Председатель. — Вам не пришлось беседовать по поводу дела Сухомлинова с бывшей императрицей?
Хвостов. — Как же! Это было уже после ареста. Я увидел, что отношение Штюрмера к делу не таково, как мне могло казаться раньше, вследствие его внешнего сочувствия моим действиям. Он говорил, что императрица крайне встревожена тем, что Сухомлинов в крепости, что будь он в тюрьме, она бы больше с этим примирилась. Я говорю Штюрмеру: «Почему же вы не могли доложить императрице, что заключение Сухомлинова в крепость вызвано именно соображением, по возможности, облегчить ему содержание под стражей, потому что судебной власти нужно только, чтобы он содержался в одиночном заключении. Между тем, если бы он был заключен в тюремное здание, он подвергся бы общему тюремному режиму». Штюрмер говорит: «Я не догадался это сказать. Хорошо, если бы вы сами поехали к императрице, она будет очень довольна, она даже высказывала мне, что желала бы с вами повидаться. Если вы будете свободны, поезжайте завтра». Я говорю: «Пожалуйста, отчего же мне не поехать, не повидаться». Тогда по прямому проводу снеслись с Царским Селом. Штюрмер просил доложить императрице, что министр юстиции спрашивает, может ли она его принять, и сейчас же последовал ответ, что императрица приглашает меня на другой день в 11 часов утра. Я был у императрицы больше часу; императрица говорила мне то же самое: «Ну, если бы в тюрьму, а то в крепость, там, где постоянно заключались врага царя». Я докладывал императрице, что она ошибается, что иногда крепость служила местом заключения для лиц других преступных категорий и что, кроме того, содержание старика в крепости для него гораздо легче, чем содержание под стражей. Мне указывалось на полное невероятие самого обвинения. Государыня говорила, что это человек наиболее преданный государю, человек, от которого государь слышал всегда только правду, и, когда я старался рассеять это неверное предположение о правдивости Сухомлинова, государыня даже схватилась за голову и сказала: «Боже мой, боже мой, кто бы мог это подумать». Говорила, не ошибаюсь ли я, что она верит мне, но, что может быть меня обманывают. Я удостоверил, что меня обманывать не могут, что я знаю лиц, которые мне это говорили, кроме того, я этих лиц проверяю фактическими данными. Этим свиданием с императрицей я воспользовался, чтобы при первом моем докладе государю опять осветить обстоятельства, которые ранее были мною мало освещены и которые могли быть освещены неверно в глазах государя путем неточной передачи моих мыслей. Я представил фотографические снимки с различных документов, с писем Сухомлинова, с его дневника, так что доклад был с иллюстрацией и произвел на государя сильное впечатление. Государь был, по обыкновению, очень милостив, просил меня, чтобы я уехал в отпуск недели на две, потому что я сказал, что на более долгое время я не могу покинуть министерство, и говорил: «Когда вернетесь, приезжайте ко мне с докладом, потом опять уезжайте в отпуск, потому что нужно беречь ваши силы, иначе ненадолго хватит».
Иванов. — Когда это было?
Хвостов. — Мой доклад был, кажется, 30 июня 1916 г., а 4 июля, по возвращении из ставки, Штюрмер просил меня приехать к нему и объявил, что он уходит из министров внутренних дел и что будто бы в феврале или марте перед своим назначением он указал на меня, как на единственного кандидата в министры внутренних дел, но тогда государю угодно было остановиться на нем. Теперь, когда государь спросил, кто его кандидат, он сказал: «Мой кандидат остается тот самый, о котором я говорил и раньше, — это министр юстиции». Я помню, до такой степени рассердился, что, вскочив, сказал: «Как же вы смели поднести мне такую пакость, не сказав ни одного слова?». Я сказал ему, кроме того, что хорошо понимаю, что он хочет выжить меня из состава кабинета, чего он и достиг, потому что я не приму это место. Он на это говорил, что государь будет огорчен и т. д. В тот же вечер я написал его величеству, что, «зная бесконечную милость государя, даже по отношению к лицам, впавшим в преступление, я умоляю его величество сжалиться надо мной, оказать мне этот знак милосердия и не налагать бремени выше моих сил и способностей». При этом я докладывал государю, что не имею никакой уверенности в том, что смогу оправдать его доверие на этом посту. В ответ я получил милостивое письмо государя, где было указано, что государь понимает это в смысле особой скромности и, тем более уверен, что я с этим делом справлюсь, так как буду иметь прекрасных помощников, он назвал несколько лиц — Стремоухова, Степанова. Думаю, что эти лица были подсказаны Штюрмером, потому что Штюрмер мне говорил: «Как вы можете сомневаться, когда у вас есть такие помощники?». При чем он говорил и относительно ген. Климовича. Я знал, что он был с ним в скверных отношениях, но так как я говорил, что считаю Климовича порядочным человеком, то он упомянул о Климовиче, что «департамент полиции в руках человека, относительно честности и порядочности которого вы уверены, так что вам и в этом отношении будет легко действовать». Государь мне тогда же говорил, что некоторые наиболее трудные дела, как, например, дело продовольствия, отошли от министра внутренних дел и перешли в особое учреждение.
Председатель. — Скажите, как сложились ваши отношения с Распутиным за время вашего пребывания у власти в качестве министра юстиции?
Хвостов. — Никаких отношений у меня с ним не было, потому что, видел я его всего единственный раз, когда он ко мне явился в бытность мою министром юстиции.
Председатель. — Это было в начале вашего министерства?
Хвостов. — Вероятно в начале, может быть через месяц или два после моего назначения. Помню, приходит курьер и говорит, что звонит по телефону господин Григорий Распутин и спрашивает, когда я его могу принять. Я приказал ответить, что приемный день у министра юстиции четверг от такого-то и до такого-то часа. Тогда меня спросили, могу ли я дать особый прием вечером. Я сказал, что лиц, мне незнакомых, я вечером у себя не принимаю, а в четверг он может ко мне явиться, как всякий другой человек. Он был поставлен об этом в известность тем же курьером и в следующий четверг он ко мне явился с просьбой о переводе какого-то нотаруиса, по фамилии, кажется, Копошинского, из Барнаула в более доходный город.[102] Я сказал, что это не зависит от министра юстиции. Потом он начал говорить об общем положении дел, на что я сказал, что не призван рассуждать с ним на такие высокие темы, встал, и он от меня ушел.
Председатель. — Он ссылался в разговоре с вами на императрицу?
Хвостов. — Нет. Он только сказал, что едет в Царское, я сделал вид, что не обращаю на это никакого внимания.
Председатель. — После этого к вам была обращена просьба императрицы устроить того же нотариуса?
Хвостов. — Как же! Не могу только сказать, была просьба до или после этого. Относительно Распутина могу еще сказать, что мое отношение к нему было заведомо отрицательное. Я несколько подчеркивал это не потому, чтобы хотел приобрести какую-либо популярность, но единственно, чтобы показать, что влияние Распутина в высших сферах не так сильно, как об этом говорили. Некоторым лицам, говорившим, что он заведует всем управлением, я приводил мой пример, потому что, раз я состою в должности министра и так к нему отношусь, то это является доказательством обратного. Делал я это сознательно, потому что считал распутинский вопрос — прескверным, могущим проникнуть в толщу населения и тем подорвать авторитет верховной власти, с которой я связывал благополучие России.
Председатель. — Скажите, вам известно, что около Штюрмера, в первые месяцы 1916 г., была предпринята большая агитация для спасения Сухомлинова, путем изъятия его из ведения гражданской юстиции и передачи военно-полевому суду?
Хвостов. — До меня доходили слухи, что это делается, чтобы скорее подвергнуть его смертной казни. Мне это говорили те, которые были наиболее возмущены и которые находили, что для него мало гражданского суда.
Председатель. — Следовательно, вы не слышали, что военно-полевому суду его хотели предать не за тем, чтобы повесить, а чтобы этим путем вывести исследование за пределы гласного рассмотрения и затем закончить дело?
Хвостов. — Этого я не слыхал.
Председатель. — По поводу вашей отставки вы не убедились в вашей ошибке относительно значения Распутина? Вам не стало известно, при перемещении на пост министра внутренних дел, что г-жа Сухомлинова в это время завязала особенно дружеские отношения с Распутиным?
Хвостов. — Это я знаю.
Председатель. — Вероятно, это стало вам известно post factum?
