В этот момент Персия была уязвима, находясь в процессе очередной хаотичной смены власти. Артаксеркс III правил уже девятнадцать лет, самым крупным достижением его правления было повторное завоевание Египта, завершенное в 343 году (шесть лет тому назад) после победы над последним местным египетским фараоном Нектанебом II. Теперь Египет снова находился под контролем персидского сатрапа, и им правил персидский царь (Мането называет этот период Тридцать первой династией).
В том же году когда состоялась Херонейская битва, Артаксеркс умер. Подробности этого события скудны, но хотя царь слегка занемог перед своей смертью, почти наверняка он умер не от болезни, а от яда, данного ему под видом лекарства евнухом по имени Багой. Багой был одним из командиров Артаксеркса III при завоевании Египта, и он все больше стремился к власти.
Со смертью Артаксеркса III Багой стал управлять царством самолично – как визирь. Два молодых принца тоже «неожиданно» умерли из-за проблем с животом (Багой явно беспокоился о своем благополучии). Выжил лишь один принц, юноша по имени Арсес. Похоже, визирь планировал сделать его марионеточным царем, но когда Арсес выказал знаки неповиновения, Багой отравил и его тоже.
Филипп замышлял атаку на империю, ведомую евнухом, когда над ним разразилась катастрофа.
В основном она была спровоцирована им же самим. Сразу после создания Коринфской Лиги в 337 году Филипп решил жениться снова. Эта женитьба не давала ему никаких политических преимуществ и была, по-видимому, вызвана исключительно страстью. Невеста царя была урожденной македонянкой, прекрасной племянницей придворного по имени Аттал. На этой свадебной церемонии все македонцы безобразно напились (добрая традиция на македонских празднествах), и Аттал предложил тост: он поднял свою чашу и заявил, что теперь боги могут послать Македонии законного наследника трона.
Александр был, конечно, юридически законным, но так как его мать Олимпия была гречанкой, он был только наполовину македонцем. Тост Аттала стал прямым вызовом его положению наследного принца, предположением, что трон Македонии должен принадлежать только чистокровному македонцу (и ясным указанием на то, что любовь Филиппа ко всему греческому не разделяется всеми македонцами).
Александр, который тоже был пьян, бросил в Аттала чашу и назвал его мерзавцем. Филипп (вероятно, самый пьяный из всех) выхватил меч, чтобы атаковать Александра – и вдруг упал лицом вниз.
«Господа, – с усмешкой заявил Александр, стоя над пьяным отцом, – вот лежит человек, который был готов пройти насквозь весь мир от Европы до Азии, но сбился с пути по дороге от одной постели до другой!»31
Но худшее было еще впереди, и Аттал увяз в этом по самую шею. Согласно Диодору, некоторое время тому назад Филипп имел в любовниках некого красивого молодого человека, бывшего также другом Аттала. (Македонцы, как и греки, обращали больше внимания на механику полового акта, чем на пол партнера; вы ли проникаете или в вас – было важно, но кто был на противоположной стороне, оказывалось менее существенным.) К несчастью, этот красивый юноша вытеснил предыдущего любовника Филиппа, одного из его телохранителей по имени Павсаний. Павсаний, умиравший от любви, публично оскорбил сменившего его юношу, назвав того «гермафродитом», то есть не настоящим мужчиной. Опозоренный юноша в одной из битв бросился впереди Филиппа, чтобы погибнуть, и умер от вражеского меча.
Аттал, желая отомстить за самоубийство своего друга, пригласил Павсания на обед, напоил его и затем передал компании друзей-сообщников, чтобы те группой изнасиловали его, – наказание под стать вине: быть пользуемым в глазах македонцев считалось быть покорным, женоподобным, то есть обладать именно теми качествами, которыми Павсаний наделил своего соперника, желая его опорочить. Протрезвев, Павсаний бросился к Филиппу, в ярости от оскорбления, и пожаловался ему. Но Филипп не захотел наказывать Аттала, который был доверенным лицом и ценным военачальником. Вместо этого он попытался успокоить Павсания, повысив в чине и одарив подарками.
Однако возобновлять отношения царь не собирался, и Павсаний лелеял этот отказ и свое оскорбление до 336 года. Филипп организовал пышный праздник, чтобы отметить начало наступления на Персию; торжество должно было открываться парадом, который возглавлял сам Филипп, в театре, забитом веселящимися македонцами. Когда Филипп ступил на порог театра, Павсаний подошел сзади и воткнул нож ему в ребра.
Убийца помчался к своей лошади, однако по пути споткнулся и упал, вслед за чем немедленно был зарублен телохранителями.32 Но Филипп был уже мертв.
Многие люди подозревали, что Александр, презиравший отца, каким-то образом оказался причастен к убийству. «Александр не вышел незапятнанным из этого дела», – говорит Плутарх, хотя не указывает на изобличающие его детали.33 Но Павсаний был убит, не было доказательств измены, никто не осмелился выдвинуть обвинения. В любом случае Александр был популярен в армии, которая объявила его царем на следующий же день.
Он унаследовал, как говорит Плутарх, царство, «окруженное со всех сторон горькой обидой, глубокой ненавистью и опасностями». Завоеванные северные территории были несчастны под управлением македонцев; греки на юге не настолько сердечно принимали свое членство в Коринфской Лиге, чтобы Александр мог позволить себе полагаться на них; а персы тем временем ждали нападения македонцев.
Но у Александра было одно срочное дело, которое требовало заботы. Аттал был послан вперед, в Малую Азию, чтобы подготовить маршрут, которым македонские силы вторжения проследуют в Персию. Александр так и не забыл оскорбления. Он послал вслед Атталу убийцу, и месть свершилась.
Сравнительная хронология к главе 68
Глава шестьдесят девятая
Рим усиливает хватку
Между 367 и 290 годами до н. э. Карфаген воюет с Сиракузами, а Рим сражается со всеми соседями
Пока Греция осуществляла бесполезные попытки объединения – Пелопоннесская Лига, Эллинская Лига, Делосская Лига и пародия на Коринфскую Лигу – города на старой территории латинян также объединились в союз – в Латинскую Лигу. Римляне называли эту лигу «Nomen Latium» и уже более века поддерживали достаточно дружеские отношения с ее городами – первый мирный договор между Римом и Лигой был, вероятно, подписан около 490 года до н. э. Но сам Рим к ней не присоединился. Он не намерен был становиться одним из равных.
Через тридцать с лишним лет после того, как галлы сожгли Рим, римляне восстановили стены, отбили несколько атак соседей, послали войска на восток к реке Анио, чтобы снова сразиться с галлами (римские солдаты приблизились к их лагерю «в великом страхе, – говорит Ливий, – но многие тысячи варваров были убиты в сражении»)1 и пережили еще одно противостояние патрициев и плебеев. Оно закончилось в 367 году уступкой патрициев: должность консула формально открывалась для плебеев, и первый консул-плебей вступил в должность в том же году.
Сенат объявил, что этот компромисс нужно отпраздновать дополнительным праздничным днем, и сам Ливий называет этот год «знаменательным годом», в который «после долгого обсуждения два сословия примирились и наконец пришли к согласию».2 «К согласию» – сказано слишком громко, так как патриции и плебеи продолжали раздражать друг друга; однако новое государственное устройство, похоже, действовало как смазка в трениях между двумя классами. Следующие десять лет внутри римских стен сохранялся мир, так что город смог вернуть свое внимание к идее построения империи.
В 358 году Рим уговорил Латинскую Лигу обновить старый мирный договор.[238] Как и прежде, обе стороны были обязаны защищать друг друга при нападении. Но отныне все трофеи общих кампаний должны были делиться поровну между сторонами; Рим будет получать от каждой победы столько, сколько все остальные города объединенной Лиги.3 Рим больше не был еще одним городом на полуострове; он стал силой, такой же мощной, как сама Лига.
В 348 году римляне обновили другой договор, с Карфагеном. Римские корабли все еще не могли плавать на запад дальше мыса Фаир, а карфагеняне все еще обещали не строить никаких укреплений на территории латинян. Новые условия несколько изменили это соглашение. «Если карфагеняне захватят какой-либо город в Лациуме из тех, что не являются подданными Рима, – определялось в нем, – они могут удерживать товары и людей, но должны отдать город»4 Теперь карфагеняне были партнерами по завоеваниям; Рим строил планы по контролю окружающей местности, хотя ее лидеры и клялись в дружбе Латинской Лиге.
В течение следующих пятидесяти лет агрессия Рима приведет к четырем войнам и мятежу, а пятая война разгорится прямо у его берегов.
