Приговоренный к смерти, Сократ с презрением отверг бегство и вместо этого выпил яд из болиголова[235]. Смерть философа была описана его учеником, молодым человеком по имени Платон.
А Спарта тем временем пересматривала свои отношения с Персией. В конце Пелопоннесской войны спартанцы пообещали оставить ионические города в обмен на персидское золото. Но теперь они изменили своему обещанию и послали своих чиновников управлять этими городами. Это было наглой имперской выходкой, и другие греческие города не собирались терпеть такое нахальство. Тридцать лет борьбы едва закончились, когда Афины, Фивы, Коринф и Аргос объединили вместе все, что осталось от их армий, чтобы заставить Спарту оставить свои претензии.
Противостояние, называемое Коринфской войной, началось в 395 году. После трех лет бесплодных сражений Спарта пошла на попятный – но не для греков, а для персов, предлагая оставить ионические города, если персы встанут на сторону Спарты.
Артаксеркс II согласился и прислал на помощь персидские корабли. Это заставило Афины оказать поддержку Ахорису Египетскому, чтобы тот смог отразить персов; египетско-афинский альянс стал своеобразным противовесом персидско-спартанскому.
К несчастью, афинских солдат оставалось слишком мало; впрочем, спартанцы вскоре обнаружили, что их солдаты также измотаны. В 387 году Артаксеркс II (удовлетворенный тем, что его потенциальные противники снова истощают друг друга) заявил, что если два города не согласятся на мир, то в дело вступят персы: «Если любая из вовлеченных сторон не примет этого мира, – объявил он (согласно данным Ксенофонта, который изложил текст договора в своей «Эллинике»), – я, Артаксеркс, пойду на нее войной… на земле и на море, и воюющим с ней окажу поддержу кораблями и деньгами».15
Афины с сожалением вышли из союза с египтянами, оставив Aхориса вести антиперсидскую войну в одиночку; Спарта разоружилась. На короткое время все вернулись к восстановлению своих городов. Вступил в действие так называемый Царский мир. «Так получилось, – пишет Ксенофонт, – что спартанцы и афиняне вместе со своими союзниками оказались в мире впервые со времен… сноса афинских стен».16
Требование получить обратно под свою власть греческие города в Малой Азии было высшей точкой ничем другим не примечательного правления Артаксеркса II. Египетские надписи сообщают, что время от времени он посылал небольшое и не очень решительное войско «пощекотать» Ахориса в его логове, но когда Ахорис (который смог уговорить несколько греческих наемников поступить на египетский регулярный флот) ответил решительным боем, персы отступили.
Когда Ахорис умер, и власть над Египтом принял никому не известный военный по имени Нектанеб I, основатель Тридцатой Династии, Артаксеркс II сделал еще одну попытку вернуть Египет. На этот раз он попробовал побить противника его же оружием, наняв афинских наемников и двинувшись на войну морем, причем войдя в Дельту на западной ее стороне, а не мимо крепости Пелузий на востоке, как обычно.17 Нектанеб отбил эти объединенные силы, которые были мощнее его войск, при помощи великолепной стратегии. Он поставил отряд в каждой протоке Дельты; эти отряды оказывали небольшое сопротивление, прежде чем отойти на юг, затягивая нападавших все дальше и дальше. Нектанеб точно знал то, о чем не имели понятия афиняне и персы: когда на Ниле произойдет наводнение. Фараон смог удерживать вторгшиеся объединенные силы до того момента, когда воды вокруг них начали стремительно подниматься. После этого он быстро отошел на юг; а испуганные и сокрушаемые наводнением персы и афиняне покинули Дельту.18 Нектанеб просидел на троне восемнадцать успешных лет, и Артаксеркс II не делал новых попыток завоевать Египет.[236]
Руины Греции убедили по крайней мере одного афинянина, что города этой державы выживут только в случае, если смогут собраться вместе под одним знаменем греческой тождественности. Пан-эллинизм, а не построение империи при помощи силы, был единственной надеждой для греческого мира.
Этим афинянином был Исократ, оратор и учитель риторики, который родился до того, как началась Пелопоннесская война, и наблюдал, как его город постепенно впадает в нищету. В 380 году, через семь лет после установления Царского мира, он опубликовал «Панегирик» – речь, обращенную ко всем греческим городам с призывом признать их общее наследие.[237] Афины должны стать лидером в этой попытке, пишет Исократ, потому что «этот город сделал слово „грек” не только названием народа, но способом мыслить; и люди называются греками, потому что они разделяют наше образование, а не происхождение».19
Это было воскрешение призыва к добровольной культурной самоидентификации, изначально высказанного Периклом, но в условиях изнурительных войн приобретшего иную форму и ставшего средством объединить Афины и Спарту против негреческого мира. «Панегирик» выразил первый призыв к пан-эллинскому единству, но он также призывал эллинов добровольно сплотиться против тех, кто не был воспитан в греческом духе – против персов и их царя Артаксеркса II, который правил «не по согласию» отдельных частей его империи, а по принципу обладания большей армией.20
На этот призыв к пан-эллинизму последовал ответ с совершенно неожиданной стороны.
В 359 году одновременно обновились два трона. Старший сын Артаксеркса II, Дарий, решил убить отца, подозревая, что тот может объявить своим наследником младшего сына, Oха. Артаксеркс узнал об этом плане и в ночь запланированного убийства поджидал мятежника с охраной. Когда появился Дарий, телохранители царя схватили его. Дарий был осужден и казнен путем перерезания горла.
Вскоре Артаксеркс умер от старости, Oх отравил остальных братьев и, обезопасив трон, стал Артаксерксом III.
А севернее, в Македонии, в том же году на трон также сел новый царь. Его звали Филипп II, и он стал тринадцатым царем после того, как Аминта I занял трон при Дарии Великом сто лет тому назад. Тринадцать царей за век означает в среднем менее восьми лет на каждого; выполнять обязанности царя Македонии оказалось небезопасной работой.
Пожилой отец Филиппа, Аминта IV, будучи в возрасте, женился на гораздо более молодой женщине, чтобы получить законного наследника (он уже был отцом по крайней мере трех незаконнорожденных детей, которые поглядывали на трон).21 Эта женщина, Эвридика, родила требуемых наследников – трех сыновей, Александра II, Пердикку и Филиппа. Затем она завела роман с придворным по имени Птолемей; согласно македонским повествованиям, старый царь однажды поймал их в постели, но, будучи почти восьмидесятилетним, решил не поднимать из-за этого шума.
Когда старый Аминта умер, царем стал Александр II. У него возникли проблемы на северо-западе, где племена иллирийцев угрожали вторжением. Союз Македонии с Персией обеспечивал царству некоторую защиту от врагов на севере и юге, но ко времени правления Александра II персы уже не отбрасывали такую длинную тень. Историк III века Юстин говорит нам, что Александру II пришлось откупаться от иллирийцев, чтобы избежать нашествия, и послать младшего брата Филиппа (которому было лишь десять лет) в Иллирию в качестве заложника.
Возможно, Филиппу позволили вернуться домой, но его старший брат был обречен. Эвридика, мать Александра, организовала его убийство, чтобы власть мог захватить ее любовник Птолемей. Как только Александр II скончался, Птолемей объявил себя регентом законного наследника – второго сына, Пердикки. Филипп, которому было уже пятнадцать лет, снова был отослан в качестве заложника; на этот раз он оказался в южном греческом городе Фивы, который угрожал Македонии вторжением.
Пердикка подождал какое-то время, а когда достиг возраста наследования, с помощью македонской знати, не любившей Птолемея, сверг любовника матери с трона и казнил его. О том, что случилось с Эвридикой, исторических свидетельств нет. Затем Пердикка сам занял трон и сделал, что мог, чтобы восстановить царскую семью: он договорился об освобождении Филиппа из Фив, женился и обзавелся наследником. Потом он развернулся к иллирийцам, которые снова угрожали вторжением.
На шестом году своего правления он сделал младшего брата Филиппа регентом при своем сыне и повел македонскую армию на войну против иллирийцев. Сражение оказалось несчастливым: Пердикка погиб вместе с четырьмя тысячами македонских солдат.22 Филипп в возрасте двадцати четырех лет остался защищать царство от северо-западной угрозы.
Он принял командование армией как регент при младенце, но (как говорит Юстин) «опасности войны пугают, и оставалось слишком долго ждать помощи принца, который был еще так мал, [поэтому] люди заставили его взять управление на себя».23 Это могло быть так – а могло прикрывать простую узурпацию власти. В любом случае руководство Филиппа было совершенно необходимо. Иллирийцы являлись не единственной угрозой на горизонте, Афиняне делали теперь попытки посадить на македонский трон своего кандидата, чтобы иметь возможность добавить Македонию к зависимым от Афинами территориям.
