Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Обратимся к фактам.

«Книга иллюстративная, не только не даёт эстетического удовлетворения, она, разрабатывая заранее заданную идею, извращает жизненную правду, тщится оправдать то, что оправдать невозможно, и выдаёт чёрное за белое. Причём одно дело, когда нам рассказывают историю о молодом человеке, пляшущем в лесу или оскорбляющем ни в чём не повинную девушку, а другое – когда автор, пользуясь теми же приёмами, берётся за освещение вопросов истории и политики, затрагивающих жизнь всего народа, всей страны.

Работа в художественной литературе – дело ответственное, предполагающее нравственные цели. Задачи же произведения иллюстративного совсем иные, и роман «Сотворение мира», к сожалению, ещё одно подтверждение этой общеизвестной истины» – так Ф. Светов заканчивает свою рецензию на вторую книгу В. Закруткина «Сотворение мира» (Новый мир. 1968. № 2). Эта рецензия весьма характерна по своей профессиональной ограниченности и предвзятости.

Всё дело в том, что В. Закруткин правдиво, без излишнего нажима на теневые стороны реальной действительности 30-х годов, но и не избегая о них разговора в своей целостной художественной картине, ведёт повествование о событиях значительных, серьёзных. Если бы В. Закруткин рассказал историю «о молодом человеке, пляшущем в лесу или оскорбившем ни в чём не повинную девушку», если бы писал о малозначимых подробностях деревенской жизни, о мелочах, о драках, о любовных треволнениях молодого человека, столь уничтожающего отзыва могло бы и не быть… Уверен в этом. Но В. Закруткин осмелился «ещё и ещё раз напомнить о заслугах Сталина», «выдать чёрное за белое», осмелился взяться «за освещение вопросов истории и политики, затрагивающих жизнь всего народа, всей страны». И этой художнической смелости и откровенности В. Закруткину не простили в «Новом мире».

Нельзя сказать, что вторая книга романа «Сотворение мира» в художественном смысле абсолютно безукоризненна, она среднего уровня, но сам В. Закруткин и его книга заслуживают честного и доброжелательного разговора.

В. Закруткин особенно ярко пишет о том, что близко ему, что пережил сам, что хорошо знает, знает во всех подробностях и деталях; социальные преобразования в деревне, природа родного края, полевые работы, люди труда, переживания молодости и зрелости – всё это удаётся ему выразить в своих произведениях в полной мере.

Во второй книге больше внимания уделяется старшему сыну Дмитрия Ставрова, Андрею. Учёба, работа на Дальнем Востоке, быстрое возмужание, женитьба – вот эпизоды, в которых раскрывается его беспокойный характер. Одна из главных особенностей Андрея Ставрова – любовь к земле, к деревне, деревенским людям. Об этом много говорилось и в первой книге. А вот рецензент «Нового мира» не «заметил» этого: «Андрей Ставров втягивается в крестьянскую работу, он любит её, любит землю и поэтому идёт в сельскохозяйственный техникум и хорошо там учится. Правда, больше ничем эта его любовь не подтверждается, а только неоднократно декларируется: непосредственно в работе мы Андрея увидеть не успеваем. Он показан главным образом в любви». Вот уж поистине поразительный пример профессиональной близорукости – не заметить таких эпизодов, где Андрей Ставров действительно показан и в работе, в учёбе и в отношениях с другими!.. Можно спорить с писателем, с его манерой изображения, с его вкусом, с отбором эпизодов, понадобившихся для выявления характера героя, но делать вид, что в романе ничего нет, кроме любовных эпизодов… Поистине за деревьями критик не увидел леса.

В этом отношении интересна и рецензия Г. Берёзкина на поэму Сергея Смирнова «Свидетельствую сам» (Москва. 1967. № 11). Несколько неловких, может быть, выражений поглотили всё внимание критика «Нового мира», и поначалу кажется, что именно против этого, столь мало занимающего места в поэме рецензент направляет свои критические стрелы. Но только поначалу…

В поэме – биография обыкновенного русского паренька, которого судьба в чём-то обделила и одновременно одарила поэтическим песенным талантом. И вся его жизнь – это преодоление своих недостатков, как доказательство мужества, стойкости, большого дара любить всё прекрасное на земле. Лирический герой поэмы не может смириться с одним: он освобождён от воинской повинности, но всё время рвется на войну, чтобы вместе со всеми мужчинами защищать свою отчизну. Если нельзя с оружием в руках, то и перо поэта может активно служить на благо отечеству. Всё испытал, что мог испытать солдат передовой, и ему приходилось «рыть траншеи и готовить пищу, не теряться в трудные часы…». Приходилось видеть, «что такое пепелища и огонь передней полосы». Герой поэмы всюду, где нужны люди крепкой кости. Он всегда вместе с народом – работает в шахте, учится в институте, эвакуирует завод, а во время войны – в армейской газете, с концертной бригадой много раз бывал на передовой, поэтическим словом поднимая боевой дух солдат. Вместе со всем народом герой поэмы прошёл тяжелый, полный испытаний и героических свершений трудовой путь. Весь народ он славит, отдавая дань восхищения его трудолюбию, самоотверженности, мужеству, бескорыстию. С особой симпатией пишет поэт о колхозном крестьянстве:

С. Смирнов объявляет своими личными врагами «тех, немногих, кто у нас порой – / по своей охоте и программе / хает мой и наш советский строй», тех, кто, пороча нашу страну, пользуется скандальной известностью по ту сторону баррикад, тех, кто своими действиями формирует «пятую колонну». «И пока смердят сии натуры / и зовут на помощь вражью рать, / дорогая наша диктатура, / не спеши слабеть и отмирать!» – вот гвоздь всей поэтической программы Сергея Смирнова. Но А. Кондратович в своём «Новомирском дневнике» раскрывает подоплёку этой полемической рецензии. Рецензию о С. Смирнове надо написать «по-другому», её хотели снять: «Да не в этом дело, как написано, – возражаю я. – Поэма сталинистская, и, как бы ни написал Берёзкин, вы всё равно снимите эту рецензию, потому что мы пытаемся критиковать сталиниста» (Кондратович А. Новомирский дневник. С. 234).

Так что здесь решён вопрос просто: С. Смирнов и В. Закруткин – сталинисты.

Автор этой книги, давний читатель «Нового мира», ко всему привык, даже к таким статьям, о которых говорил выше. Но когда прочитал статью Натальи Ильиной «Литература и «массовый тираж» (1969. № 1), в полном удручении задумался над тем, где же предел необъективности и цинизму новомировских критиков, чем объяснить столь издевательский, снисходительный тон по отношению к чистой, светлой повести В. Матушкина «Любаша», напечатанной в «Роман-газете»?

Горе и страдания великие испытывал наш народ в годы войны. От мала до велика без стенаний и лишних слёз встал народ на защиту отечества. И подвиг Любаши – в ряду тех неисчислимых деяний, незаметных, будничных, которыми люди наши вправе гордиться. И сколько нужно бестактности, духовной черствости, непостижимого озлобления, чтобы вот так, как Н. Ильина, кощунственно иронизировать над мужеством юной девушки, которая переносила вместе со всем народом трудности и лишения.

Создавая образ Любы, В. Матушкин словно бы хотел этим сказать: даже такая молоденькая девчонка, не закалённая житейскими превратностями, сумела понять детским сердцем свою основную гражданскую задачу.

Весьма любопытно то место в статье, где автор не выдерживает тона «объективности» и начинает наставлять писателя, как следовало бы ему писать о Любаше: «Попроще, попроще говорил бы автор о Любаше, это было бы лучше для неё и для нас! Но автор почему-то не говорит просто». И здесь Н. Ильина иронизирует над описанием топки печи. Видно, никогда не приходилось Н. Ильиной топить печь. Или хотя бы наблюдать, как это делается. Нет, это не только «будничное занятие». Это действительно праздник, особенно для детей. И не понять этого – значит не понять всего настроя уходящей в прошлое деревенской жизни и не понять того великого отцовского чувства, которое помогло В. Матушкину создать образ чудесной Любаши. Уж больно нехитры приёмы, которыми пользуется критик «Нового мира». Разыскала две-три небрежные фразы в объёмистом романе – значит, и весь роман написан небрежно.

Особенно «убедительно» Н. Ильиной удалось критически обработать роман А. Черкасова «Хмель». Ничего, оказывается, хорошего нет в романе, одни глупости да исторические ошибки и нелепости. Вот так легко и беззаботно перечёркнута большая и серьёзная работа писателя.

Одним из главных положительных героев романа «Хмель» является Тимофей Боровиков. Да, в десять лет он взбунтовался, срубил вершину тополя, «в мелкие щепы искромсал икону «Благовещенья» и ушёл в город. А ведь из-за этой иконы стекались к старому Боровикову единоверцы со всей округи, да не с пустыми руками.