«Хотя Путь нельзя увидеть, мудрый фиксирует зримые результаты его действия и благодаря его частным проявлениям прозревает его форму. Поэтому (в „Дао-дэ цзин“) сказано: „Вид невидимый, образ невещественный“ [Хань Фэй-цзы, 1992, с. 651].
Хань Фэй-цзы утверждает, что можно иметь «слишком мало» или даже «слишком много» Пути. Мудрое же правление для него, как мы уже знаем, основывается на «следовании принципам вещей».
Поскольку познание «принципов» вещей сопряжено с постижением особенности каждой вещи, мы можем сказать, что принцип вещи есть не что иное, как внутренний предел ее существования, момент ее преображения в свой тип. Хань Фэй-цзы в самом деле свойственно острое чувство исключительности, уникальности каждого явления и события. Он любит обращаться к примерам из прошлого, но эти исторические экскурсы почти всегда имеют у него вид анекдота, иллюстрирующего уникальность исторических обстоятельств и, следовательно, невежество тех, кто пытается мерить действительность отвлеченными понятиями.
Рассмотренные выше нехитрые логические рассуждения, а равно псевдоисторическая риторика анекдотов нужны Хань Фэй-цзы для того, чтобы установить связь «небесного принципа» как единичности множественного с понятием типа, который обладает одновременно качествами универсальности и конкретности. Разумность «принципа» предстает здесь как совпадение двух видов предельности в бытии: конкретности единичного момента существования (отсюда апология исторического обновления у законников) и пустотной «великой цельности» мира. Единство бытия-типа воплощается в неисчерпаемом разнообразии единичных явлений мира. Оттого же верность заявленному принципу не предписывает определенного действия, но, наоборот, предполагает неограниченную свободу маневра. Абсолютная власть правителя может и должна выражаться в непрерывном изменении законов сообразно «обстоятельствам времени».
Жил при дворе циского царя рисовальщик. Циский царь задал ему вопрос:
– Что всего труднее рисовать?
– Собак и лошадей, – был ответ.
– А что всего легче?
– Бесов и души умерших, – был ответ. – Ведь собаки и лошади людям известны, сутра до вечера они перед глазами, поэтому здесь нельзя ошибиться, а значит, и рисовать их труднее. Бесы же и души умерших не имеют телесных форм, не доступны взору – поэтому и рисовать их легко.
Хань Фэй-цзы
Корень авторитарного правления как раз и заключается в отмеченном здесь произвольном и потому насильственном, лишенном роли практики смешении субъективного и объективного, оценки и факта. Иррациональная природа такого смешения всегда и везде заставляла защитников авторитаризма объявлять власть непостижимым таинством и в то же время особым образом мистифицировать природу власти, оправдывая власть ссылками на исторические прецеденты, которые как раз и являются иллюстрациями смешения человеческой субъективности и объективной действительности и притом в силу своей неповторимой исключительности не могут быть сведены к некоему общему правилу.
Недаром, как уже говорилось, книга Хань Фэй-цзы – одно из самых больших в Древнем Китае собраний притч и исторических анекдотов, а ее автор снискал в китайской традиции славу искуснейшего резонера. Хань Фэй-цзы апеллирует к здравому смыслу (носителю общепризнанных истин), но тон его повествования скорее иронический и даже циничный, ведь его примеры призваны показать как раз первостепенную роль субъективного фактора в познании истины. То, что было истинно прежде, совсем не обязательно истинно сейчас, доказывает Хань Фэй-цзы. Следовательно, единственный критерий истины – воля правителя, которая должна быть непостижимой для его подданных.
Привлекательность позиции Хань Фэй-цзы для его современников станет понятнее, если мы свяжем его тезис о «следовании принципам» с традиционной китайской идеей бытия как событийности. Принципам следуют потому, что они предшествуют субъективному опыту, а познать принципы – значит претворить свою субъективность в объективный порядок вещей.
Такое претворение не имеет своей идеи или сущности, но, как можно заметить, воспроизводит действие абсолютной событийности, которая предстает одновременно как Единое Превращение мира и бездна мировых метаморфоз, предельная целостность и предельная конкретность.
Определить принцип путем сопоставления вещей означает в таком случае установить качество или, можно сказать, тип или тему целой ситуации. Власть в китайском понимании и есть не что иное, как право определять качество той или иной обстановки; определять интуитивно, посредством «пустоты ума-сердца», ибо в ситуационно воспринимаемом мире, т. е. в мире, воспринимаемом как «одно тело», одно иерархически выстроенное целое, все случается «совместно», вне отношений причины и следствия, цели и средства. А все, что лежит вне сферы общей гармонии и тем более противится своему соучастию во вселенском согласии, подлежит исправлению или уничтожению. Поскольку гармоническое всеединство мира само себя оправдывает, сопутствующая ему классификация явлений остается чисто формальной и некритической. Тем не менее сама идея такого формального определения «текущего момента» оказалась в Китае необычайно живучей, поскольку она позволяла соотносить общее и особенное в окружающем мире и так сохранять традиционную модель рациональности. Она и была главным средством управления в Китае.
Надо отдать Хань Фэй-цзы должное: ему удалось с редкой прозорливостью разглядеть действительную природу власти, которая проистекает как раз из организуемой понятиями игры различий (что, кстати сказать, и засвидетельствовано знаменитым афоризмом: «разделяй и властвуй»). Абсолютная же власть есть различие между несопоставимыми вещами, и последнее выступает как различие между знающим правителем и незнающими подданными.
Учение Хань Фэй-цзы о «небесном принципе» вещей как универсальном различении призвано разрешить и одну из главных проблем предложенной им бюрократической организации. Дело в том, что в сложных административных системах ни одно должностное лицо не в состоянии обладать полным объемом управленческого знания или даже знанием, достаточным для принятия решений. Теоретики «законничества» всегда подчеркивали, что только правитель должен обладать всей полнотой информации, но при этом он не должен заниматься конкретными делами управления. Идея принципа как типа существования является ответом на эту дилемму знания в управленческой системе: роль правителя заключается здесь в достижении знания типов действительности, которое относится к качественно более высокому порядку знания, нежели знание предметное, и в то же время охватывает потенциально бесчисленное множество мировых явлений. Именно такой характер носят системы классификации вещей, представленные в традиционных китайских энциклопедиях.
Можно сказать, что у Хань Фэй-цзы чиновники предстают носителями знания, тогда как правитель обладает исключительной привилегией на понимание, но при этом обладает привилегией не иметь расчетов и планов, а жить единичными «событиями», оставаясь непредсказуемым и непостижимым для своих подданных.
Важное следствие трактовки Хань Фэй-цзы «принципов вещей» состоит в том, что власть есть человеческое изобретение, что она фабрикуется людьми. Обычаи и исторические прецеденты не имеют для него познавательного значения – они только иллюстрируют уже известное. Но он – авторитарный просвещенец, который требует заменить таинство ритуала бюрократической секретностью и учредить новую квазитрадицию, идущую от «ясности ума» государя. Отвергая метафизику, он признает разумность человека как деятельного существа. Правда, разумность воплощается для него в личности «единственного из людей» – правителя. Но поскольку «разумный» правитель свободен от всякой субъективности, устанавливаемые им имена должны соответствовать природному, или «небесному», порядку. Так самодержавная власть получала в глазах легистов вполне убедительное и притом «естественное», согласующееся со здравым смыслом обоснование.
Законники приспособили для своих целей, соответствующим образом упростив его, и другое важнейшее положение традиционной политической теории – идею разделения обязанностей между правителем и его чиновниками. Правителю полагалось культивировать покой духа, «удерживая в себе Единое» (еще одно даосское понятие), не иметь личных пристрастий и корыстных желаний. Только так государь мог обеспечить благополучие и сплоченность своих подданных. Чиновникам, напротив, полагалось быть деятельными, ибо ограниченное деяние – удел исполнителя и слуги, не имеющих полноты знания.
В государстве законников все функционирует так гладко и безупречно, что правителю нет нужды (более того: ему это даже запрещено) вмешиваться в работу администрации. В идеале тотальный характер власти даже исключает принуждение: технология государственного управления сливается с «работой Небес», как бы воспроизводит (а точнее было бы сказать, улучшает и усиливает) естественные процессы.
