В Риме очень многое изменилось, но некоторых вещей изменения не коснулись. В сознание римлян глубоко внедрилось недоверие к власти женщин, которое Октавиан использовал для уничтожения Клеопатры. В момент смерти Августа оно нашло выражение в отвратительном эпизоде, который больше подходит для телевидения, чем для истории.
В августе 14 г. н. э. путешествуя по Кампании, император подвергся обострению кишечной инфекции, которая некоторое время его мучила. В результате он страдал приступами хронической диареи, с которой трудно было сладить в дороге или в плавании. Август изменил свои планы и отправился в Нолу. Здесь, в этом доме, в свое время умер его отец, Гай Октавий. Император попросил, чтобы его кровать поставили в той самой комнате, где скончался Гай. Его чувствами управляли скорее инстинкт и ощущение покоя, чем сентиментальность, — это был конец. «Поскольку никакой уход не может помешать велению судьбы, — пишет Веллей Патеркул, — он вскоре, когда рок избавил его от всякой заботы, на семьдесят шестом году жизни возвратился к своим началам, вернув небу небесную душу».[53]
Но не все так просто. Атмосферу мирного угасания нарушает замечание одного источника. Дион Кассий утверждает, что в этой смерти виновата Ливия, желавшая ускорить путь Тиберия к пурпурной мантии, прежде чем Август передумает и назначит преемником своего внука, Агриппу Постума, — грубого, жестокого и, вероятно, умственно отсталого человека. «Поэтому она смазывала ядом некоторые винные ягоды, созревавшие на деревьях, с которых Август имел привычку срывать их собственными руками. Затем она ела те, которые не были отравлены, и предлагала ему остальные».[54]
Отравление играет большую роль в нашем повествовании. Признанная виновной отравительница по имени Локуста устраняла людей, мешавших взойти на трон Нерону. Эти преступления были хорошо известны Диону Кассию, писавшему свою историю во 2 в. н. э. Веллей Патеркул умер слишком рано, чтобы до него смогли дойти слухи о преступлениях правнучки Октавиана, Агриппины. Его Ливия не имеет отношения к смерти Августа. Император у Патеркула умирает «в объятиях своего Тиберия, препоручив ему его и свои собственные дела».[55] Он избегает отравления и даже дурного предчувствия относительно правления преемника — Тиберия.
ТИБЕРИЙ (42 г. до н. э. — 37 г. н. э.)
«Всегда непроницаемый для окружающих»
Тиберий имел способность видеть в темноте. Его необычайно большие глаза могли смотреть на мир ночью, пусть даже недолго, когда остальные люди спали, потому что Тиберий был озабочен тем, чтобы видеть все. В обществе информаторов и заговорщиков эта способность давала возможность стать всезнающим. Его преднамеренная уклончивость и даже путаность в речи и письме не позволяли понять действительный ход его мыслей, приводя к своего рода умственной слепоте, «поскольку он считал, что самодержец не должен показывать, что он думает»[56], говорит Дион Кассий.
Он был страстным любителем астрологии, изучавшей аспекты небесных тел в целях предсказаний, и страшился невидимого, будь то рука убийцы, шепот недовольных или раскаты грома. Замкнутый, суровый и фаталистичный, император девять лет жил в изоляции на Капри, «острове, больше всего привлекательном для него тем, что высадиться там можно было в одном лишь небольшом месте, а с остальных сторон он был огражден крутизной высочайших скал и глубью моря», как его описывал Светоний. Август тоже любил это место: подходы и причалы Капри не позволяли устраивать ни тайных встреч, ни секретных укрытий.
Раньше Тиберий отправлялся во временную добровольную ссылку на остров Родос. Подходы к нему были такими же открытыми. Среди небольшой группы доверенных лиц и далеких от жизни ученых, составлявших ему компанию, находился александрийский астролог Фрасилл. В источниках говорится, что эти двое часто глядели на море, каждый занятый своими мыслями о настоящем и перспективами на будущее. Положение Фрасилла было крайне уязвимым: Тиберий ценил его только за способность предвидеть события и угрожал убить за ошибочное предсказание. Обладал ли астролог даром предвидения или нет, но он сочетал хладнокровие с тем, что удивительно похоже на шарлатанство, и жил за счет зависимости Тиберия от ясновидения, нагревая при этом руки.
Тиберий, наследник Августа в 14 г. н. э., «единственный, кто отказывался от принципата едва ли не дольше, чем другие бились с оружием, чтобы его захватить»[57], — пишет Веллей Патеркул.[58] Будучи партнером отчима во власти, наделенный за год до смерти принцепса титулом великого империя и полномочиями трибуна, равными Августовым, он очень четко понимал вызовы, с которыми ему предстояло столкнуться, если принять наследство. Враждебно настроенные историки толкуют его нежелание как лицемерие, неуверенность в себе или показную манерность. Они пользуются его незаметностью на острове, чтобы сплести вокруг его имени паутину отвратительных слухов: «он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом грешно даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить», как писал Светоний; прежде всего это были мальчики нежного возраста, которых он называл «своими рыбками», обученные следовать за ним, когда он купался, и подныривать между ног, покусывая, облизывая и лаская его гениталии. Подобные сплетни преследовали Тиберия на протяжении всей жизни. Во время суда над Вотиеном Монтаном ему пришлось выслушать от свидетеля именно такие обвинения. Это была цена, которую он платил за свою маниакальную скрытность. Тиберий изображается в древних источниках не провидцем, а распутным лицемером, параноидальным и жестоким, безответственным в правлении, неспособным смотреть вперед.
Как покажет время, его озабоченность всезнанием была вполне обоснованной. Бремя «восстановленной Республики» Августа было слишком тяжелым для этого первого наследственного принцепса и третьего цезаря Рима. Мы никогда не узнаем правду о его сексуальной жизни, но уже понимаем, что перечисление сексуальных извращений знаменитых людей древние авторы использовали для того, чтобы принизить их величие, сделать их более приземленными. В повествованиях Светония и Тацита Тиберий выглядит бессердечным тираном. Он с наслаждением предается пыткам, проявляет деспотизм и своеволие во власти. Чтобы удовлетворять молодую плоть по первой прихоти, он ломает ноги тем, кто отвергает его бесстыдные предложения. Это может служить метафорой для его борьбы с инакомыслием в высших эшелонах римского общества. Порочность Тиберия подвергается осуждению: его обвиняют в педофилии, несдержанной похоти, ставших привычными изнасилованиях, плотских позывах настолько ужасных, что им можно предаваться только в изгнании, и все это — материал для киношников и извращенных вуайеристов, темная, кошмарная сторона солнца. При некоторой степени беспристрастности со стороны читателя с этой порочностью невозможно смириться, учитывая то, что мы в дальнейшем узнаем о характере нашего героя. Подобные грязные пятна станут закономерностью в историографии двенадцати цезарей. В этом случае главным обвинителем выступает Светоний.
Этот человек, любитель леса и крепкой выпивки (горячего неразбавленного вина, отсюда его прозвище в войсках — Биберий Кальдий Мерон), тем не менее старался как можно лучше выполнять свои обязанности. Он обладал здравым смыслом и практичностью. Когда Тибр вышел из берегов, он не поддержал расхожее мнение о том, что это знак свыше, а, «думая, что это произошло вследствие чрезвычайного обилия воды, учредил комиссию из пяти сенаторов, выбранных в результате жеребьевки, для заботы о реке, чтобы она никогда более не разливалась зимой и не пересыхала летом, но все время оставалась на одном уровне, насколько это было возможно в то время».[59] Он требовал от губернаторов провинций действовать с умеренностью, избегать корыстолюбия и воровства, наставляя, «что хороший пастух стрижет овец, но не сдирает с них шкуры». Он понимал власть не как право на господство или привилегию, но как ответственность, сам будучи «слугой сенату, порою всему народу, а подчас — и отдельным гражданам».
Еще до своего восхождения на трон он обладал редкой чертой — дигнитас и зачатками аукторитас[60] (духовным авторитетом, который мог вырасти только со смертью Августа). Успешные кампании в Иллирике, Паннонии и Германии сделали Тиберия выдающимся военачальником своего поколения. Его трудно доставшиеся победы смыли позор утраты Варом римских воинских штандартов, дипломатические усилия обеспечили возвращение штандартов, потерянных Крассом в Парфии в 53 г. до н. э. «Любезнейший мой друг и, клянусь моим счастьем, храбрейший муж и добросовестнейший полководец, — так писал Август в письме, которое приводит Светоний. — Я могу только похвалить твои действия в летнем походе, милый Тиберий: я отлично понимаю, что среди стольких трудностей и при такой беспечности солдат невозможно действовать разумнее, чем ты действовал». Ответ Тиберия не сохранился.
