При сравнении этих документов и воспоминаний Беннета появляется возможность отождествить упоминаемых в мемуарах четырех депутатов с Файбишовичем, Мовшовичем, Бейнашовичем и Еселевичем. Относительно же личностей и функций «секретарей» можно строить только определенные предположения. Следует также отметить, что зафиксированный современником термин «депутаты» употреблялся внутри самого еврейского общества, но не фигурировал в документах, предназначенных для внешних контактов, таких как доверенности и прошения.
Еврейские представители добрались до столицы только к началу марта 1785 г. Файбишовичу и Еселевичу удалось добиться встречи с Екатериной II и передать ей свое прошение. Примечательно, что здесь на первом плане оказался Еселевич, не фигурировавший в доверенностях от кагалов. Поданное императрице прошение было подписано Файбишовичем и Еселевичем. Данное прошение является одним из первых сохранившихся прошений еврейских представителей «на высочайшее имя» и отличается как свойственными в целом этому жанру формальными и стилистическими особенностями, так и собственно еврейской спецификой.
В преамбуле воздается пышная хвала императрице, чья «премудрость и милосердная прозорливость» не позволят ей оставить без внимания «всеподданнейшее прошение, которое к монаршим стопам повергнуть от пылающих усердием к российской славе сердец евреев понудили обстоятельства, угрожающие бедностию и конечным нашим разорением»[225]. Поверенные выражали надежду, что «дерзость наша великодушно будет отпущена нам, представшим пред лицо Вашего Величества от белорусского еврейского общества»[226], благодарили императрицу за «великодушное монаршее благоволение приять нас в свое высокое подданство» и сопутствующие этому преимущества, которых «белорусские евреи с прочими обитателями того края удостоены провидением»[227]. Далее следовали жалобы. Евреи заявили, что многие из них, как живущие в городах и местечках, так и в деревнях, потратили свое состояние на постройку домов и винокуренных заводов. Однако запрет отдавать производство и продажу алкоголя на откуп евреям фактически лишил их средств к существованию. Характерно, что свои претензии поверенные мотивировали не только экономическими доводами, но и тем, что евреи занимаются алкогольными промыслами «издревле», «по древности», указывали на «всегдашнюю вольность винокурения, пиво– и медоварения»[228]. Поверенные доказывали, что позволение евреям участвовать в местном самоуправлении было фактически фикцией, поскольку количество избирателей-евреев ограничено. Другие проблемы интеграции евреев в российское общество были связаны со «страхом и незнанием российского языка»[229]. Поверенные просили равного представительства в местных выборных учреждениях или, по крайней мере, участия еврейских «заседателей» в тяжбах между евреями и христианами, тогда как внутренние еврейские дела должны разбираться исключительно в еврейском суде. Следующие требования стали в дальнейшем традиционными для еврейских представителей: поверенные просили, чтобы «преступник наших законов и обрядов судим бы был в еврейских судах, равно сохранить нас при целости прочих наших законов и обрядов по духовенству веры нашей»[230]. Поверенные жаловались также на помещиков, требующих с евреев арендную плату выше, чем было определено первоначальными договорами, и на негативные последствия новой застройки городов: многие еврейские дома были снесены, у части евреев дома были конфискованы под казенные постройки без какой-либо компенсации. Особенно беспокоило поверенных принудительное переселение евреев из деревень в города[231]. Файбишович и Еселевич опасались, что их выступление может закончиться для них весьма печально, и просили императрицу, «дабы сей доступ к освященному Вашему престолу не был в Белороссии сочтен преступлением, благоволите высочайшим повелением охранить нас от всякого осуждения, да тако и в последних твоих подданных беспредельное монаршее прославится милосердие»[232]. Подписи поверенных также заслуживают внимания: после традиционного «Всеавгустейшая монархиня, государыня всемилостивейшая, Вашего Императорского Величества всеподданейшие рабы поверенные белорусского еврейского общества» следуют написанные еврейскими буквами «Цалка Файбишович» и «Абрам Еселевич»[233], т. е. поверенные назвали себя так, как принято было писать имена евреев в польских и русских документах, однако сделали это при помощи еврейских букв.
Еврейские представители не только не знали письменного русского языка, но даже не могли подписаться русскими буквами. В связи с чем встает вопрос об авторстве поданных ими прошений. Возможно, эту функцию взяли на себя упоминаемые в воспоминаниях Беннета два «секретаря», возможно, еврейским представителям пришлось прибегнуть к услугам кого-либо со стороны, благо составление прошений уже стало к тому времени неплохим побочным заработком служащих и отставных чиновников. Неточности в тексте прошения, такие как именование раввинов «духовенством», могут объясняться как авторством незнакомого с еврейскими реалиями человека, так и стремлением еврейских представителей вписать непонятную российским властям структуру еврейского общества в привычную для власти систему координат. Раввин для еврейского традиционного сознания был прежде всего человеком, сведущим в религиозном праве (Галахе), к которому обращались за советами менее искушенные в талмудических тонкостях люди, и свой статус раввин получал именно потому, что к нему обращались. При этом получившие хорошее традиционное образование представители еврейской элиты вполне могли обойтись без консультаций раввина, если считали свои познания достаточными. Таким образом, получение статуса раввина зависело не от «рукоположения» какой-либо высшей инстанцией, как в христианских вероисповеданиях, а от мнения еврейского общества о познаниях и способностях того или иного талмудиста. Назвать раввинов «духовенством» означало приравнять их к хорошо знакомому властям и совершенно по-иному организованному сословию.
10 марта 1785 г. прошение Файбишовича и Еселевича было предложено на рассмотрение Сенату, «причем ея величество приметить указала, что когда означенные еврейского закона люди вошли уже на основании указов ея величества в состояние, равное с другими, то и надлежит при всяком случае наблюдать правило, ея величеством установленное, что всяк по званию и состоянию своему долженствует пользоваться выгодами и правами без различия закона и народа»[234]. Тем самым Екатерина II как бы задала тон последующему разбирательству. Прошение рассматривалось в Третьем департаменте Сената 26 марта, и 1 апреля 1785 г. было постановлено потребовать от белорусского наместника П.Б. Пассека объяснений по всем пунктам прошения[235].
Другим способствовавшим активности еврейских представителей фактором оказалась ревизия сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина «в разные губернии для осмотра присутственных мест»[236]. Согласно записке ревизоров П.Б. Пассеку от 1 июля 1785 г., «по проезде нашем через обе белорусские губернии, не токмо в губернских и уездных городах, но даже из прочих уездов, в которых мы и не были, живущие в Белоруссии евреи, собравшись, приходили к нам, сказывая уныние, в коем они находятся, и приносили беспрестанно разные свои просьбы и опасения о жребии их»[237]. Жалобы евреев частично совпадали с изложенными в прошении Файбишовича и Еселевича императрице. Они указывали на неравное положение евреев по отношению к остальному населению: в то время как по искам на евреев в судах производится «скорое и строгое» взыскание, просьбы и жалобы евреев остаются без всякого удовлетворения. Еврейские представители отмечали, что данная практика имела место и до раздела Польши, но стала неприемлемой, когда край перешел под власть Екатерины II, «под скипетром которыя столько разного звания людей спокойны и счастливы пребывают, и где равно каждому без различия веры всякая справедливость доставляется»[238]. Таким образом, можно констатировать, что евреи довольно быстро усвоили официальную риторику и провозглашавшиеся Екатериной II идеологические принципы. Потребовать реального осуществления программы «просвещенного абсолютизма» применительно к евреям было весьма интересным ходом с их стороны. Аналогичным образом общавшиеся с ревизорами евреи объясняли неприязнь к ним со стороны местного купечества и мещанства и связанное с этим ограничение участия евреев в сословном самоуправлении. Эти и другие проявления антиееврейских настроений они приписывали «недовольному [т. е. недостаточному. – О. М.] просвещению»[239].
