата эта пока не подтверждена[99]. Значительно позже (в конце VI в., судя по упоминанию у Гекатея) возникло греческое поселение на западном степном берегу Крыма в районе Евпатории (Керкинитида)[100].
Несомненно, что греки в северо-западную часть Черного моря проникали используя морской путь от Босфора вдоль фракийского побережья, где постепенно возник целый ряд греческих поселений, к устьям больших рек — Дуная, Днестра, Буга, Днепра[101]. Дальнейшие пути в глубь страны шли прежде всего по этим рекам. В их устьях как раз и были основаны ранние греческие поселения: Истр в устье Дуная, Тира на Днестре и Борисфен (Березань — Ольвия) в Бугско-Днепровском лимане.
Выше мы видели, что этот морской каботажный путь был, по-видимому, известен еще задолго до греков и что как в районе Тираса, так и в особенности в районе бугско-днепровского устья издавна сосредоточивались импортные предметы южного и юго-западного происхождения. К сожалению, как уже отмечено выше, мы пока еще не знаем мест поселений прибрежных племен непосредственно предгреческого периода и не можем поэтому сказать, возникли ли греческие поселения на новых местах или путем использования уже существовавших местных центров, местных поселений, например, в их непосредственном соседстве. Однако то обстоятельство, что в источниках мы имеем термин «эмпорий борисфенитов» или «торжище борисфенитов», позволяет считать, что в известной мере более ранние пункты обмена, несомненно, использовались греками[102].
Что местное население очень рано стало играть в какой-то мере активную роль в жизни греческих городов, видно хотя бы из факта наличия в раннем ольвийском некрополе, начиная с середины VI в., целого ряда скорченных погребений. Несмотря на невыясненность социальной роли соответствующей группы городского населения в ранней Ольвии, все же погребения эти свидетельствуют о наличии в городе не только греческого, но и местного, «скифского» населения, т. е. об известном сожительстве двух элементов в одном поселении. Со временем количество скорченных погребений в некрополе сокращается и они совсем исчезают. При оценке этого изменения следует, однако, иметь в виду, что обряд погребения в скорченном положении выходит из употребления у скифского населения степей именно в V–IV вв. Таким образом, сокращение этих погребений само по себе не говорит еще ни о слиянии местных элементов в населении города с греками, ни тем более о количественном сокращении этого элемента в составе населения.
Вторая группа упомянутых выше греческих привозных предметов VII в. связана с восточным морским путем. Обнаружение этих предметов в окрестностях Керчи и в двух пунктах в глубине бассейна Дона свидетельствует о том, что и здесь, на востоке, греческие мореходы и торговцы еще в конце VII и в самом начале VI вв. нашли возможности для сбыта своих товаров. Разница по сравнению с западным районом была только в том, что здесь вплоть до начала VI в. не возникло ни одного постоянного греческого поселения и что период доколониальной торговли здесь соответственно продолжался до более позднего времени.
Направление морского пути, который был использован этими первыми греческими мореходами, нам пока остается неясным.
Недавно М. И. Ростовцев высказал предположение, что в ионийской традиции о Скифии имеется две струи, одна из которых, представленная в дошедших до нас источниках у Геродота и псевдо-Гиппократа, отражает знакомство с западной Скифией и оставляет без внимания район Боспора и Кавказское побережье, тогда как у Гекатея отражено знакомство именно с областью Боспора и с восточной (азиатской, по греческой терминологии) частью Скифии[103].
Гипотеза М. И. Ростовцева, высказанная в слишком категорической форме, так как Геродот, несомненно, знает восточную часть северного Причерноморья и не говорит о ней подробно потому, что она не имеет отношения к его основной теме — походу Дария в Скифию, требует еще тщательной проверки. Объяснить такое состояние традиции можно было бы только тем обстоятельством, что греческие города северо-западного Причерноморья и района Киммерийского Боспора в VI–V вв. находились не на одном, а на разных путях. Однако, независимо от решения вопроса об ионийской традиции, приведенные нами факты говорят о том, что как для бронзового века, так и для следующего периода доколониальной торговли греков нельзя допустить использование лишь одного пути вдоль всего побережья, будь то со стороны Фракии или со стороны Малой Азии, по которому достигали как устьев Днепра, так и области Боспора.
Во всяком случае, в этот последний район греки проникли иным путем, чем в район Борисфена.
Учитывать приходится три возможности: во-первых путь вдоль Кавказского побережья, от милетской Синопы и ее дочерней колонии Трапезунда до Боспора Киммерийского. В пользу такого пути можно было бы привести целый ряд соображений, в том числе, может быть, и ту особо тесную связь районов как Керченского пролива, так и Синопы, с Киммерийцами, которая отражена греческой традицией.
Второй возможный путь мог проходить открытым морем от малоазийских берегов в районе Синопы или позднейшей, основанной в середине VI в. (559 г. до х. э.). дорической Гераклеи Понтийской (теперь Ерегли) непосредственно к крымскому берегу.
Наконец, третий путь мог проходить вдоль фракийского побережья, затем, оставляя в стороне северо-западную часть Черного моря с Тирасом и Борисфеном, открытым морем к крымскому берегу (быть может в районе Гераклейского полуострова) и далее вдоль южного берега Крыма до Керченского пролива[104].
Отдать предпочтение какому-либо из этих трех направлений при современном состоянии наших знаний не представляется возможным. Что касается последних двух, то мы для рассматриваемого времени, по-видимому, уже можем — допустить использование открытых морских путей в таком замкнутом и относительно небольшом морском бассейне, каким является Черное море. В пользу такого допущения говорит и отсутствие в известных на сегодняшний день материалах каких бы то ни было греческих изделий раннего времени (VII–VI вв.) на всем протяжении побережья от низовьев Днепра до области Боспора Киммерийского, с одной стороны, и, по-видимому, также от последней до района Трапезунда — с другой.
Как бы то ни было, этими восточными путями греки еще в конце VII в. стали достигать района Боспора Киммерийского, а отсюда по Азовскому морю проникали и в устья Танаиса (Дона), если только находки в Криворожье и в Хоперском округе не свидетельствуют об использовании сухопутного пути из района Днепровского лимана и Березани на северо-восток, засвидетельствованного в более позднее время в рассказе Геродота (IV, 17–27).
Время основания греческих колоний в восточном Крыму и на Тамани для нас во многих случаях еще неясно, но мы пока нигде не имеем каких бы то ни было доказательств в пользу их возникновения в VII в. Даже Пантикапей, основание которого относили к концу VII — началу VI вв., не дал пока никаких материалов, подтверждающих такую раннюю дату, за исключением упомянутого выше погребения на Темир-Горе, несомненно не связанного с городом[105].
