смело стал проповедывать учения, которые, казалось, отжили навсегда свой век вместе с крепостным правом. Этот бесподобный орган печати, далеко оставивший за собою крепостническую «Весть», ничтоже сумняся, заявлял, что крестьяне как новейшие бесправные плоты обязаны, в силу ст. 61 Полож. о земск. начал., беспрекословно исполнять даже незаконные требования земских начальников, что приводит к упразднению закона по изволению земского начальника. Когда стали оглашаться случаи избиения земским начальником в камере просителя или нанесения ран помощью знака земского начальника, для защиты этого института выдвинута была «Гражданином» чрезвычайно оригинальная доктрина, действительно отзывающаяся временами архаическими. Ссылаясь на апокрифический пример св. Николая, заушившего Ария на первом вселенском соборе, «Гражданин»[55] стал доказывать, что «порядочный» человек в должности земского начальника имеет право безнаказанно драться с просителями, и сильно нападал на своего единомышленника, на «Московские Ведомости» за то, что те еще не вполне усвоили эту достохвальную точку зрения, действительно переносящую ко временам Артаксеркса[56].
Говорят, что такие злоупотребления земских начальников единичны. Допустим, хотя не следует забывать, что в печать попадают, конечно, только немногие из злоупотреблений земских начальников. Пусть эти случаи единичны, но разве они не характеристичны для самого института, и разве не правы были «Московские Ведомости», когда они, в каком-то неожиданном проблеске lucidi intervalli, проговорились, к ужасу союзника своего «Гражданина», по поводу избиения земским начальником Языковым просителя, высказав мысль, «что там, где судебные и административные функции совмещаются, злоупотребление становится вдвое легче»?
Только это и требовалось доказать!
А с другой стороны, разве это совсем-таки ничего незначащая случайность, что дикие сцены самоуправства стали разыгрываться с первых же лет учреждения земских начальников, тогда как за все 30-летие существования тысяч мировых судей не только никто не слыхал о нанесении судьею ран при помощи снятой судейской цепи, но и о случаях вроде грубых расправ земских начальников Протопопова, Левшина, Языкова и др.[57]
Если для защиты существующего строя административно-судебных учреждений нужно прибегать к диким архаическим учениям, вроде вышеприведенного учения «Гражданина», выдающего себя за привилегированного истолкователя духа этих учреждений, то это показывает, что в них вкралась серьезная ошибка и что они несовместимы с современным правосознанием и с цивилизованным общественным строем. Как ни тяжело бывает сознаться в ошибке, но лучше своевременно признать ее, нежели закрывать на нее глаза, как это делает реакционная печать.
Впрочем, несмотря на все отчаянные усилия опричников печати запугать «благонамеренными» доносами своих противников и заглушить голос печати[58], правда о земских начальниках понемногу обнаруживается, и при предстоящем рассмотрении в Судебной комиссии вопроса о местных судах неминуемо станет на очередь и вопрос о земских начальниках.
Задача, поставленная этой комиссии, – установление «действительного правосудия», до такой степени не согласуется с существованием этого неудачного нароста на Судебные уставы, что истинным поборникам суда правого, милостивого и равного для всех граждан остается пожелать, чтобы этот классически стройный, великий памятник русского законодательства освободился от этого и других подобных чуждых наростов и дождался того торжественного возрождения, о котором писал Пушкин:
Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит;
Но краски чуждые с летами
Спадают ветхой чешуей,
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.
Москва,
15 октября 1895 г.
P. S. из предисловия к 7-му изданию[59]
В то время как заканчивалось печатание этой книги, опубликована была благодетельная мера, которую нельзя не отметить здесь с отрадным чувством. Новеллою 2 февраля 1898 г. вводится суд присяжных в Астраханской, Олонецкой, Уфимской и Оренбургской губерниях. Давно уже не было такого праздника на улице нового суда!.. Чтобы оценить все громадное значение этой меры, достаточно вспомнить, что с 1882 г. (после открытия Виленского округа) остановлено было дальнейшее распространение суда совести. Всего полтора года тому назад введены были в названных губерниях Судебные уставы в полном объеме, за исключением, однако, лучшего их украшения, а именно суда присяжных. Официально оправдывалось это privilegium odiosum, это злополучное изъятие редкостью населения и другими «местными» условиями. Но так как эти условия ничем существенным не отличались от соседних губерний, где благополучно действовал суд присяжных, введенный с 70-х гг., то естественно рождалось предположение, что решающее значение имело недоверие к этому институту, особенно усилившееся в 8о-х гг., благодаря ожесточенным нападкам реакционной печати.
В это время, по справедливому замечанию А. Ф. Кони, заведена была для суда присяжных особая фальсифицированная бухгалтерия, по которой «на странице кредита умышленно ничего не писалось, на страницу же дебета вписывался каждый промах крупным каллиграфическим почерком». Ненавистники нового гласного и равного для всех суда в своем свирепом натиске на новый суд, смешивая его с грязью, дошли до того, что даже кровавое событие 1 марта ставили ему в вину. Чуждый всякого увлечения либерализмом, И. С. Аксаков не мог равнодушно видеть такое наглое попирание основ разумного правопорядка и с негодованием говорил об этих благонамеренных панегиристах дореформенного строя: «Газеты и газетки хором ревут на суды: ату его, ату! глумятся, ругают, мечут в грязь со свистом и хохотом весь судебный персонал, весь судебный институт с прошлым и настоящим, как будто кто им задал задачу не только поколебать, но и омерзить его, сделать ненавистным в народных понятиях». Указывая далее на то, что десятки тысяч дел решаются судом присяжных с идеальным бесстрастием, честный публицист с умилением восклицал: «Сладкая, благодатная уверенность… Россия ли отплатит за это неблагодарностью!». Но голос немногих защитников суда присяжных заглушался крикливым хором монополистов благонамеренности и гражданского усердия.
Во многом бесцеремонные нападки реакционной печати возымели при Н. А. Манасеине практические последствия. Издание известной Манасеиновской новеллы 12 июля 1889 г., изъявшей множество дел из ведения суда присяжных, было приветствовано врагами суда присяжных, как признание несостоятельности самого института суда присяжных и предварение скорой окончательной отмены «суда улицы». Малодушные друзья, как обыкновенно водится, постарались вовремя «поумнеть» и отречься от суда присяжных и других основ правосудия, как от чужих «зловредных либеральных бредней».
Учреждение под председательством Н. В. Муравьева большой Судебной комиссии и первые шаги ее в 1895 г. послужили началом постепенного рассеяния тумана и террора, распространенного врагами нового суда. Но сумятица в понятиях была еще так велика, что автор известного труда о суде присяжных А. М. Бобрищев-Пушкин еще летом 1896 г. писал в предисловии: «Чрезвычайная серьезность переживаемого нами периода русской юридической жизни характеризуется выражением – за русский суд страшно, именно за суд вообще, а не только за суд присяжных». Опубликование работ названной Судебной комиссии, свидетельствовавшее о победе огромного большинства решительных сторонников суда совести над горстью врагов и двусмысленных друзей его, сильно порадовало его почитателей. Вышеупомянутая же новелла 2 февраля знаменует, будем надеяться, окончательную победу суда присяжных, который так долго держался в подозрении и в черном теле, и нападки на который составляли непременную обязанность «благонамеренной» публицистики.
Не поучительна ли история судеб этого благого учреждения, лишний раз показывающая вред малодушного отчаяния! Еще в 1889 г. собирались враги суда присяжных при двусмысленном поведении неискренних его друзей… похоронить это вредное наваждение либерализма и доктринерства. Немного терпения, – не проходит и 10 лет, – и туман начинает рассеиваться, вера в правду и разум русского народа берет верх и Созданье гения пред нами
Выходит с прежнею красотою!
По поводу этого скромного, но знаменательного торжества судебной правды, невольно приходят на ум слова Аксакова:
… Мы грубой ложью
Затмить не в силах правду Божью;
Так ярок свет ее вдали!..
Так и хочется повторить еще раз сказанное в предисловии к 1-му изданию dum spiro spero, – пока жив, надеюсь, – но, конечно, при одном условии: при неустанной и бодрой работе всех, кому дороги заветы Белинского, кому дороги гуманно-освободительные принципы преобразовательной эпохи.
