Из распоряжения, направленного султаном Ахмедом Ибрагиму Мютеферрика и его деловому партнеру, Мехмеду Саиду-эфенди (который был сыном Челеби Мехмеда-эфенди, и в 1720 году сопровождал своего отца во время его посольства во Франции), было ясно, что султан не видел никаких затруднений в том, чтобы признать необходимость введения книгопечатания. С самого начала эры ислама, писал он, ученые-богословы производили множество книг различного назначения, от коранов до словарей, но:
Поскольку большинство литературных произведений со временем либо погибло, либо было утеряно в ходе конфликтов минувших лет, во время войн с Возмутителем спокойствия Чингиз-ханом и Хулагу-ханом Недальновидным [имеется в виду внук Чингиз-хана, который разграбил Багдад в 1258 году], а также в ходе оккупации земель Андалузии беспутными франками [имеется в виду изгнание мусульман из южной Испании, которое началось в конце XV века] и во время других войн и массовых убийств, а также больших пожаров, словари, работы по ономантии [тот есть предсказанию судьбы по именам], учебники по грамматике арабского языка, книги по истории, важнейшие собрания копий традиций Пророка и научные работы величайшей значимости сегодня редко встретишь в землях ислама. К тому же священнослужители и переписчики проявляют отсутствие рвения и безразличие, а то, что они пишут, не обходится без грубых ошибок и описок.
После многообещающего начала введение книгопечатания арабским шрифтом не оправдало возложенных на него надежд. В партнерстве с Мехмедом Саидом-эфенди (который после 1720 года, когда он вместе с отцом посетил Францию, в 1733 году ездил в Швецию, чтобы получить деньги, которые Карл XII взял в долг у османского казначейства), Ибрагим Мютеферрика успел напечатать семнадцать книг, прежде чем умер в 1745 году. Большинство из них были хрониками Османской империи, но кроме них он напечатал арабско-турецкий словарь, персидско-турецкий словарь, турецко-французскую грамматику, а также историю Афганистана (султан, чтобы не разорить писцов, запретил печатать книги по религии). После смерти своего основателя типография Мютеферрика работала лишь время от времени и в конце концов закрылась в 1796–1797 годах, напечатав за 64 года своего существования лишь 24 книги (большинство из которых вышло тиражом в 500 экземпляров). Похоже, ее закрытие было вызвано не открытым противодействием книгопечатанию арабским шрифтом, а отсутствием интереса у тех немногих, кто умел читать, и кто, по всей вероятности, отдавал предпочтение более чувственным и развлекательным сюжетам рукописных книг.[46]
То, как власть предержащие Османской империи реагировали на новые веяния XVIII столетия, обычно видно из отчетов различных людей, которых современные авторы считают носителями перемен. В группу таких людей входил Челеби Мехмед-эфенди, а представителем другой группы был печатник Ибрагим Мютеферрика. Третья группа состояла из советников, которые знакомили турок с последними европейскими методами ведения войны, а ее типичным представителем был французский перебежчик, граф Клод Александр де Бонневаль, который в 1716 году, когда Габсбурги разбили турок под Петроварадином, сражался бок о бок с принцем Евгением Савойским, а потом в 1729 году, поссорившись с ним, нашел убежище в Османской империи. Турки знали о том, что изменение методов ведения войны склонило чашу весов в пользу их противников, и одной из первых работ, опубликованных в типографии Ибрагима Мютеферрика после того, как в 1730 году на трон взошел султан Махмуд I, стала инструкция по военной организации, написанная самим книгопечатником. В следующем году Махмуд пригласил Бонневаля в Стамбул и сделал все, чтобы тот начал модернизацию армии. Хумбараки («Бомбардир») Ахмед-паша, как его называли на второй родине, после того как он принял ислам, написал трактат, в котором рекомендовал армии принять западные методы ведения войны и особо подчеркивал необходимость улучшения подготовки личного состава. Хотя его стараниям вредили и французский посол (который видел в нем перебежчика), и ссорившиеся с ним визири, он успешно реорганизовал корпус артиллерии и был привлечен к модернизации литейных заводов по производству имперских пушек и других вооружений, а также пороха. Однако основанная им в 1734 году военно-инженерная школа была закрыта в 1750 году в результате давления со стороны духовенства, а янычары поставили крест на его планах увеличить численность артиллеристов.
Перемены, случившиеся в Османской империи в первой половине XVIII века, были системным явлением, и жизнь известных людей, извлекших выгоду из реалий современного им мира, могла лишь отчасти объяснить суть перемен. Наблюдавшееся в середине столетия относительное спокойствие в отношениях между империей и другими государствами отчасти можно приписать масштабам личностей тех государственных деятелей, которые занимали руководящие должности. Это был своего рода антракт, во время которого появились лучшие, чем когда-либо прежде, возможности урегулировать международные разногласия и споры с помощью дипломатии, а не военного противостояния. Эта тенденция проявилась в снижении статуса военных и в повышении статуса представителей управленческого аппарата, что было неизбежным результатом более длительного процесса преобразования империи из агрессивного государства в государство, более озабоченное проблемами собственной обороны. Теперь продвижение на верхние ступени административного аппарата давало человеку более высокое положение, чем продвижение по иерархической лестнице османской армии. А примером воинского героизма служила стойкая оборона осажденной крепости, а не победоносная оккупация новых территорий.
Рост роли дипломатии как средства урегулирования разногласий сделал более высоким положение канцлера, ответственность которого распространялась и на крайне важную сферу ведения иностранных дел. Османский уполномоченный на переговорах в Карловице Рами Мехмед-паша был канцлером в общей сложности почти восемь лет, прежде чем он, без особого на то желания, ненадолго занял пост великого визиря. Приблизительно таким же образом сложилась и карьера Коджа Рагиб-паши, который был участником мирных переговоров с Надир Шахом, а также переговоров, закончившихся подписанием Белградского договора 1739 года. Он стал канцлером в 1741 году и был великим визирем с 1757 года и до самой своей смерти, наступившей через семь лет. Помимо прочего, Коджа Рагиб был зятем султана и, таким образом, он одним из первых извлек выгоду из тенденции, согласно которой чиновники высокого уровня стали пользоваться все большей благосклонностью. Эта тенденция сохранялась до самого конца империи. Следующие пять человек, занимавших пост канцлера до 1768 года и начала новой фазы войны с Россией, впоследствии были назначены на должность великого визиря. Теперь выходцам из среды военных уже не отдавали предпочтение.
В отличие от военных действий, дипломатическая деятельность способствовала проявлению интереса к своим коллегам и пониманию особенностей их характера, просто потому что людям, ответственным за дипломатические отношения, нужен был поток информации, на основе которой принимались политические решения. В случае Османской империи посольские миссии, осуществлявшиеся отдельными личностями, такие как пребывание Челеби Мехмед-эфенди во Франции в 1720–1721 годах, были разовыми поручениями, с помощью которых аппарат канцлера получал описания необычных и отдаленных стран. Многие другие сообщения такого рода поступали от османских посланников, направленных в Россию, Австрию, Польшу, Швецию и Иран. Продолжался традиционный, но нерегулярный обмен посланниками с моголами Индии. Стимулом к тому была активность Надир Шаха в Иране, которая имела место в 40-е годы XVIII столетия. Передача приветствий нового султана другим монархам также служила поводом для отправки посольства, которое усилиями возглавлявшего его представителя султана должно было полностью соответствовать торжественности этого церемониала. Подобно тому, как в минувшие века это делали в своих отчетах венецианские посланники, возвращавшиеся из Стамбула на родину, османские дипломаты уделяли самое пристальное внимание политике и культуре стран, которые они посещали. Что касается культурного обмена, то он носил двусторонний характер. В те годы более любознательные, чем когда-либо прежде, европейцы путешествовали как в Стамбул, так и в глубинку Османской империи, чтобы собственными глазами увидеть эту страну.
Многие состоятельные и власть имущие люди были бы рады познакомиться с новыми идеями и формами выражения, которые разжигали в них любопытство, но в правящих кругах Османской империи не было стремления к слепому подражанию Западу. В каждом обществе существовали определенные пределы адаптации и гибкости, и каким бы тесным ни был контакт Османской империи с Европой, он никогда бы не смог привести к преобразованиям в сфере культуры. Историки османского государства часто обвиняют его в консерватизме, который препятствовал принятию западных ценностей, хотя западный путь к современной цивилизации оказался настолько неотвратимым, что всякий, кто его отвергал, был уже по определению виновен в противодействии реформам и просвещению. Янычары противились реорганизации и модернизации по той причине, что это реально угрожало их привилегированному положению, а священнослужители того времени могли усмотреть в зарождавшихся переменах того времени вызов своей монополии в сфере образования — такие науки, как военная технология, требовали наличия преподавателей с нетрадиционным образованием, а это ставило под угрозу монополию «закрытой корпорации» священнослужителей. Петр Великий прославился своим умением использовать старые порядки в целях приобщения государства к современной цивилизации, но туркам такой способ не подходил. Османскую империю XVIII века можно было полностью интегрировать в европейскую торговлю, но далеко не все новинки, привезенные послами и купцами с экзотического Запада, будь то артефакты или идеи, приживались в государстве, мировоззрение жителей которого так сильно отличалось от мировоззрения их европейских соседей. Возможно, причиной возрождения тенденции уделять особое внимание приверженности султана и его подданных исламским традициям стала потребность компенсировать ущерб, нанесенный самолюбию Османской империи неудачными войнами второй половины XVII века. Впрочем, эта тенденция развивалась параллельно со стимулированием потребительского интереса и явной открытостью западным идеям, что было отличительной чертой того времени.
