Приучили себя к выдержке и хладнокровию, а у каждого, вопреки внешнему суровому спокойствию, живет в крови русская удаль. «Эх, дотянулись бы вот эти руки!» — сдержанно произнес Лука и, подняв огромные свои кулаки, погрозил ими в воздухе: «Во!»
…Весь день и весь вечер меня грызут комары, мириады их поют в воздухе, спасения от них нет, и, пока я делал все эти записи, руки и лицо опухли, и невольно я расцарапал их…[5]
9 июля 1958 г. я прочел в «Комсомольской правде» заметку в четырнадцать строк. Она начиналась словами: «В суровые годы Отечественной войны по всему Ленинградскому фронту разнеслась слава о боевых делах отважных братьев Шумовых…» Вторая половина заметки состояла из таких строк: «…Но не всем братьям суждено было вернуться с поля брани, трое погибли смертью героев».
С тех пор прошло много лет, но и сейчас ленинградцы с большой любовью произносят имена братьев Шумовых. Их 120-миллиметровый миномет № 0199 установлен в Ленинградском артиллерийском музее. В Музее истории Ленинграда намечено открыть специальный стенд, посвященный подвигам отважных братьев.
Шумовы награждены юбилейной медалью в честь 250-летия Ленинграда.
Два брата — Александр и Лука — трудятся сейчас на Фрунзенской фабрике модельной обуви.
Цветет черемуха!
25 мая. 12 часов 30 минут дня
…Вчера вечером А. Прокофьев с журналистами газеты «Отважный воин» ушел назад в Петровщину, а я с П. Никитичем остался ночевать на батарее, с тем чтобы поутру направиться в 1074-й полк 314-й стрелковой дивизии к известной всем на фронте Круглой Роще.
Командиры батареи с утра были заняты приемом пополнения. Цивликов ушел на сутки километров за пять на тактические учения. Он повел с собой группу бойцов, среди которых есть узбеки, татары, грузин и казах Адильжан — старший сержант, отличный, храбрый и исполнительный, в армии он — с 1939 года.
Мой путь с Никитичем лежал мимо Бугровского маяка. Мы вышли с батареи в одиннадцать часов утра, шли четыре километра по дороге, переправились на плоту через канал, пошли вдоль берега Ладоги между двумя каналами, осчастливленные чудесной природой — пением птиц, запахом черемухи… Она в цвету, деревья белеют!
Через час пришли сюда, и вот сижу на каменной глыбине, пишу, а Никитич фотографирует меня и развалины маяка. В солнечном небе — самолет. В эту минуту он пикирует, и его обстреливают наши зенитки. Глыбиной прикрыт вход в блиндаж, у подножия маяка. В блиндаже мы застали лейтенанта и красноармейца.
Лейтенант, разбуженный нами, сразу куда-то ушел, а красноармеец, разложив костер, стал варить суп в ведре перед блиндажом. Чуть подальше, у маяка, — группа саперов 320-го стрелкового полка, ходят с осторожностью: все минировано. Я с Никитичем ходил здесь, однако ж, без провожатых. Все облазил и осмотрел, сделал несколько фотографий.
Природа торжественна и величава. Зеленая листва, освещенная жарким солнцем, ярка; в голубых небесах медленно наплывают с севера белые кучевые облачка; гладь озера бестрепетна, тиха. В природе — благостный мир, а вокруг меня — хаос опустошения: снесенные дома, обломки маячной башни, воронки от бомб, снарядов и мин, кирпичный лом — крупные кирпичные глыбы, вырванные из башни. От нее осталось только основание. Два зуба — остатки круглых стен — высятся до четвертого этажа, внутри со стороны озера, по куче развалин тянется деревянная лестничка и там, наверху, стоит красный маячный фонарь, — видимо, по ночам он действует.
Рядом с маяком — руины кирпичной казармы. По словам Никитича, здесь был отличный дом отдыха водников. В двухстах — трехстах метрах от маяка видны проволочные заграждения и немецкие дзоты. Здесь, до прорыва блокады, стояли немцы. За озером видна Шлиссельбургская крепость, отчетливо видны оба берега — и ленинградский и кобонский.
Вот лейтенант вернулся, с ним три пожилых бойца. Окинув жестом руки наши траншеи и дзоты, обводящие маяк со стороны озера, лейтенант спрашивает:
— Где мины, знаете?
— Не знаем! — отвечает старший из трех бойцов.
— Напоретесь! Тут мин до хрена! Я сейчас дал задание, чтоб, пока не стемнеет, до пота работать!
Лейтенант стоит, размышляет, как объяснить им, где мины.
По каналу немец нет-нет да и стреляет. Вчера попал в самый канал. Вчера же в 4-м поселке снарядом убито семнадцать красноармейцев… Доносятся звуки разрывов, немецкая артиллерия бьет то справа, то слева. Ночью авиация налетела на Шлиссельбург, были сброшены осветительные ракеты на шарах-пилотах. Они взмывали вверх. Один из пары немецких самолетов, пролетавших вчера над Шальдихой, сбит двумя зенитными снарядами. Летчик спрыгнул на парашюте. Пилот второго немецкого самолета хотел расстрелять своего товарища в воздухе, но был отогнан нашими зенитчиками, и этот приземлившийся немец был взят в плен…
Передо мною пробитая каска на тонком пеньке, лодочка, причаленная к бровке большой воронки от 250-килограммовой бомбы; красноармеец, отталкивающий свой плот шестом от берега озера; другой — на берегу удит рыбу… По зеленой траве разбросаны куски железа, камня, кирпича, жестянки, тряпки…
Как нелепо сочетание солнечной благости мира в природе — и хаоса войны, разрушения, вносимого в этот мир человеком!
Глава четвертая
Вдоль Черной речки
Командир полка — Боевая готовность — Ячейки, ниши и амбразуры — Рассказ о Петрозаводске — На КП полка — За клочок земли на болоте! — Две недели назад — Перед расставанием
(На переднем крае перед Синявином. Позиции 2-й Ударной армии. 25–29 мая 1943 г.)
Блокада была прорвана, но не снята. Немцы все еще надеялись крепким ударом из района Синявина вновь замкнуть кольцо блокады. Накапливая силы в лесах южнее Синявина и Круглой Рощи, они скрытно готовились к наступлению.
Оно могло начаться тогда, когда стает снег и почва просохнет. Войска Волховского фронта разгадали намерения гитлеровцев и точно определили направление возможного удара. Эта глава посвящена рассказу о том, как все попытки врага вновь замкнуть кольцо блокады Ленинграда были сорваны.
Командир полка
25 мая. Перед Черной речкой
Печальная, открытая во все стороны местность. Передвигаться здесь полагается, только углубившись в траншеи: всякий, кто движется по поверхности земли, навлекает на себя огонь немцев. По фронту впереди видны позиции врага — мертвый, изглоданный лес, искромсанные стволы без листьев.
Туда, вперед, к Черной речке, за которой — немцы и этот превращенный в страшный частокол лес, вся обороняемая нами местность чуть-чуть накренена, словно для того, чтобы вражеским наблюдателям было удобнее нас разглядеть. От КП 1074-го стрелкового полка до них — не больше километра. Вокруг блиндажа КП — вправо, влево, вперед, назад — «зона пустыни», вся сплошь в воронках, ямах, траншеях, вывороченных обстрелами и торчащих черными точками пнях. Еще осенью прошлого года здесь была густая вековечная лесная чаща. От нее на много километров не осталось ни одного дерева. Если в бинокль и увидишь несколько, то знаешь: это деревья искусственные! Маленькая рощица виднеется только в трех километрах позади КП — там, где расположены тылы полка и откуда я с Петром Никитичем сегодня после двадцати километров пути пешком пришел по траншее.
Повсюду бугорки блиндажей. Они соединены между собой узкими, чуть выше человеческого роста, зигзагообразными траншеями. Но от немецких пулеметов и мин люди каждый день гибнут даже в траншеях.
Вокруг КП, в перепаханной, изрытой вражеским металлом земле, валяются обрывки амуниции, лоскутья, каски, обломки оружия. Вокруг блиндажей воронок столько, что между ними, как в лабиринте, трудно найти проход.
В блиндаже командира полка Арсеньева, где я нахожусь сейчас, окон нет, круглые сутки чадит керосиновая лампа. Блиндаж низкий — в рост не выпрямишься. Глубже здесь рыть нельзя: проступает болотная вода. Одна их трех нар предоставлена мне и Никитичу. Эта нара четвертый день пустует, на ней спал начальник штаба полка, старый, кадровый, прослуживший в армии с 1918 года командир — майор Иван Борисович Чемоданов. Четыре дня назад он был убит у своего блиндажа немецкой пулей, попавшей в сонную артерию.
При входе в блиндаж — маленькая печурка, на ней греют еду. Угол занавешен плащ-палаткой, там — «комнатка» рации, в которой живут радист и два ординарца: замполита полка — сержант Валентин Тимофеев и командира полка — красноармеец, девушка Берта Савинова.
Что же привело меня сюда, в этот 1074-й стрелковый полк 314-й стрелковой дивизии, занимающий ответственнейший участок обороны здесь, у болотистой Черной речки?
Прежде всего стремление познакомиться с командиром полка подполковником Николаем Георгиевичем Арсеньевым, награжденным тремя боевыми орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны 1-й степени. Об умении воевать и личной храбрости Арсеньева мне рассказали знающие люди в тылу, но судить понаслышке о боевых качествах офицеров в обстановке, в которой они воюют, — негоже. Я давно убедился, что доверяться могу только своим собственным впечатлениям.
