— Чикитедду вызвал Леджо и потребовал от него объяснений, — рассказывал Бускетта. — Леджо, сославшись на личные причины, попросил поверить ему на слово. Леджо утверждал, что один бывший мафиози, исключенный из организации, якобы мог подтвердить правдивость его рассказа. Я позабыл имя этого мафиози, но, помнится, как только его освободили, он тут же исчез, не успев встретиться с Чикитедду. Последний пришел в ярость. Но тем временем в 1965 году неожиданно произошел случай с Джульеттой (один из самых ужасных эпизодов «большой войны»), и, с отвращением воспринимая происходящее, Чикитедду решил эмигрировать и оставить все эти дела — навсегда.
Вторая жизнь «Коза ностры»
Несколько лет спустя, в начале семидесятых, Лучано Леджо стал врагом номер один всех итальянцев. Газеты сделали из него отъявленного злодея. Они пестрели заголовками, посвященными той кровавой эпопее, которая привела его из Корлеоне в Палермо и должна была возвести на ключевой пост в «Коза ностре».
Терзаемый костным туберкулезом, от которого его даже наполовину парализовало, Лучано Леджо тем не менее нимало не утратил своих умственных способностей. Он был арестован в Корлеоне в мае 1964 года и в течение почти четырех лет величественно отражал атаки итальянских судов, которые каждый раз расписывались в своей беспомощности доказать его участие в гнусных преступлениях «за неимением достаточных улик».
После долгого пребывания в клинике, где лечат различные мочеполовые инфекции и почечную недостаточность, Леджо исчез из нее в тот самый момент, когда полиция вновь собиралась его арестовать. Для него настал час свести счеты с теми, кто его «преследовал», как выразился он сам.
Осуществление проектов Лучано Леджо здорово облегчало то состояние упадка, в котором находилась исполнительная власть «Коза ностры». Чтобы восстановить организацию, в клочья разнесенную «большой войной», поредевшую после арестов и даже на короткое время лишившуюся правительства, уцелевшие представители различных «семей» «Коза ностры» избрали триумвират, состоявший из молодого Стефано Бонтате, «крестного отца» Чинизи неотесанного мужлана Гаэтано Бадаламенти и одного из убийц «семьи» Корлеоне Сальваторе Риины.
Когда Лучано Леджо очутился в Палермо, триумвират уже прекратил свое существование в связи с арестом Бонтате и Бадаламенти. Власть отныне была сосредоточена в руках одного-единственного человека, Сальваторе Риины, приближенного Лучано Леджо, который на протяжении долгих лет был его ближайшим помощником.
Огонь по прокурору Скальоне
5 мая 1971 года Стефано Бонтате и Гаэтано Бадаламенти находились в тюрьме Уччардоне, когда узнали, что прокурор Палермской республики Пьетро Скальоне был убит вместе со своим шофером на виа Чипресси в тот момент, когда он вышел из Дворца правосудия и садился в свой служебный автомобиль. Очень скоро оба они совершенно уверились в том, что их «коллеги» Лучано Леджо и Сальваторе Риина лично приняли участие в этом беспрецедентном даже для Сицилии преступлении.
Те, кто сообщили Бонтате и Бадаламенти эту информацию, уточнили, что Леджо, терзаемый приступом нестерпимой боли, был вообще не способен передвигаться во время покушения: он якобы стрелял в несчастного прокурора из засады, которая была устроена впереди автомобиля.
Когда Бонтате и Бадаламенти стали расспрашивать о причинах убийства, выяснилось, что их было три.
Прежде всего Лучано Леджо намеревался покарать человека, которого считал своим самым неуемным преследователем. Вторая причина была менее серьезной: прокурор Скальоне только что расправился с «семьей» д’Алькамо, которая, впрочем, была далеко не в самых дружеских отношениях с корлеонцами; Леджо, следовательно, было приятно подставить своих противников, которых неминуемо должны были заподозрить в причастности к убийству. Третья причина, подвигнувшая его на преступление, даже для Бонтате и Бадаламенти была неслыханно циничной: убив Пьетро Скальоне, Леджо рассчитывал дестабилизировать обстановку в палермских судах, как бы намекнув, что речь шла о сведении счетов между своими. Зная наверняка о непричастности Скальоне к делам мафии, Бонтате и Бадаламенти пришли к заключению, что замысел Леджо сработал свыше всяческих ожиданий: даже спустя десять лет в Палермо можно было встретить добропорядочных людей, которые полагали, что прокурор Скальоне был убит за свои старые грешки.
Хотя сами Бонтате и Бадаламенти оказались непричастными к убийству, Лучано Леджо тем не менее устроил так, чтобы задеть самолюбие других своих «коллег».
Пьетро Скальоне был убит на виа Чипресси в квартале Данизьеми, контролируемом «семьей» Порта Нуова. Леджо не забыл предупредить о своих намерениях главу «семьи» Пиппо Кало, не только потому, что это было делом чести, но и потому, что репрессии полиции после убийства неминуемо должны были обрушиться на этот район, со всеми возможными последствиями для жизни «семьи». Не предупредить Пиппо Кало об убийстве в соответствии с буквой устных законов мафии значило бы объявить новую войну. После убийства Скальоне авторитет и репутация Пиппо Кало возросли до того, что его призвали исполнять высшую административную власть в «Коза ностре».
Где восстанавливает свои силы Капитул
Выход из тюрьмы Стефано Бонтате и Гаэтано Бадаламенти совпал с возобновлением деятельности правительства «Коза ностры». Они нашли в Палермо нового Лучано Леджо, которому, кажется, превратности нелегальной жизни ничуть не портили настроения. Строгая диета, основанная на белом рисе и жареном мясе, приправленных всевозможными пилюлями, вернули Леджо его двигательные возможности и вкус к жизни.
До такой степени, что он оказался способен вести сразу несколько дел (в основном это были похищения людей), которые не мешали ему заниматься и политикой: с помощью Стефано Бонтате и Гаэтано Бадаламенти Леджо удалось вернуть к жизни Капитул.
С первых же заседаний Капитула, который собирался уже в земельном владении Фаварелла, принадлежавшем Микеле Греко, представители различных «семей» принялись наводить порядок в делах «Коза ностры». И так случилось, что Лучано Леджо, представлявший «семью» Корлеоне и ее соседей, вынужден был скрепя сердце согласиться умерить свой «деловой» пыл.
Леджо и его люди, начавшие специализироваться на похищениях, действовали по всей Италии с заметным успехом: в их руках скопилась уже чуть ли не дюжина похищенных, которые ожидали своего освобождения за денежный выкуп. Если Капитул решил, что на Сицилии больше не должно быть похищений, то это случилось не из соображений гуманности к жертвам и тем более не из желания избавить жителей острова от лишних волнений.
Каждый уважающий себя «человек чести» знает, что похищения людей вызывают всеобщее чувство враждебности по отношению к похитителям, так что это могло причинить немалый вред «Коза ностре» в тех регионах, где она располагает крупными организациями, как это имеет место на Сицилии. Кроме того, такие действия вообще мешают мафии, поскольку неминуемо вызывают ответные меры полиции. Именно исходя из всех названных выше причин секретаря Капитула Лучано Леджо попросили ограничить свои притязания севером Апеннин.
Поскольку Лучано Леджо вынужден был согласиться перенести свою бурную деятельность на север Италии, ему просто необходимо было отыграться на других секретарях Капитула, которые, по примеру «крестного отца» Чинизи грубияна Гаэтано Бадаламенти, считали его кровожадным идиотом. Ему нужна была жертва. Гаэтано Бадаламенти отлично подходил на эту роль; вот кто будет наказан, символически, конечно.
Лучано Леджо решил, что выкуп за одну из жертв похищений, произведенных на севере Италии, будет заплачен не территории Бадаламенти, в окрестностях Чинизи. Ясно без слов, что этот район был незамедлительно оцеплен полицией, которая, желая воспрепятствовать внесению выкупа, нарушила все планы «семьи» Бадаламенти. «Крестный отец» Чинизи счел этот случай личным оскорблением и не преминул сообщить остальным членам Капитула, что вторжение на его территорию — очевидный casus belli, повод к войне.
История умалчивает о том, что ответил Леджо на выпад Бадаламенти. Можно предположить, что он, по своему обыкновению, нападал и оскорблял. Долго еще потом Бадаламенти жаловался, что Леджо пользовался всякой возможностью, чтобы публично осмеять его. Во время заседаний Капитула Леджо никогда не лишал себя удовольствия обратить всеобщее внимание на невежественность Гаэтано Бадаламенти, со злобной радостью публично обнаруживая его грамматические и синтаксические ошибки, которых было более чем достаточно всякий раз, когда Бадаламенти, оставив родной диалект, пытался выразить себя на итальянском. Поскольку у «людей чести» восприимчивость к шуткам очень ограничена, секретари Капитула всякий раз воспринимали поправки Леджо как новые оскорбления, наносимые лично Бадаламенти.
