Тем самым было доказано в глазах фанатиков партии, что Молотов отныне не является теоретиком партии. В такой партии, как КПСС, это была немаловажная победа Хрущева. Он ее зафиксировал и в резолюции XX съезда по отчету ЦК, еще раз осудив ошибку Молотова. Однако все эти атаки были лишь иголочными уколами по сравнению с тем, что ожидало Молотова, а заодно Кагановича и Маленкова, на XX съезде партии. Целиком овладев аппаратом партии (новый секретариат ЦК), полиции (новые шефы по КГБ — Серов, по МВД Дудоров), армии (новое руководство — Жуков, Соколовский, Москаленко, Бирюзов, Малиновский, Баграмян и др.), заручившись поддержкой членов Президиума ЦК Микояна, Булганина, Суслова и Кириченко, Хрущев выступил со своим знаменитым докладом против Сталина. Удар "дальнего прицела" вовсе не был направлен лишь в гроб Сталина — он был одновременно направлен и против будущей "антипартийной" группы Молотова, Кагановича и Маленкова.
Специальный доклад Хрущева о "культе личности" не был также документом "коллективного творчества". Он был хорошо подготовленным и убедительно аргументированным в глазах партии обвинительным актом хрущевского крыла в Президиуме. На нем лежал явственный отпечаток личной инициативы Хрущева. О том же говорили "лирические" отступления, личные примеры Хрущева из своего опыта и не всегда ортодоксальные формулировки докладчика. В докладе были названы имена Молотова и Кагановича в прямой связи с ежовской чисткой (телеграмма Сталина и Жданова из Сочи) и Маленкова в связи с неправильными директивами (во время войны) Сталина, Маленкова и Василевского из ставки Верховного главнокомандования. Но все-таки антимолотовское острие доклада Хрущева было пока еще завуалировано всякими оговорками. Тем не менее престижу и будущей карьере Молотова, Кагановича и Маленкова был нанесен непоправимый удар. И это вполне понятно. Если с именами рядовых членов Политбюро были связаны отдельные преступления Сталина на отдельных участках, то с именами этих трех были связаны все преступления на всех участках!
Поэтому главный вывод доклада Хрущева — "ликвидация последствий культа личности" — в конечном счете и означал ликвидацию группы Молотова. Отсюда понятно, почему Молотов, Каганович и Маленков вновь нашли общий язык и заключили общий блок против Хрущева. Платформа блока, по словам главного редактора "Коммуниста" А. Румянцева, заключалась в одном пункте: "Назад от XX съезда!"[417]. Мотивы заключения блока Хрущев объяснил совершенно верно: "Почему так получилось? Видимо, далеко не последнюю роль в этом деле играло то обстоятельство, что все члены этой группы особенно глубоко повинны в тех грубейших ошибках и недостатках, которые имели место в прошлом"[418]. Новый член Президиума ЦК Шверник дал и некоторое разъяснение об этих "ошибках". Шверник сообщил, что "исправляя нарушения революционной законности, допущенные Маленковым, Кагановичем и Молотовым в период массовых репрессий, Комитет партийного контроля в 1957 году рассмотрел большое количество персональных дел бывших членов партии, реабилитированных судебными органами. Большинство из них КПК восстановил в партии"[419]. Но более конкретным был маршал Жуков, когда прямо назвал вещи своими именами. В речи в Ленинграде уже после Хрущева он заявил: "Антипартийная группа Маленкова, Кагановича и Молотова упорно сопротивлялась мероприятиям, проводимым партией по ликвидации последствий культа личности, особенно в части разоблачения и привлечения к ответственности главных виновников, допустивших нарушение законности. Теперь стало ясно, почему они были против разоблачения совершенных беззаконий. Они боялись ответственности за превышение своих прав и незаконные действия"[420].
Вот это убеждение, что у Хрущева речь идет о совместных преступлениях Сталина, Ежова, Берия плюс Молотов, Каганович и Маленков и что Хрущев меньше всего интересуется честью или бесчестием мертвого Сталина, а метит в них, добивается того, чтобы подготовить почву для их будущей ликвидации, заставило группу Молотова от трусливой "тактики самосохранения" перейти к тактике вынужденного наступления. Только теперь, на XX съезде и после него, они убедились, какую для себя роковую ошибку они допустили, убрав Берия и назначив Хрущева первым секретарем ЦК. История той самой партии как бы вновь повторилась.
Чтобы предупредить приход к власти Троцкого после Ленина, Зиновьев и Каменев добились назначения Сталина генеральным секретарем ЦК. Чтобы предупредить приход к власти Каменева и Зиновьева, Бухарин, Рыков и Томский предпочли сохранить на посту генерального секретаря человека "серого", без громкого имени и без "амбиции" — Джугашвили-Сталина, даже вопреки "завещанию" Ленина. Чтобы предупредить "переворот" Берия, молотовцы назначили Хрущева исполняющим обязанности первого секретаря ЦК. Чтобы предупредить единовластие яркого Маленкова, они же назначили "серого" Хрущева и постоянным первым секретарем. На Хрущева все еще смотрели как на человека весьма недалекого в политике, беспомощного в интригах, без претензий на лидерство, с которым легко будет справиться после Маленкова.
Но Хрущев думал иначе, а действовал, как Сталин. Ему важно было подготовить новый съезд партии, подобрать его будущих делегатов, произвести необходимую расстановку сил в местных аппаратах партии через местные конференции и съезды, прежде чем раскрыть свои истинные карты. Насколько основательна была проведенная в этом направлении работа, показывают мандатные данные о делегатах XX съезда: около 37 процентов этих делегатов были лицами, которых выдвинули на руководящую работу после смерти Сталина. Другие были беспрекословно признавшими в Хрущеве своего нового покровителя. Перед такой аудиторией Хрущев и мог себе позволить не только разоблачать Сталина, но и "творчески развивать дальше марксизм-ленинизм". Когда обсуждался последний пункт повестки дня — выборы членов ЦК — съезд дал знать, что своим единственным лидером он признает не фиктивное "коллективное руководство", а одного лишь Хрущева. Это нашло отражение в самом протоколе съезда: все члены Президиума ЦК при оглашении их имен в состав нового ЦК получают лишь простые "аплодисменты" и лишь один Хрущев — "бурные аплодисменты"[421]!
Даже судя по резолюции июньского пленума ЦК 1957 года, период после XX съезда — это период перманентных столкновений, конфликтов и интриг блока Молотова — Кагановича — Маленкова против Хрущева. Резолюция не рассказывает подробности всех этих перипетий. Она лишь говорит о том, что группа организовала "тайный сговор" для свержения руководства партии, то есть Хрущева. Некоторые подробности сообщил председатель Комитета партийного контроля Шверник. В цитированной речи в Ленинграде он заявил: "…антипартийная группа стала фракционными методами вербовать себе сторонников, устраивать за спиной Президиума ЦК тайные собрания, расставлять кадры, намереваясь захватить в партии и стране власть в свои руки"[422]. Но и Хрущев не бездействовал. В июле 1956 года, в день визита маршала Тито в Москву, без пленума ЦК, в порядке простой канцелярской рутины он проводит через Президиум ЦК и Президиум Верховного Совета решение о снятии Молотова с поста министра иностранных дел СССР. И здесь Хрущеву исключительную помощь оказал секретарь ЦК и председатель Комиссии по иностранным делам Верховного Совета Шепилов, за что Шепилов был вознагражден назначением на место Молотова. Но вот неожиданно и бурна развернулись сначала октябрьские события в Польше, а потом и всеобщее восстание героического венгерского народа (октябрь- ноябрь 1956 г.). Теперь, вероятно, молотовцы с полным правом заявили Хрущеву: вот плоды твоего разоблачения Сталина!
События эти вызвали брожение не только в остальных сателлитах в Восточной Европе, но и в самом СССР.
Молотовцы почувствовали в этих событиях смертельную опасность для всей Советской Империи. Страх перед совместной гибелью вновь воссоединил обе группы. Время было слишком серьезное, опасность была слишком велика, чтобы тут же сводить счеты с Хрущевым. История опять-таки будто еще раз повторялась, правда, в другом месте и в ином масштабе: когда восставший генерал Корнилов двинул свои войска на Петроград, а судьба правительства Керенского висела на волоске, большевики, в том числе и Молотов, требовали от Ленина — "давайте воспользуемся случаем и покончим с Керенским!" Ленин на это отвечал:
"Керенский — наш, он от нас не уйдет, а сейчас — все на Корнилова!"
Вероятно, так же думали и молотовцы, когда, капитулировав в Польше, они вместе с Хрущевым с жестокой беспощадностью обрушились на несчастную Венгрию с тем, чтобы потом по-домашнему разделаться и с Хрущевым, ибо "Хрущев — наш, он от нас не уйдет!" Эти расчеты оказались иллюзорными, хотя судьба Хрущева действительно висела на волоске в эти дни, не потому, что давление оппозиции было велико, а потому, что сам аппарат Хрущева — партийный и полицейский находился в глубоком кризисе. Если в этом аппарате все еще был человек, который не потерял головы, то этим человеком был сам Хрущев. С невероятной энергией юноши, со сталинским талантом комбинатора и с затаенной хитростью мужика он перевел старую истину Клаузевица на язык политики: "лучший вид обороны — это наступление". И Хрущев двинулся в наступление, резко повернув внимание партии и народа к внутренним проблемам. Причем он избрал такие участки для наступления и такие проблемы для дискуссии, которые были, во-первых, жизненно актуальными для народа, во-вторых, явно провокационными для оппозиции, и, в-третьих, исключительно важными для собственной популярности.
