Но для шума и этого хватало. Причем сообщения о русском антисемитизме широко тиражировались и в странах Антанты, и в США. Упоминавшееся выселение из прифронтовой полосы преподносилось почти на уровне депортации армян, хотя велось оно отнюдь не куда-то в пустыню или Сибирь, а на Левобережье Днепра, в Могилевскую, Полтавскую, Гомельскую губернии. И уже в мае 15-го, опять в связи с отступлением и потоками беженцев, все приказы о выселении были отменены, а выселенным ранее разрешалось вернуться обратно — даже за линию фронта. Как считаете, уменьшило это нападки? Да отмены антисемитских распоряжений даже, вроде, и не заметили, продолжая раздувать тему «преследований»! И в июле, в разгар сражений, правительство вынуждено было рассматривать "еврейский вопрос". Потому что, как признавал министр финансов Барк, пока этот вопрос не будет решен, "западный рынок закрыт, и мы не получим ни копейки". И даже Китченер настаивал, что "для успеха войны одним из важных условий" является "смягчение режима для евреев в России". (Как будто это было на самом деле "режимом"!).17.8 на заседании Совета министров был поставлен вопрос о "быстрых и демонстративных" уступках. И в итоге черта оседлости была отменена.
Кстати, навалившиеся проблемы усугублялись и составом самого правительства. В нем, правда, присутствовали такие специалисты своего дела, как министр иностранных дел Сазонов, юстиции — А.А. Хвостов, финансов Барк, земледелия — Кривошеин, путей сообщения — Рухлов. Но мог ли энергично руководить его деятельностью в столь тяжкой ситуации премьер Н.Л. Горемыкин, тоже опытный администратор — но в возрасте 86 лет? И перестановки, произведенные царем, ничего хорошего не дали. Министр внутренних дел Щербатов тут же стал для «общества» очередным врагом в силу своей должности. А с другой стороны, мог ли он эффективно бороться с подрывными течениями и руководить работой губернаторов, только приняв дела и еще толком не разобравшись в них? Особенно сомнительной «находкой» оказался военный министр Поливанов — назначенный именно в угоду общественности. Да, это был человек энергичный, быстро добился успехов благодаря тесным связям с ВПК и Особым Совещанием (и пожал плоды того, что хоть и медленно, уже начало осуществляться весной Сухомлиновым и начальником артиллерийского ведомства великим князем Сергеем Михайловичем). Но вдобавок Поливанов проявил себя интриганом, балаболкой и паникером. На заседаниях правительства взахлеб распространялся, что на фронте полная катастрофа, армия бежит или сдается. А "немцы наседают, не встречая почти никакого сопротивления", идут на Петроград, Москву и Киев, даже не пускают в бой пехоту, а гонят одной артиллерией, истребляя русских тысячами. Указывал, что "надо думать не о победах, а о том, как бы спасти жизненные центры России". В то время как Ставка и Алексеев чрезвычайными усилиями выводили войска из окружений, Поливанов громогласно обзывал это "тактикой заманивания".
А чего стоит заявление на заседании 17.8: "Уповаю на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси!" Или 19.8: "По состоянию наших сил нет надежды добиться хотя бы частичных успехов, а тем более трудно надеяться на приостановку победного шествия немцев". Как вы считаете, вправе ли военный министр после подобных высказываний оставаться на своем посту или он морально обязан подать в отставку? Поливанов не подавал. А высказывался и в Думе, и в ВПК. Хотя цель у него была вполне определенная. Он надеялся таким образом свалить начальника штаба Ставки Янушкевича и самому занять его пост. А будучи завзятым карьеристом, решил, что ветер уже устойчиво дует в паруса «общественности» и себя поставил на роль чуть ли не думского представителя в правительстве, создав там «оппозицию» против Горемыкина и Щербатова.
И вот в такой обстановке развернулась атака на власть со стороны либералов. Прежде всего она выразилась в ожесточенной информационной войне. Кривошеин говорил: "Наша печать переходит все границы не только дозволенного, но и простых приличий. До сих пор отличались только московские газеты, а за последние дни и петроградские будто с цепи сорвались. Они заняли такую позицию, которая не только в монархии — в любой республиканской стране не была бы допущена, особенно в военное время. Сплошная брань, голословное осуждение, возбуждение общественного мнения против власти, распускание сенсационных известий — все это день за днем действует на психику 180-миллионного населения". А Горемыкин указывал: "Наши газеты совсем взбесились. Даже в 1905 г. они не позволяли себе таких безобразных выходок, как теперь… Надо покончить с газетным враньем. Не время теперь для разнузданности печати. Это не свобода слова, а черт знает что такое…"
Но выяснялось, что правительство даже с собственной прессой сделать ничего не может. Политической цензуры в стране давно не существовало, а военная действовала в соответствии с законом и утвержденными циркулярами, освобождающими "военных цензоров от просмотра печатных произведений в гражданском отношении". Да и сами цензоры были прапорщиками военного времени из студентов, адвокатов и т. п. и в своей массе симпатизировали либералам. Компетенция МВД не распространялась на "театр военных действий", в том числе и Петроград. А если где-то в Москве министерство могло наложить штрафы на газеты, это служило поводом для возмущения и думских запросов. Раскачка шла по всем направлениям. Абы за что зацепиться — точно так же, как действуют нынешние «прогрессивные» СМИ. Скажем, в июне разразились протесты… по поводу военных неудач? Нет. Возмущались «преследованиями» галицийских униатов — когда русофоба Шептицкого выслали из Львова в Киев. Так и эдак поднимали "польский вопрос", "еврейский вопрос", раздражались "недоверием общественной помощи" — попытками контролировать земцев и мешать их агитации среди нижних чинов армии. 24.7 открылся съезд Земгора. Насчет недостатков снабжения? Вот уж нет! О дороговизне! То бишь по вопросу, болезненному для всех обывателей.
А 29.7 открылась очередная сессия Думы, и подобные нападки приняли лавинообразный характер. И протоколы заседаний Совета министров отмечают у Думы полное "отсутствие охоты нести текущую работу над рассмотрением внесенных правительством законопроектов, хотя они и вызваны потребностями обороны, а напротив, склонность к потрясающим речам и запросам". Темы опять оказывались произвольными. Неудачи на фронте — значит насчет неудач. Но на Кавказе операции развивались успешно — так вроде радоваться нужно? Но нет, доморощенные стратеги доказывали, что как раз там победы не нужны. А им вторил «авторитетный» Поливанов, восклицая "как бы не было катастрофы" или мудро изрекая: "В самом деле, куда мы там, с позволения сказать, прем?" Кстати, особое возмущение по поводу операций в Закавказье высказывала социалистическая фракция Думы, в коей тогда лидировали… грузинские меньшевики — Чхеидзе, Церетели и пр. Чхеидзе вопил, что это "чересчур опасно" и обвинял власть в "пристрастности к армянским домогательствам". Дескать, Кавказской армией командует не Воронцов-Дашков, а его супруга, "опутанная армянскими сетями". И руководит мужем для создания в угоду своим друзьям "Великой Армении" (отметим, что эти обвинения высказывали именно те люди, которые позже, под эгидой немцев, попытались создать "Великую Грузию").
Ну а в целом получалось, что кризис на фронте и в тылу дополнился общим кризисом власти. И военной, и гражданской. С разных сторон шли нападки на Ставку. Против великого князя Николая Николаевича выступала царица, недолюбливавшая его. И его враги из придворных, умело внушавшие царю и царице, что Верховный приобрел слишком большую власть и "как бы чего не вышло". И Распутин. На Ставку обрушивалось и правительство, недовольное «двоевластием» и возникающими отсюда трениями. Возмущалась и общественность — отступлениями и поражениями. Но она популярного Николая Николаевича старалась не задевать, сосредоточив гнев против Янушкевича и Данилова и объявив их абсолютными бездарностями. Хотя как раз летом 15-го при выводе армий из «котлов» они проявили себя с самой лучшей стороны. А что касается «бездарности» — то попробуй-ка повоюй без оружия и боеприпасов!
А одновременно объектом натиска со стороны общественности стало правительство. И уже не персональный состав, а сам принцип его формирования. В августе по инициативе думской фракции прогрессистов, влиятельных промышленников А.И. Коновалова и И.И. Ефимова, был сформирован "прогрессивный блок", куда вошли от Думы "прогрессивные националисты", "группа центра", «земцы-октябристы», "левые октябристы", кадеты, а от Госсовета — "академическая группа", «центр», "группа беспартийного объединения". Блок выработал единую программу — в нее напихали все, что можно: обновление местной администрации, прекращение дел по политическим преступлениям, освобождение политзаключенных и восстановление в правах, вплоть до права быть избранным, возвращение ссыльных, решение «польского», "еврейского", «финского», "украинского" вопросов, прекращение преследований по принадлежности к нелегальным партиям, наделение большими полномочиями земств и т. п. Когда представитель правительства госконтролер Харитонов попытался вести с прогрессистами переговоры, он потом разводил руками, придя к выводу — они сами не знают, чего хотят. Мол, со всеми доводами соглашаются — что нельзя скопом амнистировать всех «политических», что нельзя национальные вопросы решать с бухты-барахты, что в реформах нужна постепенность…
