«В 1974 или в 1975 году, – вспоминал В.В. Гришин, имея в виду Л.И. Брежнева, – он месяца три не работал, находясь в загородной больнице, перенес какое-то заболевание. Официально об этом ничего не говорилось. Даже большинство членов Политбюро ЦК не были поставлены в известность, что же с ним было»[345].
9 февраля 1975 г. сотрудник аппарата ЦК КПСС Анатолий Сергеевич Черняев отметил в своем дневнике: «Болезнь Брежнева. Слухи о необратимости, о преемниках, по «голосам» и в народе»[346].
Болезнь Л.И. Брежнева, по всей видимости, продолжалась до конца февраля 1975 г. 2 марта A.C. Черняев записал: «На последнее заседание Политбюро неожиданно пришел Брежнев. Не ждали»[347]. Поскольку заседания Политбюро проходили по четвергам, в данном случае речь идет о заседании 27 февраля. Это дает основание предполагать, что Л.И. Брежнев болел около двух месяцев.
Не исключено, что именно к этому времени относится эпизод, о котором поведал в своих мемуарах A.A. Громыко. По его словам, однажды он с Ю.В. Андроповым «договорились намекнуть Брежневу» на желательность его ухода с поста генсека. Однако Леонид Ильич никак не отреагировал на этот намек[348].
Между тем именно тогда впервые в обществе почти открыто заговорили о возможных переменах на вершине власти, в связи с чем в качестве его преемника молва стала называть Григория Васильевича Романова. В это время ему было 52 года, он уже пятый год руководил Ленинградским обкомом КПСС, с 1973 г. был кандидатом в члены Политбюро[349].
И почти сразу же появились слухи, будто бы Г.В. Романов живет как барин и свадьбу дочери устроил не где – нибудь, а в Таврическом дворце, причем для этого использовал царскую посуду чуть ли не времен Екатерины II[350]. Как потом выяснилось, эти слухи не имели под собой никакого основания. От кого они исходили, можно только предполагать.
К весне 1975 г. Л.И. Брежнева поставили на ноги. Но когда 28 июля того же года он отправился в Хельсинки[351], его сопровождала специальная «реанимационная бригада»[352].1 августа состоялось подписание Заключительного акта Хельсинкского совещания[353], после чего уже 2-го числа советская делегация вернулась в Москву[354], «…на международном совещании в Хельсинки, – вспоминал фотограф Л.И. Брежнева, – ему стало плохо. После этого приступа он болел чуть ли не до начала зимы"[355].
«В Москве, – пишет Е.И. Чазов, – Брежнев был всего сутки, после чего улетел к себе на дачу в Крым, в Нижнюю Ореадну. Все встало на «круги своя». Опять успокаивающие средства, астения, депрессия, нарастающая мышечная слабость, доходящая до прострации. Три раза в неделю, скрывая от всех свои визиты, я утром улетал в Крым, а вечером возвращался в Москву. Все наши усилия вывести Брежнева из этого состояния оканчивались неудачей. Положение становилось угрожающим»[356].
«При встрече я сказал Андропову, – читаем мы в воспоминаниях Е.И. Чазова, – что больше мы не имеем права скрывать от Политбюро ситуацию, связанную со здоровьем Брежнева и его возможностью работать. Андропов явно растерялся… Чтобы не принимать опрометчивого решения, он сам вылетел в Крым, к Брежневу. Что было в Крыму, в каком виде Андропов застал Брежнева, о чем шел разговор между ними, я не знаю, но вернулся он из поездки удрученным и сказал, что согласен с моим мнением о необходимости более широкой информации Политбюро о состоянии здоровья Брежнева»[357].
Однако когда в известность об этом был поставлен М.А. Суслов, они вместе с Ю.В. Андроповым решили, «что пока расширять круг лиц, знакомых с истинным положением дел, не следует, ибо может начаться политическая борьба, которая нарушит сложившийся статус-кво в руководстве и спокойствие в стране»[358].
11 сентября A.C. Черняев отметил в своем дневнике: «Все заметнее недееспособность Брежнева. Вернулся из отпуска…
29 августа, но нигде еще не появился, и в ЦК его не чувствуется. А поскольку все сколько-нибудь существенное замкнуто на него, дела стоят»[359].
Между тем его ждал целый ряд уже давно намеченных мероприятий. Характеризуя его график, A.C. Черняев пишет: «Кошта Гомеш, Жискар д’Эстен, съезды в Польше и на Кубе, какой-никакой пленум ЦК…и все на оставшиеся три месяца»[360].
Французский президент Жискар Д'Эстен находился в Москве 15–18 октября. К этому времени Л.И. Брежнева привели в форму, и он более или менее успешно провел с ним переговоры[361]. Затем мы видим Л.И. Брежнева 7 ноября на трибуне Мавзолея[362], после чего он снова заболел.
«Вернувшийся из Крыма Брежнев, – констатировал Е.И. Чазов, – ни на йоту не изменил ни своего режима, ни своих привычек. И, естественно, вскоре оказался в больнице, на сей раз на улице Грановского. Состояние было не из легких – нарастала мышечная слабость и астения, потеря работоспособности и конкретного аналитического мышления»[363].
Едва только Леонида Ильича положили в больницу, как к нему явился председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорный. Однако Е.И. Чазов категорически запретил пускать его к генсеку, заявив, что сейчас Леониду Ильичу нужен покой: «Если Политбюро интересуется состоянием здоровья Брежнева, я готов представить соответствующее заключение консилиума профессоров». Н.В. Подгорный вынужден был удалиться[364].
Этот визит был неслучайным.
«Подгорный, – вспоминал позднее Г.И. Воронов, – мне говорил: «Мы пытались Брежнева убрать» и «поставить официально вопрос на пленуме»[365].
Мы не знаем, называл ли Н.В. Подгорный Г.И. Воронову, кто именно пытался убрать Л.И. Брежнева. Единственно, что следует отметить, подготовка отставки генсека была невозможна, если в ней не участвовали спецслужбы.
Из интервью Г.И. Воронова явствует, что Ю.В. Андропов (который, как мы знаем, накануне считал необходимым смещение Л.И. Брежнева с поста генсека) прямо или через посредников был посвящен Н.В. Подгорным в его намерения. Причем на эту тему с ним разговаривали «несколько раз»[366]. Это дает основание утверждать, что Ю.В. Андропов не отверг сделанное ему предложение и не поставил о нем в известность Л.И. Брежнева, хотя по долгу службы обязан был это сделать.
Как явствует из интервью Г.И. Воронова, Н. В. Подгорный и его соратники посвятили в свой замысел и первого секретаря МГК В.В. Гришина. Причем поскольку с ним тоже разговаривали «несколько раз»[367], это означает, что он тоже не отверг сделанного ему предложения и тоже не поставил о нем в известность Л.И. Брежнева.
До сих пор это свидетельство Г.И. Воронова не привлекало к себе внимания. Между тем оно перекликается с воспоминаниями Е.И. Чазова.
Отметив факт появления Н. В. Подгорного в ЦКБ, Е.И. Чазов пишет: «Я тут же сообщил о неожиданном визите Андропову, а тот Суслову. Между тем события, связанные с болезнью Брежнева, начали приобретать политический характер. Не могу сказать, каким образом, вероятнее от Подгорного и его друзей, но слухи о тяжелой болезни Брежнева начали широко обсуждаться не только среди членов Политбюро, но и среди членов ЦК»[368].
И далее: «При встрече Андропов начал перечислять членов Политбюро, которые при любых условиях будут поддерживать Брежнева. Ему показалось, что их недостаточно. «Хорошо бы, – заметил он, – если бы в Москву переехал из Киева Щербицкий. Это бы усилило позицию Брежнева. Мне с ним неудобно говорить, да и подходящего случая нет. Не могли бы вы поехать в Киев для его консультации, тем более что у него что-то не в порядке с сердцем, и одновременно поговорить, со ссылкой на нас, некоторых членов Политбюро, о возможности его переезда в Москву»[369].
Спрашивается, в каком же качестве член Политбюро, первый секретарь крупнейшей республиканской партии В.В. Щербицкий мог согласиться на переезд в Москву? Только в качестве премьера или генсека. Бывший его помощник В.Врублевский подтверждал факт подобного обращения к В.В. Щербицкому и уточнял, что речь шла не о замене H.A. Косыгина на посту премьера, а о замене Л.И. Брежнева на посту генсека[370].
Таким образом, Е.И. Чазов фактически признает, что получил от Ю.В. Андропова предложение прощупать возможность привлечения В. В. Щербицкого к «заговору».
Через некоторое время Е.И. Чазов был в Киеве. После того, как он осмотрел В. В. Щербицкого, тот пригласил его к себе на дачу. «Был теплый день, – пишет Евгений Иванович, – и мы вышли погулять в парк, окружавший дачу. Получилось так, что мы оказались вдвоем со Щербицким. Я рассказал ему о состоянии здоровья Брежнева и изложил просьбу его друзей о возможном переезде в Москву. Искренне расстроенный Щербицкий ответил не сразу. Он долго молчал, видимо, переживая услышанное, и лишь затем сказал: «Я догадывался о том, что вы рассказали. Но думаю, что Брежнев сильный человек и выйдет из этого состояния. Мне его искренне жаль, но в этой политической игре я участвовать не хочу»[371].
