По итогам бесед с некоторыми участниками этих передач, от маршала Язова до рядовых, газета "Комсомольская правда" печатала обширные материалы об их боевых буднях. Потрясающая правда о войне!
Однако вернемся в февраль 1944 года. После ввода в бой стрелкового полка наши подразделения были отведены в расположение батальона. К сожалению, дальнейшего развития это наступление не получило из-за упорного сопротивления противника.
О широком форсировании памятной мне реки Друть мы услышали только в конце июня, когда началась операция «Багратион», знаменовавшая переход к полному освобождению многострадальной Белоруссии от фашистской оккупации. Об участии нашего батальона в этом историческом сражении подробно будет рассказано ниже.
А пока вернувшиеся из-за Друти и новое пополнение срочно погрузились на поданные автомобили и убыли в район восточнее города Быхов. Видимо, предусматривалось участие штрафбата в расширении плацдарма и на этом направлении (это были только наши предположения, так как официальной информации на этот счет мы не имели).
Несмотря на то что было уже начало марта, природа разразилась таким мощным «снеговалом» (снег не падал, а валил несколько дней), что едва мы прибыли в назначенный район, как все дороги и подъездные пути стали просто непроходимыми, а не только непроезжими. И целую неделю мы были отрезаны даже от своих батальонных тылов. Как говаривали наши остряки, погода тогда была «диетической». Почти неделю из-за того что невозможно было подвезти продовольствие, наш суточный трехразовый рацион горячего питания состоял из растопленного в походных кухнях снега (вот в чем недостатка не было!) и приготовленного из него «бульона», который кроме кипятка содержал довольно редко попадающиеся жиринки и какие-то вкрапления от американской свиной тушенки (1 банка на роту!), называемой нами тогда "Второй фронт". К этому добавлялось по сухарю. И никакой возможности чем-то сдобрить это «диетическое» блюдо.
После прекращения многодневного снегопада и расчистки дорог, в том числе и танками, намечавшееся наступление, видимо, отменили, и нас снова машинами отвезли, но уже не в Майское Буда-Кошелевского района, а в соседнее село Городец.
Уже заканчивался период нашего пребывания в составе 3-й Армии генерала Горбатова. Пожалуй, до самого конца войны у нас прочно держалось приятное впечатление от того, каким душевным командующим он был. Поговаривали даже о том, что он, как и Рокоссовский, потому по-человечески относились к штрафникам, что и сами были когда-то несправедливо лишены свободы. Ну, это только догадки.
Наверное, здесь уместно привести одну то ли быль, то ли легенду о генерале Горбатове.
Рассказывали, что после взятия Рогачева через уже разбитый
и непрочный лед Днепра саперы срочно навели для переправы войск и нетяжелой техники временный деревянный мост. По своей ширине он допускал движение техники только в одну сторону, и поэтому коменданту переправы был передан приказ Горбатова пропускать в первую очередь автомобили с боеприпасами, продовольствием, артиллерию и другую легкую технику и только в сторону фронта.
Когда у переправы скопилось много машин, идущих к передовой, на другом берегу собралось тоже немалое их количество, в том числе несколько «виллисов». Комендант переправы, крепкий и рослый майор, выполняя приказ, не пускал их на мост. Ведь для этого нужно было остановить поток машин к фронту. Из одного «виллиса» вышел генерал Горбатов и потребовал срочно пропустить его машину. Майор, ссылаясь на приказ, отказался сделать это. Разозлившись на непослушного коменданта, генерал вдруг огрел его своей, всем известной, палкой.
Реакция майора была неординарной: он резко повернулся и ударил генерала, который, скорее от неожиданности, потерял равновесие и перевалился через невысокие перильца моста в снег. Что тут началось! Из машины командующего и сопровождающих его «виллисов» выскочили несколько офицеров. Одни бросились поднимать генерала, другие, выхватив пистолеты, схватили майора и скрутили ему руки.
Генерал, отряхиваясь от снега, подошел к майору, приказал отпустить его и велел принести свою флягу. Вся армия знала, что их Командующий вообще ни при каких обстоятельствах не пьет спиртного и даже не курит. Об этой своей особенности Александр Васильевич не один раз упоминает в своих мемуарах. Прочитав их, я узнал, что это еще в юности он дал слово никогда не пить, не курить и не сквернословить. И это слово он твердо держал. Во время войны, когда его упрекали за некомпанейство, он говорил, что выпьет только в День Победы. И только тогда действительно он позволил себе выпить рюмку красного вина. Поэтому распоряжение принести "его флягу" вызвало у наблюдавших эту сцену не меньшее удивление, чем все, что этому предшествовало.
Горбатов лично отвинтил с не совсем обыкновенной фляги крышку-стаканчик, наполнил его водкой, поднес ошеломленному майору со словами: "Молодец, майор! Выпей, считай это за мое извинение и личную награду. Скольких дураков учил и воспитывал этой палкой, первого умного встретил. Продолжай службу, а за настоящей наградой дело не станет".
Необычная это легенда о генерале Горбатове, но так хотелось верить в ее реальность. А может, и не легенда вовсе, может, все так и было? Ведь у человека с доброй душой и поступки добрые.
Что же касается его профессиональных качеств и полководческих способностей, не мне судить. Но вот что пишет о нем маршал Рокоссовский:
Александр Васильевич Горбатов — человек интересный. Смелый, вдумчивый военачальник, страстный последователь Суворова, он выше всего в боевых действиях ставил стремительность, внезапность, броски на большие расстояния с выходом во фланг и тыл противнику. Горбатов и в быту вел себя по-суворовски — отказывался от всяких удобств, питался из солдатского котла.
Мне кажется, что рейд наших батальонов в тыл немцам и наши боевые действия там подтверждают сказанное. Жаль, нам больше не приходилось воевать под его началом.
…По прибытии в Городец мы еще долгое время занимались приемом пополнения, формированием, вооружением и сколачиванием подразделений. Была налажена боевая подготовка, основной целью было обучить бывших летчиков, интендантов, артиллеристов и других специалистов воевать по-пехотному, а это значит — совершать напряженные марши, переползать, окапываться, преодолевать окопы и рвы, а также вести меткий огонь из автоматов, пулеметов, противотанковых ружей и даже из трофейных «фауст-патронов». Но, пожалуй, самым трудным, особенно в психологическом плане, было преодоление страха у некоторых обучаемых перед метанием боевых гранат, особенно гранат Ф-1. Убойная сила ее осколков сохранялась до 200 метров, а бросить этот ручной снаряд даже тренированному человеку под силу лишь метров на 50–60. Обучение проходило на боевых (не учебных!) гранатах, которые взрываются по-настоящему! Правда, метать их нужно было из окопа. Но перебороть боязнь удавалось не каждому и не сразу.
Этот период формирования и обучения продлился до середины мая. Естественно, за это время завязались более тесные отношения и связи с местным населением. Да и не только с местным. Оказалось, что невдалеке был расположен аэродром, а около него базировался БАО (батальон аэродромного обслуживания), основным солдатским составом которого были девчата.
Помню, в один теплый весенний день вдруг на дороге, почти в центре села, прогремел взрыв. Как оказалось, это оттаявшая земля обнажила давно установленную немецкую противотанковую мину. И на нее наступила копытом лошадь, везущая целую повозку артиллерийских снарядов. Удивительно, как они не сдетонировали, а то бы солдат-возничий не отделался простым ранением. Конечно, этот взрыв вызвал переполох, но в результате наши походные кухни за счет погибшей лошади получили возможность увеличить калорийность солдатских блюд.
Вообще за столь продолжительное время нашего пребывания в Городце были и свидания, и танцы вечерами. Частенько, когда надвигались сумерки и боевая подготовка прекращалась, по чьей-нибудь инициативе в большой хате устраивали хоровое пение. Песня на фронте, если ей находится место и время, да еще не по команде, как-то особенно проникает в души и очищает их. А как самозабвенно пели в такие минуты! Ведь не было ни дирижеров, ни хормейстеров, но откуда-то появлялись и тенора, и басы, первые и вторые голоса и так слаженно они звучали, так мощно и многоголосно, даже почти профессионально, что внутри хаты и около нее собирались местные жители и слушали эти импровизированные концерты со слезами благодарности.
Белорусских песен не пели, знали только плясовые «Лявониху» да "Бульбу буйну, бульбу дробну". Зато украинские про Дорошенко и Сагайдачного с их "вийськом Запоризьским", да про "Зеленый гай, густесенькый", где "вода як скло блыщить", да еще "Ой ты Галю…" — в репертуаре были всегда. Но больше всего любили раздумчивые русские, например про Ермака ("Ревела буря"), в которой с каким-то особенным чувством произносились слова: "и пала грозная в боях, не обнажив мечей, дружина…" Чаще других запевали любимую чапаевскую из известного всем фильма ("Ты добычи не добьешься, черный ворон, я не твой"), а особенно — "Бежал бродяга с Сахалина" и "Славное море, священный Байкал". Наверное, эти песни как-то отвечали тому состоянию души, которое было у штрафников…
