Глава 6. Арифметические большевики
А теперь, дорогие друзья, давайте скажем себе, что все описанное можно списать на издержки роста. Типа, «молодая демократия» утрясала прорехи, не сразу строилась и шероховатости были неизбежны. Зато потом… Вот, стало быть, и посмотрим, что потом. Героическую трагедию мы уже видели, трагифарс тоже, стало быть, нет причин не посетить и театр легкого абсурда…
Многократно подтверждено: стоит честным, принципиальным и неподкупным борцам за свободу и против тирании слова дорваться до власти – и вот тут-то начинается самое оно, причем, чем кристальнее борцы, тем жутче. Английские колонии Северной Америки исключением не были, скорее, наоборот. Так что баптистскому проповеднику Роджеру Уильямсу, можно сказать, еще повезло: он не только сам сумел, избежав вполне вероятного костра или петли, в 1636-м дать ноги подобру-поздорову из пуританского Массачусетса, но еще и увел свою паству на «пустынные» земли близ Красного Острова. А там уже, честно купив у местных индейцев аж за 24 одеяла немного земли, основал поселок Провиденс. Два года спустя другой пастор, Джеймс Коддингтон, привел туда же еще одну группу вольнодумцев, не поладивших с официозным вольнодумием, и столь же честно, за восемь топоров и зеркало, купил у краснокожих еще немного земли, вслед за чем заложил сразу два поселка – Покассет и Ньюпорт. Поскольку принципы преподобного Уильямса – «Свобода и веротерпимость!» – преподобный Коддингтон вполне разделял, жили городки мирно и дружно, меж собой ладили, индейцев не обижали (впрочем, те вскоре ушли с побережья, сохранив – редкий случай – о белых людях самые лучшие воспоминания), а затем понемногу начали и объединяться.
Уже в 1643 году упорный Роджер Уильямс, съездив в Лондон, добился приема у короля и согласия его величества на учреждение новой колонии, «Остров Род и плантации Провидения». Была выписана и Хартия, утверждавшая вольности колонистов по схеме «плати налоги и спи спокойно», а ровно через двадцать лет, в 1663-м, все до конца обсудив и согласовав, жители четырех объединившихся поселков провозгласили основание новой, зависимой только от его величества колонии. Райского местечка, где царила полная веротерпимость, а принудительный труд, вне зависимости от цвета кожи, согласно закону от 18 мая 1652 года, был запрещен, в связи с чем большую часть рабов накануне вступления закона в силу срочно продали соседям, а прочим выделили участки земли в аренду. Торговать невольниками, правда, продолжали, бизнес есть бизнес, но держать на своей территории – ни-ни, только транзит, а выручку щедро жертвовали на благотворительность и просвещение. А еще следует отметить, что землю в 1662-м переделили по-честному, чуть ли не поровну между семьями, записав в Уставе, что фермы, как гарантия свободы, не отчуждаемы от владельцев, а все, кто владеет землей, как соль и столпы этой земли, имеют право избирать и быть избранными. Ну и зажили.
Жизнь в колонии была, надо сказать, неплоха, во всяком случае, намного спокойнее и справедливее, чем у соседей, поэтому население росло достаточно быстро, – в основном за счет ирландцев-католиков, которых везде щемили, а в свободомыслящем Род-Айленде ничуть. Правда, лишней земли не было, но «нелишней» хватало, так что мигранты были вполне довольны, получая участки в долгосрочную, фактически наследственную аренду на вполне справедливых условиях. По ходу дела поучаствовала колония и в Войне за независимость, причем Акт о Суверенитете подписала еще 4 мая 1776 года, за два месяца до всем известной Декларации, к которой потом просто присоединилась – уже как независимое государство. Еще раньше, тоже первой из всех, полностью отказалась от рабства, запретив, – невзирая на все выгоды – ввоз и транзит чернокожих. А поскольку тяготы войны Род-Айленд минули, получила от суверенитета все выгоды, ничего при этом не потеряв. Так было и дальше. Самый маленький штат считался самым спокойным, самым дружелюбным, самым удобным для жизни. Туда ехали охотно, и оттуда никого не гнали. Правда, в какой-то момент земля под новые фермы кончилась, но зато росли города, множились заводы и фабрики. И вот тут-то, наконец, возникли сложности. До сих пор мироустройство было прочным, привычным и надежным: фермеры – владельцы земельной собственности, «стоимостью не менее 134 долларов и 7 центов», а значит, и полноправные избиратели – с арендаторами, что черными, что белыми, вполне находили общий язык. Но теперь все изменилось. То, что вполне устраивало арендаторов (они платили налоги и служили в милиции, вполне удовлетворяясь правом взамен заседать в суде присяжных и наличием специального Суда для Споров, защищавшего их имущественные права), увы, никак не подходило жителям разросшихся в города поселков. К тому же «понаехавшие», прибывшие кто из Европы, а кто из менее вольнодумных штатов, были расистами до мозга костей, чего в Род-Айленде отродясь не бывало, и начались проблемы. А поскольку суд, куда избирали только «старожилов», владевших землей или на земле трудившихся, выносил вердикты, не глядя на цвет кожи, мигранты, которых к 1840 году было уже около 50 % населения, ощущали себя ущемленными.
Проблема, в общем, была похожа на ту, что мучила тогда же Англию: «гнилые местечки» (фактически деревни, а то и вовсе фермы) имели больше мест в Законодательном собрании, нежели промышленные города. И точно так же, как в Англии, появились теоретики, объяснявшие «понаехавшим», что это неправильно. Уже в 1833-м некий Сет Лютер, плотник-самоучка из Провиденса, проживший к тому времени в Род-Айленде лет пять, опубликовал «Адрес о Праве на свободу голосования», осуждая «всевластие «грибных лордов», пережитков феодализма, «мини-аристократов картофеля». Возмущаясь тем, что «12 тысяч трудовых людей в Род-Айленде, не имея земли, не могут голосовать, а пять тысяч имеющих землю – могут», он призывал всех «честных неимущих белых мужчин» – и рабочих, и арендаторов – не платить налоги и не служить в милиции штата. Среди работного люда его идеи нашли отклик, среди владельцев предприятий, уловивших шанс повысить свою политическую значимость, понятно, тоже, среди вполне довольных жизнью «старожилов» на селе – не очень, но идея, родившись, уже не сошла на нет, и в штате началось движение за, сами понимаете, гражданские права.
Поскольку всем было ясно, что лидером должен стать «старожил», иначе ничего не выйдет, активисты выдвинули на первый план некоего Томаса Уилсона Дорра, потомка сразу двух уважаемых «старых семей», Дорров и Алленов. По профессии юриста, ни секунды в жизни, однако, не работавшего, поскольку доходы семьи (он был младшим и слегка не в себе, его жалели и баловали) позволяли ему посвящать жизнь размышлениям о судьбах человечества. Общественная деятельность ему, пылкому радикалу типа Валерии Ильиничны, нравилась, однако в «законных» рамках парню, слывшему придурковатым, ничего не светило, так что возглавить массы, по предложению бизнесменов, предпочитавших держаться в тени, он согласился охотно. А согласившись, быстро набрал популярность (говорить умел) и подвел под требования «понаехавших» теоретическую базу, согласно которой тот факт, что «40 % белых мужчин не имеют права голоса, противоречит Конституции, ст. IV, гл. 4 («Соединенные Штаты гарантируют каждому штату республиканскую форму правления»)». Однако несколько обращений в суд были проиграны: Фемида неуклонно отвечала, что если не республика, то монархия, а Род-Айленд, согласно Хартии 1663 года, был не монархией, а именно республикой, находившейся в зависимости от монархии, каковая прекратилась в 1776-м, а значит, никаких претензий быть не может. А по всем вопросам изменений следует добиваться, как положено, через Законодательное собрание.
В конце концов, страсти начали накаляться. В штате развернулось движение за реформу, возникла «Ассоциация за права избирателей». Весной 1841 года тысячи «неграждан» маршем прошли по Провиденсу под барабанный бой. Однако в связи с тем, что на власть демонстрация никакого впечатления не произвела, они провели перепись сторонников реформ и в октябре провели «Народный Конвент», разработавший проект новой конституции, не предполагающий земельного ценза для «свободных белых мужчин», проживших в штате «не менее года плюс один день». Никакой юридической силы бумажка, ясен пень, не имела, но это мало кого волновало. Вернее, все-таки волновало: Законодательное собрание приняло «Статут почетного гражданства», предоставлявший право голоса всем, имеющим какую-то, уже не обязательно земельную, собственность на те же 134 доллара 7 центов, – и только. Вполне понятно, что подавляющему большинству «понаехавших» это не пришлось по нраву, и «угнетенные» начали поговаривать о том, что в борьбе обретешь ты право свое, так что или референдум, или восстание. Против референдума – привычное для Род-Айленда дело – власти не возражали, однако участвовать-то в референдуме могли только «старожилы», так что идею реформ благополучно зарубили на корню. И тогда Дорр провел «народный» плебисцит, предъявив властям 16 000 бюллетеней «за», при том, что всего «понаехавших» в штате было тысячи на три меньше. Разницу «народный лидер» объяснил тем, что за его проект втайне голосовали и многие «старожилы», но этому никто не поверил, тем паче, что никто из «старожилов» и не подтвердил. Это, однако, «понаехавших» не волновало, – ведь их, как ни крути, было намного больше, чем «картофельных аристократов», – и они были настолько уверены в себе, что отказались от требования Дорра включить в «Народную конституцию» пункт о праве голоса для негров-арендаторов. Которых ненавидели вдвойне, – и как «обезьян», и как «старожилов».
