„Хорошо знаю, что, по благоволению вашей королевской милости, я был бы
оставлен невредимым; но, знаю о том, что паны державцы украинные вашей
королевской милости мало в чем обращают внимание на вашу королевскую милость, и
каждый из них сам себя называет королем, уверен, что не только не стали бы терпеть
меня в панстве вашей королевской милости, но и душу мою тотчас возьмут. Ведь и с
Войском Запорожским всегда, и в начале счастливого избрания вашей королевской
милости на это панство, очень о том старался, и теперь того желаю, чтоб вы были
могущественнейшим паном в Польской Короне, нежели святой памяти отец и брат
вашей королевской милости. Поэтому, не веря ничему (в толках), что вы—невольник
Речи Посполитой, я буду держаться того пана, который милостиво, по Божию
милосердию, держит меня под своей опекой*.
Безстыдное письмо убийцы Смяровского и нескольких посланцев Адама Киселя
показалось отвратительным даже и тому, кто выдал особу, рисковавшую собой для его
освобождения из французской тюрьмы. Письменного ответа на него не последовало, а
хану отписали, что король готов прислать канцлера на назначенное место.
Перед заходом солнца стража донесла, что визирь выехал в поле и ждет канцлера.
Канцлер отправился к нему в 60 лошадей. Ему сопутствовали киевский воевода, Адам
Кисель, и литовский подканцлер, Лев Казимир Сопига.
46
,
Милосердый хан стоял на своих условиях так твердо под Зборовым, как плакавший
Хмель на свопх — под Львовом. Оба счастливые и милосердые по милости Божией
злодея, произнеся жестокий приговор, не смягчали его ничем. Только перед началом
совещаний послал визирь козакамь приказ — прекратить приступы, а Татарамъ—
съехать с ноля. Соѵласясь в принципе на все требования хана, Осеолпнский съехался с
визирем в поле на другой день утром для определения подробностей.
Из условий пощады самым тяжким и унизительным для себя пунктом Поляки
находили тот, в котором король обязался платить ежегодно хану гарачь; мы находим
беспримерно унизительным не только для панов, но и для самих Козаков тот, по
которому хану предоставлялось право—на возвратпом пути воевать огнем и мечем
польские владения вправо и влево. Так думают и благородные польские умы нашего
времени.
„Трудно сказать* (пишет доктор Кубаля), „какого рода была необходимость,
принудившая панов к согласию предать неприятельскому огню и мечу беззащитный
край. Но если можно было окупиться, если можно было тот ясыр и добычу, на которые
рассчитывали Татары, исчислить и заменить деньгами, но этого не сделали, а торговали
человеческою кровью, то король и его советники достойны смертельного презрения
(kiol i jego dor лису zasiazyli па smierfelna pogarde)".
Архидиакон иерусалимского патриарха, проезжавший по следам яеырившей Орды,
говорит, что король, вместо денег, отдал ей на расхват семьдесят городов и сел. То же
самое число показывает козацкий лекарь, Литвин Лукашка, прибавляя, что и
провожавшие Татар козаки грабили в тех городах своих единоверцев мещан. Того мало:
лекарь Лукашка рассказывает, что Хмельницкий сперва ссорился с татарскою чернью
за неправильность козакотатарекого дувана, но что потом он послал с нею своих
полковников, которые, являясь вместе с Татарами под видом закупки еъестных
припасов, отпирали города притаившейся Орде, и что Татары хватали в полон даже
свопх проводников и сограбителей.
ИИо рассказу путивлща Петра Литвинова, гостившего у Хмельницкого под
Збаражем и возвращавшагося с ним из Волыни, этими полковниками были Небаба и
Нечай. „И назад де идучи" (доносил царским воеводам гость Козацкого Батька), „те
Крымские Татарова взяли взятьем литовских (то есть малорусских) городовъ
.
47
с тридцать, и тех городов в уезде уездных людей всех побили и в полон поймали".
Избиение объясняет он далее следующими словами: „...иду чи назад в Крым
(Татары) литовские городы на Волыни и на Подолье (повоевали) и у Коломы, где соль
варят, полон многой поймали ж, да и Белорусцов (киевских) и Черкас многих поймали
ж, и ведут в Крым полону бесчисленное множество, а болыпи ведут женской пол,
жонок, да девок, да робят малых, а мужеск пол всех секутъ".
Вот чем расплатился Я'и Казимир с ханом, а Богдан Хмельницкий с татарскою
чернью! Малорусская историография до сих пор не упоминала даже вскользь о таких
поступках своих „национальных героевъ", Козаков. Мало того, она их перелыгада
подобно тому, как это делали придворные непобедимого Яна Казимира, сочинявшие
реляции о нем для Европы и переделывавшие собственные письма его „ради
национальной чести", точно как будто национальная честь охраняется ложью и
подлогом.
Торгуя человеческою кровью, в переговорах с ханским визирем генералиссимус
Яна Казимира крепко стоял на том, что „Поляки не знают слова гарач и привыкли его
брать, но не давать. Совсем иное дело, to со innego (говорил он), если речь идет о
подарках (stipendia gratuita), которые король обязался давать хану.
Визирь, в качестве азиатского варвара, спорил с европейскою знаменитостью не о
названии, а о самой вещи. Сверх недоимочного гарача, он требовал единовременной
дани круглою цифрою 200.000 талеров, или 600.000 злотых. 30.000 талеров король
должен был уплатить на месте, за другими 30.000 послать во Львов и.отправить к хану
нагонцем через Сулейман-агу, которого он оставил королю в виде заложника. За
остальные 140.000 талеровъ—-оставит в залоге у хана сокальского старосту, зятя
Оссолинского, Денгофа.
Когда согласились и на этот пункт, визирь потребовал, чтоб осажденные в Збараже
паны уплатили 200.000 талеров отдельного окупа, который будто бы обещали. Король,
прибывший спасать своих Фермопильцев, спокойно, или злорадостно, положил такую
резолюцию: „Если обещали, то пусть и дадут, а если у них денег нет, пускай дадут
заложника, а я постараюсь, чтобы Речь Посполитая заплатила эту сумму". Вот каким
способом принимал он к себе в геройскую троицу князя Вишневецкого! Все мы,
дескать, спаслись окупом.
48
Но все-таки предложенных и принятых условий пощады не для чего было писать на
бумаге: хан гарантировал их для себя мечем и огнем, а королю надобно было сделать из
них государственную тайну из уважения к своей чести и к чести Речи Посполитой (ze
wzgledu na honor krola i Rzeczypospolitej).
Сделавшись тайно рабом счастливых и милосердых злодеев, Ян Казимир заключил
с Татарами явно такой договор, который честь короля и Речи Посполитой дозволяла
опубликовать. Обе стороны обязывались взаимною помощью и обороною в войне с
соседями. Речь Посполитая будет посылать регулярно подарки в Каменец (30.000
дукатов на кожухи). Хан обеспечивает за Хмельницким булаву и 40.000 Козаков,
которых никто не смеет обижать. Король предоставляет свободную пашу Татарам к
западу от Азова над тремя реками (Днепром, Богом и Днестром), в Диких Полях. Это
значило—во всей не-городовой Украине, иначе— в Запорожье.
Подобно утопающему, Польша хваталась и за соломинку, и за бритву. Но бритвой в
настоящем случае были не Татары, придвинувшие свои Крымский Юрт к украинским
Городам, и не козаки, поступившиеся неприятелям Св. Креста своим „славным
Запорожьемъ", а нарушение вечного мира с Московским Царством. Нарушение вечного
мира явствует из наступательно оборонительного союза христиан с магометанами; но
царский гонец Кунаков проведал, что, кроме писанных пунктов, был в этом явном
договоре и такой, которого публиковать не решились. Об этом секретном пункте
доносил он Царской Думе (в декабре 1649 года) следующими характеристическими
словами:
„Да паны ж рада меж себя советуют и рассуждая говорят, что с великим государем
нашим, с его царским величеством, вечное докончанье не подкреплено за пьянством и
за табачною торговлею великих королевских послов. А ныне же король в обозе под
Зборовым по-неволе вечное докончанье с царским величеством нарушил: позволил
крымскому хану через Польское и Литовское Панство с войском ходить, куды ему будет
потреба, и на том де король и присяг; и только де про то ведомо учинится царскому
величеству, и по той де причине и с Московскую Сторону война".
И в другом месте: „И тое де статью королевские сенаторы и ближние люди таят и
заказано про то все пакты под гарном. А у кого промыслом и иманы те Крымского и
Хмельницкого пакты
.
49
прочесть для ведома, и тое статьи в списках с пакт не написано. И сперва де, как
