Джекобсон, Джекобсон 1998: 164–191, 231–257). В. Д. Бонч-Бруевич собрал целых ряд таких сатирических песен (Комелина 2013). А. М. Астахова, собирая свою коллекцию «Песни уличных певцов», покупала их на базаре. Эта традиция пережила свой всплеск между двумя русскими революциями (Лурье 2010; Комелина 2013), и весьма нередко такие песни выступали в качестве пропаганды и распространялись в виде листовок. Вот перед нами редкий текст – письмо, посланное лично Ленину (не позднее 14 февраля 1918 года, приводим текст полностью):
Посвящается товарищу Ленину
Из-за города Кронштадта
На простор реки Невы
Выплывает много лодок,
В них сидят большевики.
На передней Колька Ленин
С Коллонтайхою мадам,
Свадьбу новую справляет
Русь продавший немцам хам.
Позади их слышен ропот:
Пропадет владыка наш,
Он идею большевизма
Отдал ночью за массаж
Этот ропот и насмешки
Слышит Ленин невзначай
И продажною рукою
Обнял крепче Коллонтай
Плешь широкая вспотела,
Рассердился он зело,
Под рукою затрещало
Непокорное весло.
А она, забыв массажи,
Только шепчет «не серчай»,
И кусками сыплет пудра
С вечно юной Коллонтай.
«Ничего не пожалею, –
Заорал тогда шпион,
– Чтобы даром не сажали
В пломбированный вагон.
И чтоб не было раздора
Между бандой подкупной,
Ты, рассадница холеры,
О Нева, прими дар мой».
Мощным взмахом поднимает
Ленин фрау Коллонтай
И за борт ее бросает,
«Доннер ветер» наших знай.
Что ж вы, черти, приуныли
Аль не видели чудес,
Грянем, братцы, удалую,
И пусть пляшет Нахамкес
Один из обитателей будущего земного рая, устраиваемого Вами. NN (ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 1. Д. 8. Л. 235; цит. по: Неизвестная Россия III: 392–393).
Такие песни распространялись и среди антисталинской оппозиции.
От него я услышала и песню на злобу дня, сочиненную ссыльными. В песне есть скрытая дата ее создания – ноябрь 1929 г., когда на Пленуме ЦК обсуждалось заявление Бухарина, Томского и Рыкова:
Духом НЭПа прет из склепа –
Там Ильич лежит.
Яркий светоч коммунизма
Там всегда горит.
«Только здесь найдешь Свободу!» –
Возвещает он,
Только нашей диктатурой
Будет мир спасен.
Только Троцкий против НЭПа
Робко возражал,
Заболевши «новым курсом»,
На Кавказ попал <…>
(Богданова 1994: 137–138)
Теперь, в годы внутрипартийной борьбы, у нас появились свои самодеятельные поэты, сочинявшие песни, направленные <…> против сползания руководства партии на позиции национализма и автократии, переделывали соответствующим образом популярные песни <…> В 1928 году большой популярностью в нашей среде пользовалась распеваемая на мотив «Аллаверды»[40] следующая песня:
Мы оппозицию разбили:
Кого в Сибирь, кого в тюрьму.
Шутить не любит Джугашвили.
Хвала ему, хвала ему!
Отправлен Троцкий за границу,
И если он исподтишка
Напишет хоть одну страницу,
Секир башка, секир башка!
И если Радек вновь покажет,
Разинув пасть, враждебный клык,
То некто в бурке грозно скажет:
«Руби в шашлык, руби в шашлык!»
(Абрамович 2004: 76–77)
В городской культуре 1920–1930-х годов также активно распространяются различные формы «низовой» политической сатиры – как устные, так и письменные.
Возвращаясь в воспоминаниях к саратовским годам – к тридцатому, к тридцать первому, – вспоминаю какие-то подробности, говорящие мне сейчас о том, что в воздухе витало разное.<…> Помню кем-то, кажется, в ФЗУ показанную мне бумажку вроде листовочки, – трудно сейчас сообразить, просто ли это было рисовано от руки, или переведено в нескольких экземплярах через копирку, или сделано на гектографе, – но ощущение какой-то размноженности этого листочка осталось, во всяком случае. На листке этом было нарисовано что-то вроде речки с высокими берегами. На одном стоят Троцкий, Зиновьев и Каменев, на другом – Сталин, Енукидзе и не то Микоян, не то Орджоникидзе – в общем, кто-то из кавказцев. Под этим текст: «И заспорили славяне, кому править на Руси». Впрочем, может быть, я и ошибаюсь, может, этот листок показывали мне не в ФЗУ, а еще раньше, в школе (Симонов 1990: 37)[41].
В результате преследований фольклор подобной направленности вынужден переходить «на нелегальное положение»:
…как я запомнил показания (Старчакова): «Начиная с 1927 года и до самого последнего времени на квартире Аграновского <…> систематически происходили сборища контрреволюционной троцкистской группы в составе <…> На этих сборищах мы критиковали мероприятия Советской власти, рассказы вали анекдоты, писали статьи (Аграновский 1994: 81).
Политическая ситуация, расколовшая партию на два лагеря, приводит к тому, что протестный фольклор (прежде всего песни и анекдоты (Glassman 1930: 721–724)) становится также политическим оружием и «опознавательным знаком» оппозиции:
Обсуждая вопросы тактики, мы договорились не заявлять до поры до времени публично о своей принадлежности к оппозиции, а вести пропаганду ее взглядов и распространение печатных материалов исподволь. <…> После обычных приветствий и пары антисоветских анекдотов С. оглянулся и, понизив голос, сказал: «Если ты еще не превратился в хвост нашего кавказского ишака[42], могу угостить тебя ха-арошим нелегальным собранием» (Павлов 2001: 63).
Популярность антисталинского анекдота (Архипова, Мельниченко 2010: 11–28) достигла такого масштаба, что выходивший за границей троцкистский журнал «Бюллетень оппозиции» вел целую рубрику – «Анекдоты от Мануильского»[43]. Кроме того, о распространении антисталинского анекдота писал в «Бюллетене оппозиции» и сам Троцкий, говоря о том, чем, по его мнению, занимаются вернувшиеся в ряды кандидатов в члены ВКП(б) Зиновьев и Каменев:
Зиновьев и Каменев вернулись в партию с твердым намерением заслужить доверие верхов и снова подняться в их ряды. Но общее состояние низшей и средней бюрократии, к которой они приобщились, помешало им выполнить это намерение. Отдав в официальных заявлениях должное «величию» Сталина, в которое они могли верить меньше, чем кто-либо другой, они в повседневном обиходе заразились общим настроением, т. е. судачили, рассказы вали анекдоты о невежестве Сталина и пр. (Троцкий 1935).
Наконец, именно в это время в городской среде окончательно складывается мифологизированный образ Карла Радека как главного автора, рассказчика, распространителя анекдотов и частушек, высмеивающих политику Сталина. В воспоминаниях одного из работников сталинского секретариата, бежавшего в Париж, Радек представлен как автор большинства анекдотов (эпизод относится к 1926 году):
Порядочную часть советских и антисоветских анекдотов сочинял Радек. Я имел привилегию слышать их от него лично, так сказать, из первых рук. Анекдоты Радека живо отзывались на политическую злобу дня. <…> А когда Сталин удалил Троцкого и Зиновьева из Политбюро, Радек при встрече спросил меня: «Товарищ Бажанов, какая разница между Сталиным и Моисеем? Не знаете. Большая: Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин – из Политбюро» (Бажанов 1992: 205).
Американский журналист Лайонз также передает в своих записях анекдот, который он слышал в Москве в конце 20-х – начале 30-х годов:
Непопулярность коллективизации также привела к появлению такой истории: всемогущие жители Кремля подверглись нападению со стороны кровососов, неотступных как одна из египетских казней. Ученые были беспомощны. Наконец Карл Радек, – которому автоматически и совершенно несправедливо приписывали все подобного рода остроты, – сделал предложение, которое спасло ситуацию: «Коллективизируйте их, – будто бы сказал он, – половина из них умрет, а другая половина разбежится» (Layons 1935: 269).
Оба рассказчика были знакомы с Радеком, почти в одно время находились в Москве, и оба они считают, что большинство политических анекдотов было связано с именем Радека, хотя, как мы видим, Бажанов настаивает на том, что Радек их сам и придумывал, в то время как Лайонз вполне справедливо говорит о том, что сочинительство анекдотов Радеку приписывали. Однако представление о Радеке как об авторе политического фольклора стало настолько распространенным и привычным, что вошло в обвинительные формулы на процессе 1937 года: «Этот комедиант, рассказчик антисоветских анекдотов, верно служил Троцкому и использовал печатное и устное слово для борьбы с большевиками» (Подлая троцкистско-фашистская банда 1937: 1).
4. Чекисты собирают фольклор
С самого момента возникновения советская власть сделала одной из своих важнейших задач контроль над распространением информации в формируемом «новом обществе», однако фольклорные тексты – т. е. тексты по определению анонимные, устные и репрезентирующие взгляды не одного человека, а целой группы – плохо поддавались такому контролю известными ранее методами. Поэтому в самом начале существования Советского государства карательные органы обратили самое пристальное внимание, с одной стороны, на городской «новый фольклор» (этот самый «язык улицы») и, с другой – на деревенские слухи и былички, в которых они усматривали антисоветскую агитацию.
