6) Жалованье, поместья и вотчины россиян неприкосновенны. Если же некоторые наделены сверх достоинства, а другие обижены, то советоваться Государю с боярами и сделать, что уложат вместе.
7) Основанием гражданского правосудия быть Судебнику, коего нужное исправление и дополнение зависит от Государя, Думы Боярской и Земской.
8) Уличенных государственных и гражданских преступников казнить единственно по осуждению царя с боярами и людьми думными; имение же казненных наследуют их невинные жены, дети и родственники. Без сего торжественного суда боярского никто не лишается ни жизни, ни свободы, ни чести.
9) Кто умрет бездетен, того имение отдавать ближним его или кому он прикажет; а в случае недоумения решить такие дела Государю с боярами.
10) Доходы государственные остаются прежние; а новых налогов не вводить Государю без согласия бояр и с их же согласия дать льготу областям, поместьям и вотчинам, разоренным в сии времена смутные.
11) Земледельцам не переходить ни в Литву, ни в России от господина к господину, и все крепостным людям быть навсегда такими.
12) Великому Государю Сигизмунду, Польше и Литве утвердить с Великим Государем Владиславом и с Россиею мир и любовь навеки и стоять друг за друга против всех неприятелей.
13) Ни из России в Литву и Польшу, ни из Литвы и Польши в Россию не переводить жителей.
14) Торговле между обоими государствами быть свободною.
15) Королю уже не приступать к Смоленску и немедленно вывести войско из всех городов российских; а платеж из московской казны за убытки и на жалованье рати литовской и польской будет уставлен в договоре особенном.
16) Всех пленных освободить без выкупа, все обиды и насилия предать вечному забвению.
17) Гетману отвести Сапегу и других ляхов от Лжедмитрия, вместе с боярами взять меры для его истребления, идти к Можайску, как скоро уже не будет сего злодея, и там ждать указа королевского.
18) Между тем стоять ему с войском у Девичьего монастыря и не пускать никого из своих людей в Москву для нужных покупок без дозволения бояр и без письменного вида.
19) Дочери воеводы сендомирского, Марине, ехать в Польшу и не именоваться государынею московскою.
20) Отправиться великим послам российским к Государю Сигизмунду и бить челом, да крестится Государь Владислав в веру греческую и да будут приняты все иные условия, оставленные гетманом на разрешение его Королевского Величества».
Итак, россияне, быв недовольны собственным желанием царя Василия умерить самодержавие, в четыре года переменили мысли и хотели еще более ограничить верховную власть, уделяя часть ее не только боярам в правосудии и в налогах, но и
Земской Думе в гражданском законодательстве. Они боялись не самодержавия вообще (как увидим в истории 1613 года), но самодержавия в руках иноплеменного, еще иноверного монарха, избираемого в крайности, невольно и без любви, – и для того предписали ему условия, согласные с выгодами боярского властолюбия и с видами хитрого Жолкевского, который, любя вольность, не хотел приучить наследника Сигизмундова, будущего монарха польского, к беспредельной власти в России.
Утвердив договорную грамоту подписями и печатями, с одной стороны – Жолкевский и все его чиновники, а с другой – бояре, звали народ к присяге. Среди Девичьего поля, в сени двух шатров великолепных стояли два алтаря, богато украшенные; вокруг алтарей духовенство, Патриарх, святители с иконами и крестами; за духовенством – бояре и сановники в одеждах, блестящих серебром и золотом; далее бесчисленное множество людей, ряды конницы и пехоты с распущенными знаменами, ляхи и россияне. Все было тихо и чинно. Гетман с своими воеводами вступил в шатер, приближился к алтарю, положил на него руку и дал клятву в верном соблюдении условий за короля и королевича, республику Польскую и великое княжество Литовское, за себя и войско. Тут два архиерея, обратясь к боярам и чиновникам, сказали громогласно: «Волею Святейшего Патриарха Ермогена призываем вас к исполнению торжественного обряда: целуйте крест, вы, мужи думные, все чины и народ, в верности к Царю и Великому князю Владиславу Сигизмундовичу, ныне благополучно избранному, да будет Россия со всеми ее жителями и достоянием его наследственною державою!» Раздался звук литавр и бубнов, гром пушечный и клик народный: «Многие лета Государю Владиславу! Да царствует с победою, миром и счастием!» Тогда началась присяга: бояре и сановники, дворянство и купечество, воины и граждане, числом не менее трехсот тысяч, как уверяют, целовали крест с видом усердия и благоговения. Тогда изменники прежние, Иван Салков, Волуев и клевреты их, ревностные участники и главные пособники договора, обнялись с москвитянами уже как с братьями в общей измене Василию и в общем подданстве Владиславу!.. Гонцы от Думы Боярской спешили во все города объявить им нового царя, конец смятениям и бедствиям; а гетман великолепным пиром в стане угостил знатнейших россиян и каждого из них одарил щедро, раздав им всю добычу Клушинской битвы, коней азиатских, богатые чаши, сабли и не оставив ничего драгоценного ни у себя, ни у своих чиновников в надежде на сокровища московские. Первый вельможа, князь Мстиславский, отплатил ему таким же роскошным пиром и такими же дарами богатыми.
Одним словом, умный гетман достиг цели – и Владислав, хотя только Москвою избранный, без ведома других городов и, следственно, незаконно, подобно Шуйскому, остался бы, как вероятно, царем России и переменил бы ее судьбу ослаблением самодержавия – переменил бы тем, может быть, и судьбу Европы на многие века, если бы отец его имел ум Жолкевского!
Но еще крест и Евангелие лежали на алтарях Девичьего поля, когда вручили гетману грамоту Сигизмундову, привезенную Федором Андроновым, печатником и думным дьяком, усердным слугою ляхов, изменником государства и Православия: Сигизмунд писал к гетману, чтобы он занял Москву именем королевским, а не Владиславовым; о том же писал к нему и с другим, знатнейшим послом, Госевским. Гетман изумился. Торжественно заключить и бесстыдно нарушить условия; вместо юноши беспорочного и любезного представить России в венценосцы старого, коварного врага ее, виновника или питателя наших мятежей, известного ревнителя латинской веры и братства иезуитского; действовать одною силою с войском малочисленным против целого народа, ожесточенного бедствиями, озлобленного ляхами, казалось гетману более нежели дерзостью – казалось безумием. Он решился исполнить договор, утаить волю королевскую от россиян и своих сподвижников, сделать требуемое честью и благом республики вопреки Сигизмунду и в надежде склонить его к лучшей политике.
Согласно с договором, надлежало прежде всего отвлечь ляхов от Самозванца. Сей злодей думал ослепить Жолкевского разными льстивыми уверениями: клялся царским словом выдать королю 300 000 злотых и в течение десяти лет ежегодно платить республике столько же, а королевичу – 100 000; завоевать Ливонию для Польши и Швецию для Сигизмунда, не стоять и за Северскую землю, когда будет царем; но Жолкевский, известив Сапегу, что Россия есть уже царство Владислава, убеждал его присоединиться к войску республики, а бродягу – упасть к ногам королевским, обещая ему за такое смирение Гродно или Самбор в удел. Послы гетмановы нашли Лжедимитрия в обители Угрешской, где жила Марина: выслушав их предложение, он сказал: «Хочу лучше жить в избе крестьянской, нежели милостию Сигизмундовою!» Тут Марина вбежала в горницу, пылая гневом, злословила, поносила короля и с насмешкою примолвила: «Теперь слушайте мое предложение: пусть Сигизмунд уступит царю Димитрию Краков и возьмет от него в знак милости Варшаву!» Ляхи также гордились и не слушали гетмана, который, видя необходимость употребить силу, вместе с князем Мстиславским и пятнадцатью тысячами москвитян выступил против своих мятежных единоземцев. Уже начиналось и кровопролитие; но малочисленное и худое войско Лжедимитриево не могло обещать себе победы: Сапега выехал из рядов, снял шапку перед Жолкевским, дал ему руку в знак братства – и через несколько часов все усмирилось. Ляхи и россияне оставили Лжедимитрия: первые объявили себя до времени слугами республики; последние целовали крест Владиславу, и между ними бояре князья Туренин и Долгорукий, воеводы коломенские; а Самозванец и Марина ночью (26 августа) ускакали верхом в Калугу с атаманом Заруцким, с шайкою казаков, татар и россиян немногих.
Гетман действовал усердно; бояре усердно и прямодушно. Началось беспрекословно царствование Владислава в Москве и в других городах: в Коломне, Туле, Рязани, Твери, Владимире, Ярославле и далее. Молились в храмах за государя нового; все указы писались, все суды производились его именем; спешили изобразить оное на медалях и монетах. Многие радовались искренно, алкая тишины после таких мятежей бурных. Многие – и в их числе Патриарх – скрывали горесть, не ожидая ничего доброго от ляхов. Всего более торжествовали старые изменники тушинские… Они целою толпою пришли в храм Успения и требовали благословения от Ермогена, который, велев удалиться одному Молчанову, мнимому еретику и чародею, сказал другим: «Благословляю вас, если вы действительно хотите добра государству; но если вы ляхи душою, лукавствуете и замышляете гибель Православия, то кляну вас именем Церкви». Обливаясь слезами, Михайло Салтыков уверял, что государство и Православие спасены навеки – уверял, может быть, непритворно, желая, чего желала столица вместе с знатною частию России – Владиславова царствования на заключенных условиях. <…> Как несчастный царь Василий с своими братьями завидовал князю Михаилу Шуйскому, так Сигизмунд с своими панами завидовал гетману, хотя слава обоих великих мужей была славою их отечества и государя: ослепление страстей, удивительное для разума и тем не менее обыкновенное в действиях человеческих! Недоброжелатели гетмановы, Потоцкие и друзья их, говорили королю: «Не успехи случайные, но правила твердые, внушаемые зрелою мудростию, должны быть нам руководством в деле столь важном. Извлекая меч, ты, Государь, объявил, что думаешь единственно о благе республики; теперь, имея случай распространить ее владения, можешь ли упустить его только для чести видеть сына на престоле московском? Отдашь ли пятнадцатилетнего юношу без советников и блюстителей в руки людей, упоенных духом мятежа и крамолы? Что ответствует за их верность и безопасность сего престола, облиянного кровию? Не скажет ли народ твой, ревнитель свободы, что ты пленяешься властию самодержавною? Если же царство Российское столь завидно, то, взяв Смоленск, иди в Москву и собственною рукою, как победитель, возьми ее державу!» Хотя рассудительные вельможи, Лев Сапега и другие, умоляли короля немедленно принять договор гетманов, немедленно отпустить Владислава в Москву, дать ему Жолкевского в наставники и легион поляков в блюстители, обогатить казну республики казною царскою, удовлетворить ею всем требованиям войска, наконец, утвердить вечный союз Литвы с Россиею; но король следовал мнению первых советников: хотел сам быть царем или завоевателем России и в сем расположении ждал послов московских, Филарета и Голицына, коих личное избрание – то есть удаление – должно было содействовать видам хитрого гетмана, но обратилось единственно во славу их великодушной твердости, без пользы для Литвы, без пользы и для России, кроме чести иметь таких мужей государственных!
