продолжаться, то появилось бы много других малых стран, которые никогда не смогут чувствовать себя в безопасности.
Хотя Тэтчер тщательно подбирала слова, непосредственное впечатление произвела не столько суть ее высказываний, сколько ее метод их произнесения. Она говорила стаккато, с большим акцентом и полной убежденностью. Она была просто в своей стихии как лидер.
К тому времени, когда Буш вернулся в Белый дом 5 августа, его взгляды значительно ужесточились: "Я очень серьезно отношусь к нашей решимости обратить вспять эту агрессию", - сказал он, заявив: «Это не пройдет». Разговаривая с Чарльзом Пауэллом неделю спустя, я приписал большую часть изменения тона президента присутствию Тэтчер: "Партия Белого дома отправилась в Аспен, склоняясь к мнению, что ничего особенного делать не нужно, но вернулась собранной и решительной".
Оглядываясь назад, я полагаю, что Буш перешел к более мускулистым ответным мерам еще до приезда в Аспен, но его беседы с Тэтчер сильно укрепили его инстинкты. Позже в том же месяце она подбодрила Буша после принятия резолюции ООН, которая разрешала применение силы для блокирования нефтяных танкеров, пытающихся нарушить санкции против Ирака. 'Сейчас не время для шатаний', - настаивала она. Твердый тон, который Тэтчер помогла задать в первые дни конфликта, стал важным фактором в конечном итоге освобождения Кувейта.
Хотя Тэтчер быстро выступила в защиту суверенитета Кувейта, она не хотела предоставлять Организации Объединенных Наций главную роль в освобождении страны. Она приветствовала резолюцию 660 Совета Безопасности ООН, принятую на следующий день после вторжения в Кувейт, которая осуждала иракскую агрессию и требовала немедленного вывода войск; однако к перспективе более активного участия ООН она относилась с явным скептицизмом. Когда стало ясно, что чисто дипломатическими средствами добиться вывода иракских войск не удастся, она воспротивилась попыткам добиться принятия дополнительной резолюции Совета Безопасности, которая санкционировала бы применение силы. Если любые военные действия будут рассматриваться как требующие мандата Совета Безопасности, утверждала она, будет создан прецедент, который подорвет право на самооборону, присущее принципу национального суверенитета.
С практической точки зрения, она также хотела сохранить максимальную свободу действий в отношении способа освобождения Кувейта. В этом вопросе она изначально получила поддержку президента Буша: "Она не хочет возвращаться в ООН по вопросу применения силы; не хочу и я", - записал Буш в своем дневнике в начале сентября.
Однако в итоге ее намерения стали жертвой внутренней ситуации в Соединенных Штатах. Буш понимал, что в Конгрессе и среди общественности существует сопротивление принятию военных мер без поддержки ООН. Тэтчер не сталкивалась с аналогичными ограничениями в Великобритании, поэтому в частном порядке она стала активно выступать против принятия дополнительной резолюции ООН. Но внутренние потребности американской политики возобладали. В начале ноября 1990 года она уступила в этом споре. Однако по совершенно несвязанным причинам она была вынуждена покинуть свой пост всего несколько недель спустя.
Пределы лидерства: Германия и будущее Европы
Великие государственные деятели действуют на внешних границах того, что обычно считается возможным; вместо того, чтобы повторять ортодоксальные идеи, определяющие время, они исследуют его границы. На протяжении всей своей карьеры Тэтчер бросала вызов диктату общепринятой мудрости, обеспечивая лидерство, которое меняло условия дебатов.
Однако иногда ее вера в то, что она сможет добиться, казалось бы, невозможного, оказывалась ошибочной. После падения Берлинской стены 9 ноября 1989 года Тэтчер отошла от благоразумия и гибкости, которые обычно служили ей на пользу. Вместо того чтобы вести Запад к политике объединения Германии и закрепить объединенную Германию в НАТО, она оказалась во все большем противоречии со своими атлантическими коллегами.
Для Тэтчер падение Берлинской стены действительно было поводом для радости. Аналогичным образом, последующий крах коммунистических режимов по всей Восточной Европе представлял собой кульминацию демонтажа орбиты советских сателлитов, чего она добивалась на протяжении всего своего правления. Но она была глубоко обеспокоена логическим следствием падения "железного занавеса", а именно тем, что Восточная и Западная Германия, искусственно разделенные после Второй мировой войны, теперь должны объединиться.
Опасения Тэтчер по поводу воссоединения Германии имели под собой законную основу. В 1871 году, когда вновь объединенная Германия в последний раз вошла в международную систему, Бенджамин Дизраэли счел это "более значительным политическим событием", чем Французская революция. Британский государственный деятель оказался прозорливым благодаря серии кризисов, разразившихся после отставки Бисмарка в 1890 году, кульминацией которых стало начало Первой мировой войны в августе 1914 года. Объединенная Германия вновь неизбежно изменила бы баланс сил в Европе, и Тэтчер была не одинока в своем убеждении, что последствия такого изменения требуют тщательного рассмотрения.
Воспитанная в детстве Второй мировой войной, Тэтчер сомневалась в том, что напористое и экспансионистское поведение Германии закончилось с поражением Гитлера. Она не доверяла тому, что воспринимала как неизменный немецкий национальный характер; в минуты пессимизма она опасалась, что не все демоны прошлого Германии были изгнаны. "Чтобы понять человека, - заметил Наполеон, - посмотрите на мир, когда ему было двадцать лет". Тэтчер исполнилось двадцать лет в 1945 году.
Она не стеснялась выражать эти скептические настроения. На ужине, который мы оба посетили в Торонто в кулуарах саммита Большой семерки в июне 1988 года, я процитировал Бисмарка в тосте за нее, предположив, что лучшее, что может сделать государственный деятель, это ухватиться за подол плаща Бога и пройти с ним несколько шагов. Тэтчер, которая слушала лишь наполовину, спросила, за чей плащ я предлагал ухватиться. Когда ведущий объяснил, что я цитирую Бисмарка, она спросила: "Бисмарк, немец?". На утвердительный ответ ведущего она ответила: "Пора домой".
По мере того, как нарастал импульс к скорейшему объединению, Тэтчер оставалась решительно против. В то время как другие лидеры не решались высказать свои сомнения, она заняла противоположную позицию. Вместо того чтобы думать об объединении, она утверждала, что внимание должно быть сосредоточено на установлении подлинной демократии в Восточной Германии, настаивая на том, что два демократических немецких государства могут существовать бок о бок неопределенное время. И пытаясь подчеркнуть свою озабоченность тем, что объединенная Германия может снова стремиться к доминированию в Европе, она добавила еще один аргумент: Объединение Германии может сорвать исторический эксперимент Михаила Горбачева по проведению реформ, что приведет к усилению жестких фракций в Москве, которые могут сместить его с поста президента.
Эти аргументы не нашли поддержки даже среди союзников Тэтчер. Администрация Буша считала воссоединение естественным следствием победы Запада в холодной войне. За несколько дней до падения Берлинской стены Буш не оставил сомнений в своей позиции: «Я не разделяю беспокойства, которое испытывают некоторые европейские страны по поводу воссоединенной Германии, - сказал он в интервью газете
