Прежде всего стремление познакомиться с командиром полка подполковником Николаем Георгиевичем Арсеньевым, награжденным тремя боевыми орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны 1-й степени. Об умении воевать и личной храбрости Арсеньева мне рассказали знающие люди в тылу, но судить понаслышке о боевых качествах офицеров в обстановке, в которой они воюют, — негоже. Я давно убедился, что доверяться могу только своим собственным впечатлениям.
Черная речка у Гонтовой Липки, Круглая Роща — названия, известные всему фронту, так же как Мясной Бор, как устье Тосны, как Невский «пятачок» и колпинский противотанковый ров… Это места кровопролитнейших боев, где наши и гитлеровские части из месяца в месяц дерутся между собой за ничтожный лоскут земли, вгоняя в него десятки тысяч тонн металла.
Вот и здесь, в болотную топь, на «язычок» искрошенной Круглой Рощи шириной не более сотни метров, легло столько изорванного металла, что он нагромоздился бы исполинской горой, если бы не погружался в болотную жижу.
Даже пни превратились в полужидкую труху, оседающую на дно наполненных черной водой воронок.
В мирное время резвая речушка, причудливо извиваясь, текла в девственном стройном лесу, то выбегая на болотистые прогалины, то огибая пологие бугры, на которых, ютясь под ветвями деревьев, стояли крепко слаженные избы маленьких деревень. Лес простирался на десятки километров округи, и только опытные охотники знали, по каким тропинкам нужно идти, чтобы не заблудиться. Явись сюда ныне такой старожил-охотник, он не нашел бы даже следа тех, с детства знакомых ему деревень… А сколько полков погребено здесь, у искромсанных берегов напоенной кровью речушки!..
Именно в этом месте, на стыке двух наших армий — 8-й и 2-й Ударной, — немцы упрямо пытались прорвать оборону нашего фронта, полагая, что на таком гиблом болотном месте мы не можем создать крепких оборонительных рубежей. Если бы прорыв немцам удался, то, развивая успех, они вновь замкнули бы кольцо блокады Ленинграда, потому что вырвались бы к берегу Ладоги и разъединили сомкнувшиеся в январе наши Волховский и Ленинградский фронты. Немцы не ошиблись в одном: здесь, у Черной речки, у Круглой Роши, надежные оборонительные сооружения построить немыслимо: сколько бы ни класть бетона в болото, он тут же утонет. Ни надолб, ни железобетонных дотов, ни мощных земляных валов, ни глубоких противотанковых рвов — ничего не приемлют предательские болотные хляби.
Немцы стягивали и стягивали сюда свои подкрепления, напряжение на этом участке росло день ото дня, час от часу… Две недели назад, 10 мая, скрытно и тщательно подготовившись, рассчитывая на внезапность удара, они двинулись здесь — именно здесь — в наступление… Но 1074-й стрелковый полк Арсеньева, поддержанный артиллерией, в тот же час, в ту же минуту дал такой отпор, что попытка немецкого наступления была сорвана, враг подвергся полному разгрому.
Наши бойцы не отдали ему ни одного метра земли.
Вот о том, как и почему это произошло, что привело наш полк к такому успеху, я и хочу узнать, все изучив на месте. И потому проживу здесь столько дней, сколько понадобится мне для приобретения полной ясности.
Уже сегодня мне ясно: полк снова испытывает крайнее напряжение ожидания — на участке его обороны враг готовится к новой попытке наступления.
И пока, чтобы портить нам нервы, сыплет и сыплет сюда свои снаряды и мины. На всей окружающей блиндаж КП местности нет клочка земли, где расстояние между воронками превышало бы пять-шесть метров. Пока я пишу эти строки, снаряды ложатся то здесь, то там, несколько снарядов сейчас попали в расположение КП, один разворотил угол соседнего блиндажа. По счастливой случайности, от этого артналета никто не пострадал. К налетам все здесь давно привычны и, вопреки приказаниям, ходят от блиндажа к блиндажу «для сокращения пути» не по траншеям, а по поверхности земли, не обращая внимания на свист пролетающих шальных или снайперских пуль.
Кстати, сам Арсеньев, да и несколько других старших офицеров, когда им нужно побывать в тылах полка, частенько ездят в открытую — верхом. Несколько коноводов, подававших им лошадей под пулеметным обстрелом, убиты. Жизнью рискуют, конечно, и сами офицеры. Но… по траншее верхом не поедешь, пешком идти далеко, в траншеях — вода, грязь, крысы. Русский человек, как говорится, «рисковый» и верен своему «авось пронесет!».
Командир стрелкового полка Н. Г. Арсеньев (справа) (Снимок сделан в июле 1944 г.)
Пришедших к нему корреспондентов Арсеньев у порога своего блиндажа встретил приветливо, повел к себе, угощал. У него высокий лоб, зачесанные назад коричневые мягкие волосы. Темно-голубые озорные его глаза светятся шаловливой, мальчишескою улыбчивостью. В лице — нервная усталость, никак Арсеньевым не выказываемая, но мною уловимая. От носа мимо углов губ к подбородку тянутся две старящие Арсеньева складки, но они же изобличают и его волю. Он щедро пользуется — иногда даже с ухарством, с балаганством — огромным запасом прибауток, едких стишков, соленых выражений.
Но это — внешняя манера держаться: Арсеньев умеет быстро переключаться на серьезный, деловой разговор — сразу становится сосредоточенным, выдержанным.
Мне понравилось, что Арсеньев не любит стандартных, заезженных фраз.
Подмечает их в речи собеседника, поддевает его, вызывая порой смех окружающих. Кипучая и заражающая веселость создают вокруг него атмосферу энергии, хорошее настроение. Он, безусловно, умен…
Таково первое впечатление, произведенное на меня Арсеньевым, с которым я провел весь день.
Ночь на 26 мая
Проверяя по телефону положение в батальонах, ротах, на полковых батареях, принимая донесения и отдавая приказания, Арсеньев рассказывал мне свою биографию, я подробно записывал, и в мою запись внедрялись такие фразы:
«Корова» чесанула один залп». Или: «Если кухне нельзя подъехать, надо чтоб в термосах подносили третьему батальону!.. Ну и что же! Пусть за два-три километра!» Или: «Я уже тебе говорил: надо огневую систему на стыках усилить, — плотность огня. С тебя спрашивать буду! Доложишь!»…
Биография Арсеньева несложна. Он из крепкой рабочей питерской семьи.
Родился в 1906 году. Его отец был «чернорабочим» — кочегаром на заводе «Новый Лесснер», умер двадцати трех лет. Мать, Мария Сергеевна, ткачиха фабрики «Работница», умерла в 1941 году. Брат Алексей был токарем на заводе «Двигатель», второй брат, Павел, — фрезеровщиком на заводе имени Свердлова. Сам Николай Георгиевич, начав свою рабочую жизнь мальчиком-посыльным на том же заводе «Новый Лесснер» (ныне завод имени Карла Маркса), окончил Политехнический институт, стал инженером-металлургом. Он работал над сплавами на заводе «Красный выборжец», был секретарем ячейки комсомола, членом Выборгского райкома.
Вступив в партию, вскоре стал секретарем партийной организации испытательной станции завода и объединенного с нею силового цеха. С курсов пропагандистов его призвали в армию…
Обладая чувством юмора, Арсеньев иронически рассказывал, как в юности любил волочиться за девушками, порой хулиганил, однажды за хулиганство был на время исключен из комсомола.
Первый раз женился он неудачно, но вторая жена оказалась хорошим другом, помогла остепениться — «чудный человек, чудесный товарищ!» Он любит свою жену и особенно любит детей — дочку и сына. Живут они сейчас в Петропавловске. Показывая мне письма, в которых дочка называет его «папуленька», Арсеньев становится трогательно-грустным, как все фронтовики, не ведающие, доведется ли им когда-нибудь увидеть своих жен и детей («Я безумно люблю детей!»).
За строптивую насмешливость и неуважительность Арсеньева недолюбливала теща, и, говорит он, «такое положение было до финской войны; после финской войны (они думали, что я убит, — я был комиссаром лыжного батальона, пятьдесят суток в тылу у финнов, вернулся с орденом Красного Знамени) теща помирилась со мной, перестала считать меня «литовским босяком»…
Возвращаясь из финских тылов после многих боев, Арсеньев с группой лыжников триста метров полз под снегом при пятидесятиградусном морозе — наст сверху был прочен, а снег так глубок, что лыжники пробирались в нем, как кроты, незамеченными.
— На шубнике моем, когда вышли, оказалось около ста двадцати дырок, осколочных и пулевых, — смеется Арсеньев. — 30 марта я приехал в Ленинград, в отпуск, и пришел домой, на Невский, 135. Звоню у дверей. Жена, Анна Михайловна, не открывает. «Кого вам нужно?» Я было подумал, что бросила меня, не хочет пускать, говорю: «То есть как, кого? Ну, мне нужно тут одну гражданку!» — «Что с мужем? Что?» (Она думала, я погиб.) «Нет, — отвечаю, — мне нужно одну гражданку, в качестве мужа прислан!» Тут дочка по голосу узнала меня да как закричит: «Папуленька!» Я опухший был, дистрофик. Жена увидела меня в коридоре, так и села!..
