Апартаменты в царском дворце были для фаворитов золотой клеткой. Они подчинялись строгим правилам и находились под постоянным надзором. Покидать дворец они могли только с разрешения императрицы. Екатерина была невероятно ревнива, а к старости ревность превратилась в манию. Однажды она позволила Дмитриеву-Мамонову отозваться на приглашение французского посла де Сегюра. Встав из-за стола, гости посла были поражены, увидев карету императрицы, которая медленно разъезжала вперед-назад под окнами дома в ожидании выхода своего молодого любовника. Впрочем, у Екатерины были поводы для беспокойства: фавориты умудрялись изменять ей и при таком контроле. Особенно отличился по части любовниц Семен Зорич, а тот же Дмитриев-Мамонов, бывший вдвое моложе императрицы, бросил ее, как обычную смертную, и женился на молодой фрейлине Дарье Щербатовой. Надо отдать должное Екатерине: вместо того чтобы наказать изменщика, она устроила венчание молодых в церкви Царскосельского дворца, подарила им 100 тысяч рублей и 2200 душ, а затем просто вычеркнула Дмитриева-Мамонова из своей жизни, запретив ему появляться в Санкт-Петербурге.
Вся последующая жизнь Дмитриева-Мамонова прошла в безрезультатных мольбах о снятии этого запрета, обращенных сначала к Екатерине, а затем к ее наследнику Павлу I. Екатерина вела с ним терпеливую переписку, но делала вид, будто отчаянные просьбы ее не касаются, а Павел, известный оригинал, обошелся с Дмитриевым-Мамоновым в своем стиле: став императором, он возвел его в графское достоинство, однако ко двору не допустил — и это при том, что свежеиспеченный граф был единственным из любовников матери, к кому Павел относился с симпатией.
Увлечения императрицы дорого обходились государственной казне. Каждого фаворита она щедро награждала деньгами, крестьянскими душами, домами и поместьями.
Платон ЗубовТолько на десять «основных» фаворитов в общей сложности была потрачена умопомрачительная сумма в 92 с половиной миллионов рублей; из них 50 миллионов пришлось на долю Потемкина. Через сотню лет за сумму в восемь с половиной раз меньшую (7,2 миллиона долларов, или 11 миллионов рублей) Россия продала Соединенным Штатам полную золота и прочих богатств Аляску. Екатерина потакала малейшим прихотям фаворитов. Ланской был не чужд искусств, и для него закупались ценнейшие коллекции камей и целые картинные галереи — эти произведения составляют сейчас гордость Эрмитажа. Дмитриев-Мамонов любил камни, и милостью императрицы купался в бриллиантах. Платон Зубов, в двадцать четыре года бывший одновременно начальником над всей русской артиллерией, начальником Черноморского флота и новороссийским генерал-губернатором, обожал геополитические игры, и Екатерина с жаром взялась выполнять его безумный план: одной армии, под командованием Валерьяна Зубова, предписывалось завоевать Тибет и повернуть оттуда на Константинополь, куда, пройдясь по Европе, должна была выйти другая армия, под началом Суворова; таким образом, вся Евразия попадала бы в «русские клещи».
Екатерина II Вкуса к плотским утехам Екатерина не утратила до последних дней, но, увы, под конец жизни императрица стала неразборчива, Незадолго до смерти она часто веселилась в обществе, состоящем из дам с лесбийскими наклонностями и молодых людей, которым сама годилась в прабабушки. Биографы императрицы стыдливо уходят от описания финалов этих вечеринок. Последуем их примеру и мы.
Екатерина предполагала прожить не менее восьмидесяти лет, но излишества подорвали ее крепкое здоровье. 6 ноября 1796 года, на шестьдесят восьмом году жизни, она скоропостижно скончалась в своей туалетной комнате. После смерти императрицы в ее личных покоях обнаружились две комнаты, о которых мало кто знал. Одну сплошь занимали эротические изображения, другую украшали портреты ее любовников — Екатерина никогда не расставалась со своими мужчинами; очевидец утверждает, что свободных мест на стенах этой комнаты не было.
Откуда есть пошли Сандуны, или Деньгами невозможно любовь к себе склонить…
Приходится признать, что сохранившиеся изображения не передают всю степень очарования Елизаветы Семеновны Сандуновой. С портретов, за небольшим исключением, смотрит чуть располневшая женщина в летах — взгляд ее полон достоинства, как и полагается той, которую несколько позже историки русского театра назовут великой певицей и «главной силой нарождавшейся тогда у нас национальной оперы». Впрочем, и при жизни Сандунова слышала о себе немало лестных слов. Неясно только, если судить по портретам, почему поклонников ее красоты было ничуть не меньше, чем поклонников ее артистического таланта. Придется нам довериться ее современникам, которые знали толк в прекрасном. В этом смысле Сандуновой повезло: она начинала на петербургской сцене в правление Екатерины II — в век, названный и галантным, и золотым. И надо сказать — если иметь в виду расцвет искусств, — оба определения как нельзя лучше подходят к этому времени.
Так что Лизанька Сандунова со своим талантом появилась на свет в удачный момент; вот только точная дата этого события неизвестна — то ли 1772 год, толи 1777-й. И Сандуновой она стала намного позже, по счастливом завершении истории, о которой пойдет наш рассказ. По рождению же записали ее «безродной сиротой Федоровой».
Девочка росла у чужих людей, но судьба ее хранила — эти люди оказались не злы и понимали в искусствах. Лизанька рано обнаружила чудесный, редкий по диапазону голос и была определена в театральное училище, которое находилось под особым патронажем Екатерины II. Попасть туда было непросто — требовались и протекция, и особый дар. Протекции ждать было неоткуда, но, видно, дар был таков, что говорил сам за себя.
Голос ее охватывал три октавы, и, кроме того, у «безродной сироты» рано открылся драматический талант. Тогдашний театр был синтетическим — умения играть и петь требовались в нем в равной степени. Соответственно этому строился отбор в училище, куда свозились способные девочки чуть не со всей страны.
Императрица весьма пристально следила за жизнью училища и часто приглашала его воспитанниц к себе для придворных спектаклей. Бывало, что юные актрисы выходили и на сцену Большого Эрмитажного театра. Лизанька впервые оказалась на ней 29 января 1790 года — с партией Амура в опере «Дианино древо» композитора Висенте Мартина-и-Солера. Тогда ее и приметила Екатерина. После одного представления, особенно понравившегося императрице, она призвала Лизаньку к себе, подарила ей бриллиантовый перстень ценой в 300 рублей — очень большая сумма по тем временам — и пожелала, чтобы та не отдавала его никому, кроме будущего мужа. Это был намек на арию Лизаньки в «Дианином древе», где были такие слова:
По моим же зрелым годам
Муж мне нужен поскорее,
Жизнь пойдет с ним веселее,
Ах, как скучно в девках нам!
При этом Екатерина отдала распоряжение ежедневно узнавать о ее успехах и докладывать, в чем она нуждается. Лизаньке было велено впредь именоваться Урановой — надо полагать, по имени греческого божества, олицетворяющего небо. Таким образом, по окончании училища она поступила в Большой Эрмитажный театр под звучной «античной» фамилией.
Однако не только государыня обратила внимание на хорошенькую воспитанницу. Прошло всего несколько спектаклей с участием Лизы Урановой, и она сделалась любимицей публики. Число поклонников увеличивалось с каждым представлением, некоторые из них откровенно демонстрировали намерение познакомиться с ней поближе. Жизнь молодой актрисы в то время не мыслилась без сильного покровителя, и Урановой, как многим до нее, оставалось лишь выбрать самого достойного и не ошибиться. Тем более что среди петербургской знати претендентов на ее внимание было предостаточно.
Впрочем, все отошли в сторону, когда стало ясно, что Урановой интересуется сам граф Александр Андреевич Безбородко — ближайший сановник Екатерины II, в те годы фактический глава Коллегии иностранных дел, один из богатейших людей России. Благодаря своим выдающимся способностям Безбородко, начавший службу в канцелярии малороссийского генерал-губернатора, сделал блестящую карьеру, однако это не мешало ему быть человеком по тем временам демократичным. Безбородко обожал театр и, по словам мемуариста С. Н. Глинки, часто оставлял «свою почетность» и держался с актерами, как с равными. Это дорогого стоит, поскольку для екатерининской знати считалось вполне нормальным обращаться с актерами чуть ли не как с крепостными. При этом Александр Андреевич питал слабость к актрисам и, если уж какая-нибудь из них западала ему в душу, тратил немало сил, времени и денег, чтобы затащить ее к себе в постель.
