Глава 16
Триумф и трагедия Империи
ез России, ее культуры и науки, ее великого народа, о коем речь впереди пойдет особо, на наш взгляд, вообще невозможно понять смысла и предназначения всей мировой истории. Так же невозможно понять всего разнообразия климата Земли без изучения глубин и течений ее океана. Россия – цивилизация совершенно уникальная, древняя и молодая, цельная и многоликая, мощная и динамичная… Многие умы пытались приблизиться к ее пониманию. Немногим это удавалось, да и то в неполной мере. Здесь сходятся земные и небесные оси, перекрещены главные пути Запада-Востока, сосредоточены едва ли не все мировые религии. Иностранцы емко нарекли Россию Heartland (Сердце мира). Сердце это всегда бьется в унисон с сердцем угнетенного мира. Мы были и остаемся непохожими на других во все времена. Русист из США М. Малиа хотя и говорит о нас как о «стране диких, но полных жизненной энергии «скифов»», но все же признает: «Коммунистическая Россия представляла собой не просто «одну из европейских стран», а особый мир, вызывающе отличный от других».[505] Как заметил ранее К. Леонтьев, мы сорвались с европейских рельсов, выбрали свой путь развития, отличный от других, чтобы встать «во главе умственной и социальной жизни человечества».
В России проявлялось особое отношение к слову «цивилизация». В ней видели то могучего коренника, который мог бы выкатить матушку-Русь в богатую и процветающую Европу, то некое подобие страшного черта, что может до смерти напугать косный ум российского обывателя. Сразу после Великой Французской революции высочайшим указом императора Павла I в России было запрещено употребление целого ряда «крайне опасных» иностранных слов (таких, как «общество», «граждане», «отечество», «цивилизация»). Слово «цивилизация» у нас тогда так и не прижилось. Впервые оно появилось в печати только в XIX в., в словаре Даля. Большинство не ждали от цивилизации ничего хорошего. М. Голицын в «Просвещении и цивилизации» (1867) признавался: «Для моего русского уха как-то не совсем сочувственно звучит иностранное слово «цивилизация». Запад видел в цивилизации позитивное начало, синоним «собственности, знания, силы кооперации» (Дж. Милль). Наши охотнее обращали внимание на ее пороки и болезни. Все сливается «в серую массу и, когда процесс гниения заканчивается, наступает смерть». Таков, мол, конец всех доселе нам известных цивилизаций.[506] Но так ли это в действительности?
Когда в России сформировались лагеря «западников» и «славянофилов», то и тут каждый из них увидал в цивилизации нечто свое. Каждый стан вычленял в ней то, что ему ближе, подвергая сокрушающей критике чуждое и непонятное. Позицию первых выразил герой романа И. С. Тургенева «Дым» Потугин, ярый западник, преданный ее началам «до чрезвычайности». Он говорил: «Да-с, да-с, я западник, я предан Европе; то есть, говоря точнее, я предан образованности, той самой образованности, над которою так мило у нас теперь потешаются, цивилизации, – да, да, это слово еще лучше, – и люблю е всем сердцем, и верю в не, и другой веры у меня нет и не будет. Это слово: ци…ви…ли…зация (Потугин отчетливо, с ударением произнес каждый слог) и понятно, и чисто, а другие все, народность там, что ли, слава, кровью пахнут… бог с ними!»[507] Да и сам Тургенев, «почти француз» (Мопассан), будучи, казалось, всецело предан ее ценностям, считал, что русских все же отличает от европейца некая «позитивность умственного склада мыслящего русского человека». Французов задавила привычка к мещанской сытости и комфорту. А у русских материальная обстановка и материальные блага отступают перед идейностью, духовными интересами. В Европе «все покрыто толстой корой сытомещанской культуры». Заражена ею и рабочая масса, даже так называемые «вестники новой жизни, проводники новых идеалов – социалисты». Хотя и признавал: живется там у них, в Европе, все же гораздо легче, чем у нас, да и дышится там, пожалуй, намного свободнее.[508]
Любя русский народ, отдавая дань его великим заслугам и достоинствам, мы не должны умолчать о том, что мешает его росту и развитию. Не имеем права! Очевидные слабости были в известном учении славянофилов (слово изобретено К. Н. Батюшковым), представлявших нас избранниками небес, солью земли и цветом человечества. Б. Н. Чичерин (один из умных западников, который буржуазную «демократию» не принимал) бросил в адрес славянофилов ряд упреков. Приведу полностью его высказывание, не подвергая критике спорные моменты: «Славянофильское учение было произведением досужих московских бар, дилетантов в науке, которые думали упорный труд и зрелую мысль заменить виртуозностью и умственною гимнастикою, создавая себе привилегированное умственное положение с помощью салонных разговоров и журнальных статеек. Значение их в истории русской мысли состояло единственно в том, что они возбуждали прения; но это более чем искупалось вредною стороною их деятельности, тем, что они сбивали с толку неприготовленные умы, которые ослеплялись блеском софистики и увлекались обаянием ходульного патриотизма. Никакого самосознания в русском обществе они не пробудили, а, напротив, охлаждали патриотические чувства тех, которые возмущались нелепым превознесением русского невежества над европейским образованием. Нет ничего, что бы так вредило всякому делу, как безрассудное преувеличение. Я сам на себе испытал, до какой степени прирожденная мне любовь к отечеству, составлявшая одно из самых заветных чувств моей жизни, страдала от необходимости вести войну со славянофилами. Приходилось напирать на темные стороны нашего быта, чтобы побороть то высокомерное презрение, с которым они относились к тому, что нам было всего полезнее и что одно способно было вывести нас из окружающего нас мрака… В практическом же отношении лучшие из них легко сходились с западниками… Поэтому, когда наступила пора практической деятельности, теоретические различия сгладились и споры умолкли».[509]
Ему, как и нам, не нравится, что патриоты и славянофилы считали, что России и русскому народу якобы само собой уготовано место на верху цивилизации. Будто бы нас там, в Европе-Америке, ждут не дождутся с цветами, шампанским, чтобы мы ввалились в «европейский дом» (еще и развалились там, как в своей харчевне). Такой дар данайцев расслабляет и обезоруживает русских! Нелепо и даже опасно думать, что место под солнцем нам якобы достанется без упорной умственной работы, без исторической борьбы. Русским давно уж пора понять – ни нам, ни нашим внукам-правнукам такой «малины» не видать. И слава богу!!! Нужны упорный труд, зрелая мысль, огромные знания, стальная хватка и очень, очень умное правительство. Б. Чичерина относят к консервативным либералам. Н. Бердяев считал его ненавистником социализма, соответствовавшим русским исканиям правды. Он так писал о Б. Чичерине («Русская идея»): «Он принимает империю, но хочет, чтобы она была культурной и впитала в себя либеральные правовые элементы. По Чичерину можно изучать дух, противоположный русской идее, как она выразилась в преобладающих течениях русской мысли XIX в.».[510] Мы хотим примерно того же – культурной, деловой, правовой и могучей России.
В. Васнецов. Битва славян со скифами
Бытовая и культурная стороны жизни Запада вскружили голову многим в России. Те с головой окунулись в немецко-французско-английскую или еврейскую идейную среду, примеривая сюртук чужой философии на голое тело. Киреевский «перебывал Локистом, Спинозистом, Кантистом, Шеллингистом и даже Гегельянцем». Он, по словам Кошелева, доходил в неверии даже до отрицания Бога. Сначала горячо упрекал Хомякова за излишнюю церковность и недооценку значимости европейской цивилизации, яростно бранил его за желание нарядить всех в зипун и обуть в лапти. Однако вскоре его вдруг отчего-то повело в противоположную сторону: он стал пылко верующим и начал упрекать Хомякова в излишнем рационализме и недостатке чувства в делах веры.[511] В XX–XXI вв. шарахания у нашей «умничающей интеллигенции» все те же.
Иные, напротив, хотели высвободиться от объятий цивилизации, смыв ее с себя, как смывают плотный нарост грязи, якобы покрывший тело России за годы пребывания на Западе. М. Гершензон в споре с В. Ивановым узрел в цивилизации лишь систему тончайших принуждений. Провокационно он подбросил идею: надо полностью отринуть «умственное достояние человечества», сбросить это «досадное бремя»: «Мне кажется, какое бы счастье кинуться в Лету, чтобы бесследно смылась с души память о всех религиях и философских системах, обо всех знаниях, искусствах, поэзии, и выйти на берег нагим, как первый человек, нагим, легким и радостным, и вольно выпрямить и поднять к небу обнаженные руки, помня из прошлого только одно – как было тяжело и душно в тех одеждах, и как легко без них». Славная перспектива, что и говорить – ходить везде и всюду «без одежд» (да еще в России). Только так ведь недолго заболеть, опаршиветь, совсем замерзнуть.[512]
