Александр Зиновьев - Русская судьба, исповедь отщепенца

ОТНОШЕНИЕ ЛЮДЕЙ К КОЛХОЗАМ

Чтобы правильно оценить суть дела, надо встать на позиции тех людей, которые были участниками исторического процесса. С нынешними мерками посторонних морализаторов в нем ничего не поймешь. Я неоднократно спрашивал мать и других колхозников во время приездов в деревню и позднее о том, согласились бы они снова стать единоличниками, если бы такая возможность представилась. Все они наотрез отказались. Старый строй жизни рухнул безвозвратно. Простые люди на уровне здравого смысла понимали, что возврат в прошлое невозможен. Колхозы им казались если не мостиком в будущее, то принудительной силой, толкавшей их в будущее. Массы населения понимали, что об улучшении условий жизни надо было думать уже на основе произошедшего перелома. Лишь высокообразованные мудрецы, не имеющие ни малейшего понятия о сущности реального процесса жизни и равнодушные к судьбам участников этого процесса, до сих пор занимаются суемудрием по принципу "что бы было, если бы было не так, как было".

В проблеме отношения людей к коллективизации интереснее другое. Традиционный коллективизм жизни делал людей неспособными именно к коллективным формам протеста. Люди реагировали на удары судьбы индивидуально, причем не в форме активного протеста, а в форме пассивных поисков выхода. Люди уклонялись от социальной борьбы, устраиваясь поодиночке. Они воспринимали происходящее как должное, как природную катастрофу. Думали лишь об одном: выжить. Проблема заключалась не в том, чтобы избрать лучшую форму жизни - никакого выбора не было, - а в том, чтобы выжить в любой форме, предоставляемой обстоятельствами.

Не раздался ни один голос протеста. Я знаю лишь об одном случае, отдаленно напоминавшем протест. Вышло постановление высших властей о передаче земли "в вечную собственность колхозов". Одна женщина, мать пятерых детей, сказала, что лучше бы в собственность людям отдали то, что вырастает на земле. Ее арестовали за "антисоветскую пропаганду". Никто не протестовал против этого.

Советские "прогрессивные" идеологи, готовые оправдать любую подлость и глупость властей, выдвинули "свежую" идею сделать сотрудников предприятий совладельцами этих предприятий - передать предприятия в собственность трудовых коллективов. Цель такой реформы они видели в повышении экономической эффективности предприятий. Они при этом забыли о том, что эта мера уже была испробована в деревне и обнаружила свою сущность: зверскую эксплуатацию людей, прикрываемую лицемерными словами. Один из соблазнов и одно из достижений реального коммунизма состоит в том, что он освобождает людей от тревог и ответственности, связанных с собственностью. Передача средств производства в собственность коллективов есть лишь лживая маскировка закрепощения людей.

В двадцатые годы вера и неверие в наших краях мирно уживались друг с другом не только в отношениях между людьми, но и в душах отдельных людей. Верующие терпимо относились к проповеди атеизма. Неверующие столь же терпимо относились к верующим. Мои дедушка, бабушка и мать были религиозными. Отец стал атеистом еще в молодости. Бабушка по матери была верующей, а дедушка нет. У нас в доме иногда за столом рядом сидели священник и члены партии. Вся изба была увешана иконами. Порою представители власти сидели на почетном месте под главной иконой. Церкви начали закрывать в начале тридцатых годов, т. е. одновременно с коллективизацией. Население отнеслось к этому довольно равнодушно. Деревни начали пустеть, резко сокращалось число верующих, бывших опорой церкви. Наш священник некоторое время жил как рядовой гражданин. Что с ним стало потом, не знаю.

Население района было религиозным, но поверхностно, без фанатизма. В семье нам прививали религиозные убеждения не столько в смысле мировоззрения, сколько в смысле моральных принципов. Даже бабушка не верила в то, что Бог сделал Адама из глины, а Еву из ребра Адама. Бог выступал в роли высшего судьи поведения человека, причем всевидящего и справедливого. Бабушка и мать и не думали конкурировать с просветительской и идеологической деятельностью властей и школы. Они имели достаточно здравого смысла, чтобы понимать невыгодность для детей противиться атеистическому духу эпохи.

Убеждение, что Бога нет, проникало и в детскую среду. Взрослые верующие не наказывали маленьких безбожников. Вера становилась все более неустойчивой, а неверие набирало силу. В четвертом классе школы нам впервые устроили гигиенический осмотр. На мне был нательный крест. Я не хотел, чтобы его увидели, снял его и куда-то спрятал. Так я стал атеистом. Сестра рассказала об этом матери. У нас состоялся разговор, суть которого заключалась в следующем.

"Существует Бог или нет, - говорила мать, - для верующего человека этот вопрос не столь уж важен. Можно быть верующим без церкви и без попов. Сняв крестик, ты тем самым еще не выбрасываешь из себя веру. Настоящая вера начинается с того, что ты начинаешь думать и совершать поступки так, как будто существует. Кто-то, кто читает все твои мысли и видит все твои поступки, кто знает подлинную цену им. Абсолютный свидетель твоей жизни и высший судья всего связанного с тобою должен быть в тебе самом. И Он в тебе есть, я это вижу. Верь в Него, молись Ему, благодари Его за каждый миг жизни, проси Его дать тебе силы преодолевать трудности. Старайся быть достойным человеком в Его глазах".

Я усвоил эти наставления матери и всю жизнь прожил так, как будто Бог существует на самом деле. Я стал верующим безбожником. Я выжил в значительной мере благодаря тому, что неуклонно следовал принципам, упомянутым выше. Великий русский поэт Есенин писал: "Стыдно мне, что я в Бога верил, жалко мне, что не верю теперь". Этими словами он выразил сложность и болезненность той ситуации, которая сложилась после революции для выходцев из русских деревень вроде моего "медвежьего угла". Я родился за три года до смерти Есенина. Но эта сложность и болезненность сохранила силу и для меня. Более того, я оказался в еще худшем положении. Отказавшись от исторически данной религии, я был вынужден встать на путь изобретения новой. На эту тему я много писал в моих книгах, в особенности в книгах "В преддверии рая", "Иди на Голгофу", "Евангелие для Ивана". Я совместил в себе веру и неверие, сделав из себя верующего безбожника.

Те религиозно-моральные принципы, которые я усвоил от матери, имели примитивную языковую форму. Однако по сути они отвечали самому высокому интеллектуальному уровню. Приведу несколько примеров. Даже малое зло есть зло, говорила нам постоянно мать. Даже малое добро есть добро. Проси у Бога сил для преодоления трудностей, а не избавления от них. Благодари за то, что есть, и за то, что избежал худшего. Не используй труд других. Всего добивайся своим трудом, своими способностями. Не будь первым при дележе благ - наград. Бери последним то, что осталось после других. Не сваливай на других то, что можешь сделать сам. Не сваливай вину на других и на обстоятельства. Высшая награда за твои поступки - твоя чистая совесть. Конечно, многие из таких принципов взяты из христианства. Но многое открывалось в самой жизни в качестве средств моральной самозащиты.

Несмотря на атеизм, проблемы религии остались жизненно важными для меня во все последующие годы. Не в смысле наивной веры в библейские сказки, а в смысле отыскания средств самосохранения в качестве нравственной личности в условиях крушения прежних моральных устоев. Я оказался в положении, сходном с положением первых христиан. Но в отличие от них, я должен был сам сыграть роль моего Бога и Христа. Это не мания величия, как может показаться на первый взгляд, а прозаическая необходимость. Если бы на моем пути встретился Христос двадцатого века, отвечающий моему менталитету, вкусам и претензиям, я стал бы его беззаветным учеником и последователем. Но мне встретить такую личность не удалось.

Приведу упомянутую выше "Молитву верующего безбожника", поскольку она в концентрированной форме выражает целый ряд черт моего характера и принципов жизни. "Молитва" - мое обращение к Богу.